Майкл Мартоун - Папа сожрал меня, мать извела меня
— Вот придет она и сделает нас большими, — сказал однажды Чихун. Перед ним лежала тетрадка воскресной газеты с комиксами и яйцо «Глупой глины» — он раскатывал рыхлый овал по разделу про Кальвина и Хоббза.
— Херня, — отозвался Ворчун. — Тут преобразование внутреннее, кореш. Вот в чем суть. Материализм — западня. Отождествление со своим телом — тоже западня. А все это дерьмо, — Ворчун широко повел рукой, охватив ею не только чердак, но и высокие здания за окнами, да и не только их, — иллюзия. Майя. Сансара. — Он вытряс из пачки последнюю «Мальборо», а пачку смял и попытался закинуть баскетбольным броском в плетеную мусорную корзину под окном, однако промазал. И огляделся: — Спички? Зажигалка? За куревом никто идти не собирается?
— Обязательно сделает, — стоял на своем Чихун. — Захотим — в каждом по шесть футов будет.
— Она не сможет изменить генетику, торчок ты занюханный, — сказал Ворчун.
При слове «торчок» Простачок на миг взбодрился. До этого он сидел в отключке на стоявшей напротив Ворчуна кушетке, а между пальцами его дымила сигарета — того и гляди вывалится. Кушетку он уже успел прожечь не в одном месте. Рано или поздно, подумал Умник, спалит он наш чердак к чертовой матери — и где мы тогда окажемся? Как она искать нас будет? Он поднялся с пола, на котором упражнялся в йоге, выдернул сигарету из покрытых пятнами пальцев Простачка. Затушил ее в настольной пепельнице — в синей керамической воде рва, окружавшего керамический замок. Из крошечных окошек замка тянулись струйки благовонного дыма — сандалового.
— Она не пришелец из космоса, чтобы ставить над нами жуткие опыты, — сказал Умник. И взял газету, просмотреть раздел «Питание».
— А откуда же тогда? — поинтересовался Чихун. Он был самым молодым из карликов, сбежал из дома в шестнадцать лет. По лицу Чихуна, всегда такому доверчивому, никак нельзя было догадаться, какие ужасы ему довелось перенести. Его били смертным боем, ошпарили ему спину кипятком, отец заставлял Чихуна спать с родной матерью. Чихун любил задавать очевидные вопросы — просто ради того, чтобы получить и так уж известные ему, вполне предсказуемые ответы.
— Из замка, — ответил Умник. — Она в своей стране самая красивая. Вот придет к нам с волшебным яблоком, и все здесь изменится.
Так говорила Книга. «Когда-то давным-давно» — говорила она. Но когда в точности? — гадал Умник. Они тут уже шесть лет, а то и дольше. Во всяком случае, он. С того дня, когда нашел Книгу в мусорном контейнере — обложка отодрана, почти все страницы в пятнах и рваные; в контейнере он искал еду, которую выбрасывали из ближайшего ресторана. Тогда он жил на улицах, накачивался дешевым пойлом, и было ему плевать на все и вся. Ночами спал на картонках в парадных, а под свернутым пончо, служившем ему подушкой, держал складной нож, днями воровал обувь, которую дети оставляли в парке у надувного замка. Он унижался, отплясывая в якобы пьяном виде на площади у банка, — ради монет, которые бросали в его бейсболку прохожие. Книга изменила все. Показала, что у него в жизни есть цель. Состоявшая в том, чтобы собрать других, поселиться на чердаке и приготовить его. Он бросил пить, нашел работу — в том самом ресторане, из чьего мусорного бака кормился. Собрал одного за другим своих собратьев — они стекались в город отовсюду, сломленные, без гроша в кармане, и ждали их впереди только улицы да ночлежки. Они и стали его опорой — пара судомоев, уборщик посуды, жарщик. Ресторан назывался «Оз», его владелец готов был принимать на работу одного карлика за другим — в качестве суррогатных жевунов. «Еженедельник» напечатал о ресторане большую статью, его похвалили в нескольких гастрономических журналах, и это привлекло массу новых клиентов. Карлики удостоились упоминания в путеводителях по городу, и в ресторан зачастили туристы из Канады, Дании, Японии — с фотоаппаратами, чтобы запечатлевать чарующие мгновения: карлики строем выходят из кухни, неся торт с зажженными свечками, обступают чей-нибудь столик и поют «С днем рожденья». Пели они нарочито тонкими голосами, словно гелия надышались.
— А яблоко почему священное? — мечтательно осведомился Чихун. Он уже отложил комиксы, разбросал по полу карты для «Магии», и теперь подбирал их одну за другой и разглядывал.
— Потому что она умрет от яблока, а потом ее воскресят, — ответил Умник. Он заглянул в одну карточку Чихуна: «Единорог Кэпэшена». По сверкающему полю скакал единорог в доспехах, с одетым в белое всадником на спине. Под картинкой Умник прочитал: «Всадники Кэпэшена были мрачны и суровы и до того, как древний дом их обратился в груду камней».
