Винки - Клиффорд Чейз
— Понимаю, что вы хотите сказать.
Смех усиливается. «Подзащитный выглядит ужасно», — прошептал пристав присяжным, стараясь быть полезным и желая, чтобы они не пропустили такую шутку. Неудалый выдвинул протест, но прокурор лишь взял свои слова обратно.
— Продолжайте, — сказал судья.
— Вы собирались что-то сказать, мистер Чейз? Простите, что прервал вас.
— Мне было все равно, как он выглядел… Я все равно любил его. Я был ребенком, и он принадлежал мне.
При этих словах медведь подвигался из стороны в сторону, громко вздыхая, и снова сложил лапы в безмолвном, сердитом протесте.
— По сути дела, был ли он вашей игрушкой, как вы считаете, или не был, как утверждает так много свидетелей, вы абсолютно ничего не знаете о подзащитном, я прав?
Чейз повесил голову и не ответил. Прокурор довольно улыбнулся.
— Вопросов больше нет.
Согласно большинству отзывов, показания в этот день мало что дали для того, чтобы склонить присяжных к оправдательному приговору, и, может, даже подкрепили версию обвинения. И все же в беспокойном замешательстве от сомнений и, безусловно, не осознавая того, Неудалый интуитивно постиг нечто более важное, когда разрабатывал свою стратегию защиты, — не то, что может убедить присяжных, а скорее то, что необходимо было услышать медведю. И несмотря на шок и боль от показаний Клиффа, в тот день Винки покинул зал суда новым существом.
Сначала ему так вряд ли казалось. Когда полицейский фургон умчался и крики здания суда утихли, события этого дня вернулись к Винки спутанным клубком — улыбка Франсуаз… «Разрешите представить вам: Моргунчик, плюшевый мишка с подвижными глазами»… «Машины тоже реагируют на любовь и заботу человека»… «Он был странным медведем, но, я думаю, что он был добрым медведем, и я до сих пор так считаю»… «По сути дела, вы абсолютно ничего не знаете о подзащитном, я прав?»… Но, несмотря на то что последние реплики так огорчили его в тот момент, были непрошеными гостями для его потертых ушей, теперь они казались ему ничуть не хуже других. Дело было не в том, что он простил Клиффа (это Клифф должен был решить, прощать ему себя или нет), просто на время, проведенное с Клиффом, он теперь смотрел как на очередное доказательство того, что он существует. Эта мысль была безграничной, но неописуемо легкой, как перышко. Что-то бормоча в темноте, медведь погрузился в мысли, продолжая ломать над этим голову…
Неожиданно двери фургона резко распахнулись, и, как во сне, перед глазами Винки предстал знакомый вход в тюрьму, освещенный прожекторами, силуэт помощника Уолтера на фоне зелено-голубого быстро мигающего света. Уолтер показывал медведю жестом, чтобы тот выходил. Ни в коем случае этот момент не был приятным, и все же Винки позволил себе до конца осознать его. Щелк-щелк. И теперь он решил, не понимая почему, однако четко представляя себе следующее: завтра он скажет Неудалому, что передумал и, несмотря ни на что, даст показания.
2
— Спокойной ночи, мистер медведь, — сказал Дэррил своим привычным тоном и передал Винки вырванную страницу, на которой была нарисована роза, чьи многочисленные лепестки он аккуратно раскрасил красным, оранжевым, розовым и фиолетовым, а листья — черным. Никогда еще Дэррил не дарил ему ничего, да и медведь не замечал в его тетрадях цветов. Но вот в его руках была роза — подарок, сделанный специально для него.
— Спасибо, — сказал Винки, нюхая рисунок, делая вид, будто карандаши пахнут розой. Он нежно положил листок у подушки, натянул до подбородка колючее одеяло и впервые, более чем за год, тут же крепко заснул.
Он выглянул в море и на расстоянии заметил серую крысу с длинным розоватым хвостом, осторожно движущуюся по волнам, подвиг, который маленькое животное совершало и, Винки был тому свидетелем, не потому, что верило во что-то, а потому, что крыса энергично изгибала свой мерзкий огрызок хвоста на поверхности воды. Его заинтересовало, как у грызуна это выходило и сколько еще времени он продержится. Был это какой-то новый вид крысы с новыми способностями или это была самая обыкновенная крыса, которая просто сильно старалась? Вскоре серое волосатое существо направилось к скале, возвышающейся над ровной поверхностью моря. И вот она стала птицей. Никакого превращения во сне не произошло, ни внезапного, ни постепенного: крыса просто стала птицей, будто всегда и была ею — черной, с чистой белой головой, морской птицей.
Сон стал напоминать программу «В мире животных», в которой диктор звонко заявил: «Теперь он может взлететь». И на самом деле, к облегчению Винки, морская птица оттолкнулась от скалы — ей была необходима твердая поверхность — и тихо взмахнула крылом. Медведь проснулся.
Белые стены камеры не изменились, а мирный сон был полностью прерван. Хотя часть сна про птицу несколько ободрила его, в течение остальной части сна Винки чувствовал лишь антипатию. Ему хотелось не иметь ничего общего с той крысой, что скользила по воде. Зачем ему приснился такой сон — именно сегодня, в день, когда он должен был давать показания? Сон был отвратительным, и, увидев его, он лишь глубже увязал в своем раздражении и отчаянии. Жалкий, одинокий, он вдыхал запах антисептического средства, исходящего от тюремных стен, и вспоминал неистовые лица, день за днем кричащие ему и в зале суда, и за его пределами: «Позор!» Ему вдруг стало все равно, что говорили о нем Пенелопа Брэкл, или Эдвин Неудалый, или кто-либо еще. Он, Винки, был всего лишь отвратительной крысой, которая пользовалась своим длинным крысиным хвостом, чтобы совершить мерзкое и почти невозможное чудо — взмыть в небеса. Хвост невозможно было классифицировать как ее средство передвижения. Такую крысу никто и никогда не сможет понять, но прежде всего она не понимает себя и поэтому попыталась скрыть свою истинную натуру, превратившись в прекрасную морскую птицу. Но все это время Винки знал, что представляет собой это существо. Он не мог не знать.
— Блин! — вырвалось у него, и от этого он вспомнил Клиффа. Было странно видеть его вчера не просто взрослым, а мужчиной средних лет, и обнаружить, что его собственные чувства к этому человеку остались такими же, какими были и в тот судьбоносный день урагана сорок лет тому назад. Ненависть к самому себе ничуть не изменилась. — Блин, блин, блин. — Он не понимал, как можно убрать эту пелену с его души, как ему удалось моргнуть по собственной воле, бросить книгу, вылезть в окно, прыгнуть на лужайку — вплоть до его последнего решения, принятого прошлым вечером в
