Чарльз Сноу - Возвращения домой
Со времени последнего Барбаканского обеда перед войной, когда я пришел домой к Шейле пьяный и возбужденный, мы виделись с ним всего один или два раза. Я спросил, как он поживает.
- Жаловаться было бы грешно, - ответил он горделиво. - Удается заработать на хлеб с маслом, - как всегда, он не выдержал этого тона до конца и подмигнул, - и на кусочек пирога. - А как вы, Л.Э.? - Он проявлял искреннюю заинтересованность в делах других, и это было одним из его достоинств. - О вас я только и слышу, что вы все процветаете.
- Да, - ответил я, - дела идут неплохо.
- Поднимаетесь все выше и выше? Закулисные тайны, а в задних комнатах джентльмены с громкими титулами всю жизнь держат нас за горло, - сказал он в свойственной ему свободной манере. И вдруг рассердился: - В свое время я считал, что вы будете нашей гордостью. - Он усмехнулся. - Но, случись это, мы бы нынче вцепились друг другу в глотки.
- Обязательно, - согласился я.
Настроение Гетлифа в ту же секунду изменилось, и он взглянул на меня с упреком.
- Вы не должны так говорить, Л.Э. Не должны даже так думать. Наверху всегда найдется место, и такие люди, как мы с вами, обязаны помогать друг другу. Знаете, - добавил он шепотом, - именно сейчас приходится отказываться от дел, которые хотелось бы взять.
- Вы слишком заняты?
- Человек никогда не бывает слишком занят, если ему предлагают тысячу банкнот, - хмуро ответил Гетлиф; вопреки первому впечатлению он был чрезвычайно корыстолюбив.
- Тогда в чем же дело?
- Человек в конце концов приходит к тому, что должен следить за каждым своим шагом.
Он застенчиво повторил свой намек и посмотрел на меня бесстрашными глазами ребенка, который знает, что все равно попадется, но твердо решил молчать. И тут я понял. В Верховном суде скоро появятся вакансии, и Гетлиф имеет шансы получить одну из них; всю свою жизнь он мечтал стать судьей и ради этого готов был пожертвовать всем, даже своим огромным доходом. В то утро, когда он сидел передо мной у себя в кабинете, мне казалось, что он почти достиг вершины своей карьеры, что Гетлиф - в зените славы, что он один из немногих, кому удалось добиться всего, чего хотелось. И вот ему-то я должен был в эту минуту поведать свою тайну.
- Герберт, - осторожно начал я, - я не уверен, но может случиться так, что мне понадобится ваш совет по поводу развода.
- Я думал, ваша бедная жена умерла, - ответил Гетлиф, но тут же спохватился: - Очень сожалею, Л.Э.
- Может случиться, что мне понадобится совет специалиста, как пройти через эту процедуру наименее болезненно.
- Я всегда был счастлив в супружеской жизни, - с упреком заметил Гетлиф. - Мне радостно признаться, что даже мысль о разводе ни разу не приходила нам в голову.
- Вам можно только позавидовать, - сказал я. - Но...
- Я всегда говорю, - перебил меня Гетлиф, - что залог счастливого брака - чувство юмора. Чувство юмора и умение ладить: относись к другим, особенно к одному человеку, так, как ты хотел бы, чтобы относились к тебе. Вот что требуется.
- Не всем это удается.
- Собственно говоря, - вдруг заинтересовавшись, спросил Гетлиф, - что же с вами случилось?
Я знал, что при всей его хитрости он человек не болтливый. Я рассказал ему, что был знаком с одной женщиной, - имя ее сейчас не имеет значения, еще до замужества; она уже около четырех лет замужем, и у нее есть ребенок, которому скоро исполнится три года; мы встретились снова и хотели бы пожениться.
- Что ж, Л.Э., скажу вам, как мужчина мужчине, все, что я думаю: самое порядочное для вас - выйти из игры.
- Нет, этого я не сделаю, - ответил я.
- Я всегда считал вас таким же греховодником, как я сам, но не знал, что вы к тому же и бессердечны. - Он снова взглянул на меня, и на мгновение вся его хитрость, благородное возмущение и хвастливость исчезли. - Скажите мне, старина, это действительно для вас вопрос жизни?
- Да.
- Понятно. - Голос его смягчился.
- Что ж, - сказал он, - я вижу, дальнейшие мои рассуждения на сей счет бесполезны. Разумеется, я могу рекомендовать вам лучшего адвоката по таким делам, но вы, наверное, и сами его знаете. В случае нужды я бы обратился к... Знаете, он сейчас загребает двадцать тысяч фунтов в год! Это выгодная работа для адвоката, Л.Э., поэтому иногда жалеешь, что был так принципиален вначале.
- На этой стадии он, видимо, не сможет сказать ничего такого, что неизвестно нам с вами, - возразил я. - Понимаете, женщина, на которой я хочу жениться, ни в чем не может упрекнуть своего мужа.
