Ирина Грекова - Пороги
— Слишком пышное сравнение. Хочешь, я тебе скажу, кто писал?
— Не хочу. Не марай себя еще и предательством по отношению к сообщнику. Такое осуждается даже в уголовной среде.
— Подумай, Магда, неужели я для тебя уже ничего не значу?
— Меньше, чем ничего. Любая отрицательная величина меньше нуля.
— Настоящий палач — это ты. Я только пуля. Все из-за тебя произошло. Когда ты меня оттолкнула...
— Отказываюсь тебя слушать.
— Так будь же ты проклята! Ты не женщина. Ты бесчеловечное, свирепое существо. Даже не существо — неодушевленный предмет. Ты сказала, что моей любви к тебе нет. Это правда. Я тебя ненавижу.
— Ну и погодка! Замерз, промок...
— Снимай плащ. Тут у меня мужские тапочки.
— Мне малы.
— Наступай на задники. Не бойся, все равно их носить некому. Сюда проходи. Ты что, у меня ни разу не был?
— Ни разу.
— Странно. Мне казалось, что был. Садись в кресло. Возьми Чёртушку, он теплый. Правда, уютный кот? По существу, он не кот, а кошка, но я его рассматриваю как почетного кота. Погладь его. Слышишь, как поет? Прекрасный характер. Целый день горланит песни.
— Смешная ты все-таки. Утешаешь котом.
— Будем разговаривать тихо. У меня соседи любопытные.
— Зачем ты меня позвала?
— Поговорить по душам. Объясни мне в конце концов эту историю с анонимками. Я тебе не враг.
— Спасибо. Объяснять тут нечего. Я сказал правду: не писал я этих анонимок, и все.
— Но ведь все улики указывают на тебя.
— И все-таки я не писал.
— Кто же писал?
— Не знаю.
— Вот и врешь. По глазам вижу, что врешь. У меня нюх, как у охотничьей собаки.
— Ну, ладно, скажу. Только дай слово, что никому не выдашь.
— Даю слово. Как перед истинным Христом, говорила моя мама. Она была религиозная. Религиозность я у нее не унаследовала, а честность — да. Я не высоконравственная, но честная. Кто же писал?
— Лорка.
— Да ну? Но ведь она уволилась.
— Перешла в отдел Петрова.
— Лорка... Вот это сюрприз. Но нет, я тебе не верю. Не могла она писать. Слишком глупа. К тому же письма печатались на «Наири», а Лору учить программировать — все равно что собаку.
— Чтобы печатать, не надо уметь программировать.
— И все-таки не верю. Зачем она это делала? Какой смысл?
— Долгая история. Она была влюблена в Фабрицкого. Призналась ему в любви в идиллической обстановке, на овощной базе. Он сказал, что в своем отделе романов не заводит. Тогда она перешла к Петрову. И что же? Ей все равно ничего не обломилось. Сказал, что шутил, что стар для нее. Что любит свою жену и все такое прочее. Естественно, Лорка распсиховалась. В мечтах она уже видела себя юной женой пожилого профессора. Романтический образ. К тому же на горизонте маячил Голубой Пегас. Вот и все.
— Нет, не все. Откуда она получала материал для анонимок?
— Ну... частично через меня. Кое-что сочиняла сама.
— Значит, Фабрицкий был прав?
— Дурак он, твой Фабрицкий. Болтает про свои «чистые опыты». Нечего сказать, «чистые»! Построил, говорит, цепь доказательств! Курам на смех! Авантюрист он, а не ученый! «Обратимся в юридические органы!» Обращайтесь, голубчики! Все равно ничего не докажете!
— За что ты так ненавидишь Фабрицкого?
— За то, что он самовлюбленный индюк. За то, что он кичится своей осведомленностью, а сам дальше своего носа не видит. За то, что он поставил меня в дурацкое положение с этой, черт бы ее взял, диссертацией. Сынка небось вывел в кандидаты, нанял ему научную няньку. Я в свое время намекал Дятловой, что не прочь бы поработать под ее руководством. Пропустила мимо ушей. Еще бы: сынок начальника или какой-то Феликс Толбин...
— Феликс Толбин, я думала, что ты просто непорядочный человек, а теперь вижу, что ты еще и дурак.
— Чего же ты с таким дураком возишься?
— Жалко мне тебя. Люблю неудачников. Вот этого Чёртушку я таким ничтожным взяла, в чем душа держится. А теперь до какого красавца раскормила! Правда, красавец? Не хвост, а опахало.
— Я не люблю кошек.
— А собак?
— Еще меньше.
— А Магду? Помнится, ты ее любил.
— Терпеть не могу. Не человек, а правила внутреннего распорядка.
— Есть в ней это. Похожа на пионервожатую.
— Послушай, Даная. Что бы ты сделала на моем месте?
— Призналась бы, и дело с концом.
— В чем? Я же не писал анонимок. Я даже ни одной не сочинил. Разве в нескольких местах поправил стиль. Даная, если ты проболтаешься, я тебя убью.
