Зависть богов, или Последнее танго в Москве - Марина Евгеньевна Мареева
— Успеешь, — пообещал один из милиционеров, с интересом глядя на экран, на старого Брандо, ведущего свою партнершу в безумном смертельном танго.
Соня тоже взглянула на экран. «Последнее танго в Париже». Десять дней прошло. Вечность. Десять дней назад Соня сидела вот здесь, в низком кресле, зажмурив глаза, плавясь от жары и стыда, изнывая от отвращения. Сил не было смотреть на эту парочку, на мутные, нечеткие очертания голых тел. Паршивая копия. Грязь и мерзость.
Десять дней прошло. Вечность. Жизнь будто сорвалась с якоря. Сонину лодку рвануло и понесло мощное течение, стремительное, вольное течение вольной реки.
И новые благословенные берега, и Андрюша на веслах, и нам еще долго-долго плыть вместе…
Но если теперь, по прошествии этих недолгих дней, так изменивших Соню, новая, заново сотворенная гребцом и Господом, счастливая, несчастная, безумная, умудренная Соня что-нибудь и знает о свойствах страсти… А она — знает! Если теперь она знает — она все равно смотрит на экран Игорева видео с отвращением. Сонино естество, ее переплавленные заново душа и тело отталкивают от себя, протестуют против грузного, старого, потного, взлохмаченного безумца, который еще цепляется за жизнь, но уже мертв и знает это. И юная женщина с бледным порочным лицом знает, что человек, швыряющий, опрокидывающий, распинающий ее в жутком пыточном танце, мертв. Она и сама мертва.
Это не страсть. Это агония.
А Соня жива. Она только теперь и живет. Только теперь, когда безошибочно улавливает, когда слышит беззвучные, четкие сигналы — сигналы Точного Времени.
— О боже! — прошептал кто-то, обняв Соню сзади за плечи.
Она оглянулась. Молодая женщина стояла у нее за спиной.
— Вы Сонечка, да? — прошептала женщина.
— Понятые! — торжественно изрек рыжеусый любитель «Беломора», выключив видео. — Значит, так, понятые. Вы присутствуете при изъятии кассеты с порнографическим, запрещенным в Советском Союзе фильмом…
— Это классика, — угрюмо перебил его Игорь. Он стоял возле секретера с откинутой крышкой, доставая из коробки с документами свой паспорт.
— …с запрещенным фильмом, — рыжеусый метнул в его сторону свирепый взгляд, — «Последнее танго в Париже»!
— Ужас какой, — выдохнула женщина, стоящая рядом с Соней. — Сонечка, я Люба, Наташина сестра. Это вам нужна квартира?
Вот ведь как устроена женщина! Вот Соня, она — женщина, она несовершенна, она это понимает, осознает.
Она несовершенна. Она мчится в Беляево, сидя на заднем сиденье такси, твердя как заклинание: «Быстрее! Быстрее мы можем?» — «На пожар, что ли?» — ворчит таксист, гоня по Профсоюзной. «На пожар, на пожар, вот именно!» — смеется Соня.
Она несовершенна. Она сгорает от нетерпения, сжимая в ладони заветный ключ. Она уже позвонила Вадиму: «Скажите Андрюше… Я диктую адрес!»
Она сгорает от нетерпения, она счастлива — нет чтобы подумать о том, что сейчас с Игорем. Она счастлива, а ей бы вспомнить о Сереже… Она счастлива. Совершенно счастлива.
Она несовершенна. Она потом за все заплатит.
Господи, дом-то у самого леса! Тихий золотой предзакатный час. Березы, орешник. А дальше — широкие дубовые кроны. Как хорошо! Лишь бы окна выходили сюда, к оврагу и к лесу, на древесные кроны, на закат.
В золото августа. В нашу осень.
Соня поднялась на третий этаж, открыла дверь и вошла в маленькую прихожую. Здесь никто никогда не жил — новый дом, Наташина сестра полгода назад получила эту квартиру. Как это хорошо, как удачно, что никто и никогда!
Соня открыла дверь в комнату. Хорошо, потому что нет здесь запахов чужого жилья, чужой жизни. Пахнет известью, краской, деревом, столярным клеем и новыми обоями. Соня распахнула окно.
Окна — в лес! Тихий теплый вечер. Снова собирается дождь. Золотые, зеленые, багряные кроны. То охра, то пятна коричневой, цвета жженого сахара, уже осенней листвы. Скоро осень, совсем скоро — осень. Будет дождь.
И Соня вдохнула полной грудью влажный, теплый, пропитанный горьковатым духом осенней листвы, осеннего тлена, лесной, овражный, полевой воздух. Воздух самого дальнего, вольного московского предместья.
Вольница! Сладкая дрожь ожидания. Соня отошла от окна и огляделась. Двуспальная кровать. Круглый старинный обеденный стол. Всего один стул, тоже старый, крепкий, с квадратной спинкой. Все, больше ничего. Здесь никто никогда не жил. Сюда внесли кровать, стол и стул. Так, на всякий случай. Мебель закрыта прозрачной клеенкой. Пыль… Ну еще бы!
Интересно, тряпка здесь есть? А ведро?
А вдруг он сейчас позвонит в дверь?
Господи, а звонок работает? Соня распахнула дверь на лестничную клетку. Проверила — работает.
А телефон? Соня метнулась в комнату, сняла трубку. Длинные гудки. Она опустила трубку на рычаг, закрыла входную дверь. Замок едва держится, не забыть про замок… Андрюша может позвонить в любую минуту. Он уже знает номер. Он уже знает адрес. Вадим ему передал.
Сонина ладонь испачкана пылью. Здесь все заросло пылью. Сейчас она примется за уборку, и здесь все будет блестеть. Все — оконные стекла, кривовато, наспех, по-москвостроевски положенный паркет, и этот стол, и этот стул… И подоконник…
А вдруг он сейчас позвонит в дверь?
Соня вошла в ванную и взглянула на себя в маленькое квадратное зеркало. Давно ли она вот так же вошла в ванную, взглянула на себя в зеркало — и увидела Андрюшу, стоящего за ее спиной? Нет, тогда его еще звали Андре.
Надо умыться. У нее усталое лицо. Нет, под душ, немедленно!
А если он уже входит в подъезд?
Под душ, под душ, под струю прохладной воды, вот как она рванула из крана, который не открывали тысячу лет! Какая здесь вкусная вода! Здесь другая вода, здесь все другое, здесь лес, золотые дубовые былинные кроны, здесь будет наш дом, наша жизнь, наша осень.
И Соня, решительно раздевшись донага, отодвинула в сторону клеенчатую шторку и встала под душ. Ничего, волосы успеют высохнуть. Она все успеет. Все будет чистым, влажным, свежим — и Соня, и ее дом.
Она зажмурилась, отвела мокрые волосы от мокрого лба, подставляя под тонкие, рассеянные, теплые струи лицо, голые плечи, еще покрытые ровным августовским загаром, отпечатком истаявшего пекла, памятью о недавней жаре.
И она не вздрогнула, не вскрикнула, не испугалась, когда ощутила тепло его ладоней на своих бедрах, по которым стекала вода. Вода струилась вниз, ладони скользнули вверх… И глаз не нужно открывать — Соня узнает это тепло на ощупь, мгновенно. Это Андрюшины ладони.
Она не испугалась. Она ведь ждала, все время ждала — и дождалась.
Соня открыла глаза.
— Подожди, я оденусь. Выйди. — Она попыталась задернуть занавеску, и в этом