- Пойдет ли он навстречу? Строго между нами, я бы на его месте не пошел.
- По-моему, неразумно просить его, даже если бы мы могли, - сказал я. Он ведь врач.
Гетлиф смотрел на меня горящим, возбужденным взглядом.
- Скажите, Л.Э., вы близки с нею?
- Нет.
Не знаю, поверил ли он мне. Он был глубоко религиозным, не в меру щепетильным и одновременно чувственным человеком, и поэтому ему всегда казалось, что все остальное человечество, особенно те, кого не сдерживала вера, только и делали, что проводили время в неосвященных законом плотских наслаждениях.
Успокоившись, Гетлиф принялся трезво и разумно перечислять все легальные пути и средства, которые я и сам отлично знал и перечисление которых в другое время показалось бы мне скучным и нудным до отвращения, но в то утро они вселяли в меня какую-то уверенность. Темное, словно скрытое дымовой завесой небо, лампа на письменном столе Гетлифа, запах табака; нам нужны показания из отеля, нужно определить, сколько времени потребуется между принятием дела к рассмотрению и слушанием, сколько пройдет времени, пока постановление суда не войдет в силу. Обсуждая все это, я совсем позабыл, что в разговоре с Гетлифом было выдумано, а что было правдой. Беседа наша текла буднично и прозаично, но мне она казалась возвышенной.
На следующий день ноябрьские облака все так же низко нависали над городом, и когда я выглянул из окна моей квартиры - занавеси не были задернуты и в воздухе висело отражение лампы - я увидел помрачневший парк. Я напряженно прислушивался к шуму лифта, потому что в этот день Маргарет впервые пообещала прийти ко мне. Оставалось еще десять минут, я ждал ее к четырем, но прислушиваться я начал гораздо раньше. Через пять минут донесся скрежет и лязг древней машины, и я вышел на темную площадку. Освещенный лифт медленно поднимался, и вот в дверях показалась она: щеки ее разрумянились от холода, руки были засунуты в рукава меховой шубки, а глаза блестели, словно, очутившись в тепле, она воспряла духом. Она прильнула ко мне, мои руки ощутили нежный мех шубы. После первого поцелуя, все еще оставаясь в моих объятиях, она сказала:
- Я мечтала о том, как буду с тобой. - И добавила: - Мы так давно не виделись.
Она сняла шубку, движения ее были уверенными, плавными, спокойными; она наслаждалась; она была совсем другая, чем та женщина, которая убежала от меня на свадьбе Гилберта; я был восхищен и одновременно озадачен. И все-таки я чувствовал, что, как она ни весела, она все еще старается себя обмануть.
Маргарет расположилась на тахте, протянув ноги к электрокамину, а я сел рядом и обнял ее. Все было так просто, так по-домашнему, будто мы никогда и не расставались.
- Прости меня за тот вечер, - сказала она.
- Я испугался.
- Напрасно.
- Я не мог поверить, что это конец.
- Не так легко положить всему конец, - сказала она насмешливо, до в глазах ее была ласка.
- Надеюсь, что не легко, - отозвался я. - Нет, я не только надеюсь, я уверен.
- Верь в это всегда, - воскликнула она, кладя голову ко мне на плечо.
Мы оба смотрели в окно, небо еще больше помрачнело и надвинулось, и нам видны были только отражения комнатных ламп. Мы были в том восхитительном и обманчивом состоянии, которое приходит вместе с неосознанным желанием, и чувствовали это друг в друге.
- Не хочется даже шевелиться, - сказала она.
Через некоторое время, - быть может, прошло всего несколько секунд, она выпрямилась и взглянула на меня. У нее был спокойный и решительный вид человека, разрубившего запутанный узел. В бессонные ночи ей, как и мне, все казалось просто, но наступало утро, и узел оказывался все таким же запутанным. В тот вечер она наконец почувствовала, что решение найдено.
- Что бы мы ни сделали, легкого пути у нас не будет, верно? - спросила она.
- Да.
- Ведь легко не бывает, - продолжала она, - когда приходится решать судьбу стольких людей.
Я еще не нашел ответа, когда она повторила:
- Я обязана заботиться не только о нас с тобой, но и еще о двоих.
- Неужели ты думаешь, что я забыл о Джеффри и о ребенке?
- Ты же не хочешь, чтобы я их обидела. Для тебя я готова на все, я твоя, но их обидеть я не могу. - В ее глазах отражалась страстная любовь и непреклонность. Она сказала: - Вот что я вынуждена предложить. Нам придется все скрывать. Я никогда не думала, что пойду на это, но я сделаю это ради тебя, сделаю, потому что не могу без тебя. Будем скрывать, я расскажу только Элен, чтобы иметь возможность уходить из дому; правда, я не сумею бывать у тебя чаще, чем один-два раза в неделю, но зато мы будем по-настоящему счастливы. Это выручит нас. Мы сможем так жить всю жизнь и будем счастливее, чем большинство людей.