— Убивай, я не боюсь. Хорошо умереть молодой, не испытав периода увядания. Он у меня не за горами.
— Значит, проболтаешься?
— Исключено. Но мне все-таки не все ясно. Какие у тебя были цели?
— А никаких. Все произошло как-то нечаянно, по ходу дела. Сначала казалось забавной игрой. Кто-то пишет, а весь институт взбудоражен, кипит. Потом уже появился спортивный интерес: поймают или нет? Не поймали. Тут было какое-то торжество, сознание своей силы. Впрочем, в последнее время мне уже надоело. Лорка настаивала... Вот я и вымучивал подробности.
— А зачем ты ходил в машинный зал?
— У Лорки печать забарахлила.
— Начинаю верить. Послушай... У тебя с ней что-то было? Потому что, если была любовь, это тебя как-то оправдывает.
— Совсем откровенно? Что-то было. Но не любовь. Одна досада. Ты только сравни: я и Фабрицкий! Скажи объективно, кто лучше: я или он?
— Конечно, он.
— И ты туда же! Все вы, бабы, под обаянием Фабрицкого. Он же старик!
— Представляю себе, во что ты превратишься в его возрасте! В гриб «чертов табак». А Фабрицкий, как дорогое вино, с годами становится лучше. Не бросай кота. Ну за что ты его обижаешь? Чёртушка, пойди ко мне, дядя злой.
— Я сейчас уйду.
— Погоди, еще вопрос. Что это за звонки?
— Тоже Лоркина выдумка. Месть жене Фабрицкого, которую она обвиняет в своей неудаче. Смешно, они же в разных весовых категориях: Лорке двадцать четыре, а той за пятьдесят!
— И все-таки ты звонил.
— Раза два или три. По ее просьбе. Остальные звонки, честное слово, не мои. Признаю, что глупо.
— «Честное слово»! Твое честное слово...
— Устал врать. Это ведь тоже трудно.
— Что же ты теперь будешь делать?
— Сам запутался. Даная, скажи ты, что мне делать?
— Очень просто. Уволиться. Работу ты найдешь. Не эмэнэсом, так программистом. Программисты везде нужны.
— Потеряю в зарплате.
— Черт с ней, с зарплатой.
— Фабрицкий влепит мне такую характеристику, что никуда не возьмут.
— Не влепит. Он сам спит и видит, как бы от тебя избавиться. Ну, хочешь, я вместе с тобой уволюсь? Я готова.
— На тебя подумают, что ты тоже участвовала.
— Пускай думают. Я-то ведь знаю, что нет.
— Какой смысл тебе со мной возиться? Не понимаю!
— А что делать? Не топить же тебя в ведре, как слепого котенка. Проще всего выкинуть человека вон: уходи, и больше знать тебя не хотим. Это как выселяют тунеядцев из больших городов: как будто от одной перемены географических координат человек уже переродится. А для меня тут-то самое интересное и начинается: что дальше? Ты, конечно, вел себя как негодяй, но не стопроцентный. В тебе осталось что-то человеческое. Ты же не выдал Лорку?
— Не выдал. Сам не знаю почему.
— А я знаю. Это в тебе мелькает искра честного человека. Ее еще можно раздуть.
— Не раздувай. Не выйдет. И не надо тебе уходить. Я не хочу твоей жертвы.
— Это не жертва. Мне самой институт надоел до чертиков. Работу время от времени надо менять. Уходить туда, где тебя никто не знает, где все впервые. Во мне живет дух первопроходца. Или листа Мёбиуса. Тем более Нешатов меня не любит.
— А ты все еще любишь этого полупсиха?
— Наверно, уже нет. Я ему не нужна.
— Мне ты нужна, Даная. Мне ты смертельно, позарез нужна.
— Тише, пожалуйста. У соседей все слышно...
40. Последнее письмо
— Так пойдемте, — предложил Фабрицкий. Он, Дятлова и Кротов двинулись по направлению к кабинету директора.
— Честное слово, Александр Маркович, — добродушно сказал Кротов, — эта акция бесцельна. Недаром Игорь Константинович отказался в ней участвовать. А вы как думаете, Анна Кирилловна?
— Мне нужно высказать свое мнение, — задыхаясь от быстрой ходьбы, сказала Дятлова, — иначе я просто лопну. А это опасно для окружающих.
— Как вы еще молоды душой!
— Горбатого могила исправит.
Фабрицкий целеустремленно шел впереди. Время от времени он останавливался и, притоптывая ногой, поджидал, пока его нагонит Дятлова. Ноздри его раздувались, как всегда в момент решимости.
Розовоухая Ниночка впустила их к директору, привычно ожидая комплимента Фабрицкого, но не дождалась. Тому было не до комплиментов: он шел на таран.
Панфилов принял их любезно, усадил, сам предложил Анне Кирилловне портсигар. Она отказалась.
— Рад видеть у себя цвет научной мысли. Я вас слушаю.
Заговорил Фабрицкий:
— Иван Владимирович, мы, ведущие работники отдела...
— Не все ведущие, — возразила Дятлова. — Я просто работник.