— Зачем ты собираешь этот хлам? — спросил Умник. — И что толку от комиксов, от которых ты носа не отрываешь? Прочитай еще раз Книгу. Я как загляну в нее, всегда что-нибудь новое нахожу. Книга — вот все, что тебе нужно. Сосредоточься на Книге.
— Ты вот на эту взгляни. — Чихун показал ему другую карту — явно страдавшая анорексией женщина с зеленой кожей и в золотом наряде балерины поднимала над головой два пальца с длинными ногтями, указательный и большой, — видимо, приветствовала кого-то. В другой руке женщина держала наотлет зеленое с белым знамя. За ней скакали двое мужчин в доспехах, а за их спинами высились смахивавшие на брокколи деревья, наполовину окутанные туманом, который поднимался с земли. Умник прочитал: «Ллановарский передовой отряд. Существо — Дриада. Ллановар встал под стяг Эладамри и сплотился во имя его».
Чихун спросил:
— Она вот такая будет?
— Кончай ты с этим, — произнес Ворчун и ткнул ногой Простачка. — Эй, кореш, — сказал он. — Пошли за куревом.
Чихун еще вырастет из этих игр, думал Умник. Дриады, единороги. Выдуманные твари, кланы, битвы.
— Я не знаю, как она выглядит, — вздохнул он и, поднявшись с пола, стал наводить порядок на журнальном столике. Пустые смятые банки из-под легкого «Бада», которое пили вчера Ворчун с Простачком. Полупустой пакетик с тортийевыми чипсами. Пластиковая ванночка сальсы, капнувшей на голое тело «Киски Пентхауза». Журнал лежал раскрытый на ее фотографии — ноги раздвинуты, длинные тонкие пальцы дразняще уложены поверх розовой щелки, поблескивающей, точно ее жиром полили. На кого будет похожа она? Быть может, на эту девушку — придет, взъерошит пальцами седеющие волосы у него на груди, прижмется к нему нетерпеливыми бедрами. И, может быть, прошепчет ему, что пришла за ним, только за ним, и теперь, когда она здесь, на остальных можно махнуть рукой. Они уедут из города и поселятся в трейлере «Эйрстрим» в лесах, над речкой, где он станет ловить окуней и карасей. А она будет стоять у плиты в обрезанных джинсах и белой рубашке и переворачивать лопаточкой шипящую на сковороде рыбу. А когда взойдет луна, они спустятся к реке и станут плавать голыми. И головы их будут высовываться из воды на одинаковую высоту. Умник закрыл журнал. Собрал пивные банки, отнес на кухню и бросил на кучу мусора, который уже вываливался из ведра.
На следующий день, сразу после полудня, он прикрепил к холодильнику записку — магнитиком, который купил Скромник: детская коляска Девы Марии с восседающим в ней младенцем Иисусом. В комплект магнитиков входила и сама Мария — в ночнушке, молитвенно воздевшая руки к небесам, — плюс несколько перемен ее одежды и кой-какие принадлежности: скейтборд, наряд официантки, трусики в цветочек, хипповая рубашка, юбка в клеточку и роликовые коньки. Сейчас Мария была в одной сорочке, но зато на скейтборде. Еще один магнитик — маленький «волшебный шар-восьмерка» — был прилеплен прямо к ее лицу. «В 7 ВЕЧЕРА СОБРАНИЕ ЖИЛЬЦОВ, — написал Умник. — ВАЖНО!!! ПРОШУ ВСЕХ ПРИЙТИ. ПИВО ЗА МНОЙ». Он знал, что последнее привлечет по крайней мере Ворчуна с Простачком.
Простачка не было до половины восьмого — зато объявился он с пакетиком арахисовых «М-энд-М». Ну что ж, по крайней мере, собрались все: плюс пара упаковок пива, сигареты и миска с сырными «Доритос». Умник пил, как обычно, диетическую колу без кофеина. Скромник пустил по кругу большой пакет жареной картошки из «Макдоналдза» и развернул «Биг Мак». Ну и гадость, думал Умник, наблюдая, как он жует, однако запах был недурен, и он не удержался — съел пару палочек картошки.
— Зачем понадобилось общее собрание? — спросил Ворчун. — У меня дела.
Он не брился уже не первый день, черная щетина сползла до середины его шеи. А ведь еще недавно, вспомнил Умник, Ворчун брился ежедневно несмотря ни на что.
— А мне общие собрания нравятся, — сказал Весельчак.
Весельчаку нравилось едва ли не все на свете. Нравилось жить в их коммуне и работать уборщиком посуды в «Озе». Нравилось быть одним из Избранных, коим предназначено ждать. Нравилась Книга, которую он защищал от любой критики, а та звучала в последнее время все чаще. Да вот всего пару дней назад Соня, учившийся в муниципальном колледже, завел, вернувшись с занятий, дурацкий разговор.
