Рассказ судебного следователя - Александр Андреевич Шкляревский
По окончании рассказа я спросил Атоманиченкова, не были ли известны ему, при знакомстве с Кебмезахом, фамилии Матвеевой, Крюковской или Можаровского? Он отвечал отрицательно.
– Что же вы мне посоветуете делать с Кебмезахом? – спросил меня Атоманиченков, когда мы вышли с ним из трактира на улицу.
– Не ходите к нему. Вы в самом деле человек слабый, и он убедит вас на уступки. Напишите к нему письмо, в таком смысле, что вы поручили уже взыскание с него денег одному из известных адвокатов, положим N. (вы слышали о нем? Не забудете фамилии? Запишите… Я предупрежу N., на случай если бы Кебмезаху вздумалось собрать об этом справку); но что, не желая нанести ему, Кебмезаху, неприятностей, так как поступки его неминуемо скомпрометируют его в глазах всех знакомых, вы предлагаете покончить дело миролюбиво, если он возвратит деньги полным количеством в такой-то срок. Неполучение ответа в назначенный день влечет за собою подачу просьбы в установленном порядке, и тогда уже никакие убеждения не остановят вашего решения…
Атоманиченков рассыпался предо мною в благодарностях, и мы расстались.
За вечерними посетительницами Кебмезаха я следил еще с большим вниманием, чем за утренними его визитерами, ожидая, само собою разумеется, встретить в числе таинственных его знакомок, рано или поздно, и Авдотью Никаноровну. Часть биографии ее, рассказанная мне Быстровым, которая касалась отношений ее к Кебмезаху, мне казалась совершенно правдоподобною… Сверяя рассказы Быстрова, Атоманиченкова и собранные мною лично сведения о личности Кебмезаха, я представлял себе его человеком, способным перевести свое внимание, после смерти матери, за которою он ухаживал с корыстною целью, на дочь и довести молодую женщину до нравственного падения. Но падение это могло быть временным: Крюковская несколько лет после того прожила отдельно от него и не находилась под его влиянием, сделалась старше, опытнее и имела время обсудить свое прошлое поведение. Поэтому, для правильного заключения об этой женщине, мне необходимо было утвердительно знать, продолжается ли действительно между нею и Кебмезахом связь, замеченная Быстровым, или нет и какого рода эта связь? Если Крюковская была, как я допускал, отравительница своей подруги, то она непременно должна иметь сообщников, хотя бы для того чтобы добыть себе кураре, недоступный в покупке. Подозрение в сообщничестве падает на двух лиц: на Можаровского и Кебмезаха. Мужу нужна была смерть жены, чтобы сделаться свободным и сочетаться браком с любимою им женщиною. Кебмезах же мог дать яд Крюковской давно, для отравления кого-либо с корыстною целью. Пересматривая петербургскую хронику несчастных случаев за время, когда на арене спекуляций и шулерства Кебмезах фигурировал вместе с Авдотьей Никаноровной, я не мог не остановиться на происшествии, очень схожем со смертию Можаровской. Несколько лет назад некто богатый помещик Чернодубский, будучи совершенно здоров, делал визиты и внезапно скончался в своей карете. Смерть его тоже причислили к скоропостижным; между тем, пересматривая дело, я, к удивлению своему, нашел в показании прислуги Чернодубского сведение, что барин их был частым посетителем дома статской советницы Матвеевой и за несколько минут до несчастного случая встретился с дочерью ее, Авдотьей Никаноровной, шутил, разговаривал. По поводу этого Крюковская дала отзыв, что Чернодубский действительно был хороший знакомый их дома и в день смерти она видела его около Пассажа и говорила с ним не более двух минут; он казался ей здоровым. Основываясь на предыдущих двух случаях, при которых Крюковская являлась свидетельницею, я подозрительно спрашивал себя: не была ли так же внезапна и смерть за границею ее мужа? Может быть, настоящие отношения Крюковской к Кебмезаху и влияние его на нее, кажущиеся, в глазах их старых знакомых, знавших, подобно Быстрову, их прошлое, продолжением их прежней связи, на самом деле происходят вследствие существующей между ними роковой тайны об отравлениях. Дни текли за днями. До свадьбы Можаровского с Крюковской оставалось времени с каждым днем все меньше и меньше. Всякий вечер, когда Кебмезах оставался дома, я не выходил из своей квартиры и зорко следил за бывшими у него посетительницами, но ни одна из них не была похожа на фигуру Крюковской. Я с досадою видел, что моя роль умного наблюдателя была крайне неудачна и не вела ни к каким новым открытиям.
5
Нить моих размышлений о деле Крюковской в один вечер была прервана неожиданным приходом ко мне Быстрова. День был воскресный.
– Я был уверен, что застану тебя за работою, – приветствовал меня укоризненно мой молодой родственник, – ну как тебе не стыдно! Взгляни, какова погода… Я тебе сюрприз привез, билет в оперу. Поедем?
– Нет.
– Пойми – дива Патти[40] поет соловьем.
– Хоть чем ей угодно. Некогда.
– Я этого слышать не хочу, – возразил Быстров, – притом все равно заниматься я тебе не дам, буду мешать и тараторить. А в театре мы бы славно провели время. Я свел бы тебя с одним полузнакомым и вместе с тем тайным обожателем.
– С кем это?
– С Аркадием Николаевичем Можаровским. Помнишь? У нас с ним случайно зашла речь о тебе. Ты ему чрезвычайно понравился, и он в восторге от тебя.
– Благодарю.
– Нет, кроме шуток, поедем, Можаровский прекрасный человек, вежливый, мягкий.
– Когда его свадьба?
– Тринадцатого января. Я приглашен уже им – быть у него шафером.
– А кто же будет шафером невесты?
– Не знаю. Это даже меня беспокоит.
– Не Кебмезах?
– Ха, ха, ха… Что за идея? Кстати, Кебмезах теперь не бывает уже у Крюковских. У него произошло что-то крупное с Авдотьей Никаноровной…
– Да? – спросил я.
Быстров утвердительно кивнул головою.
– Этому я, впрочем, очень рад за Можаровского, – добавил он. – Кстати, ты узнал что-нибудь о Кебмезахе?
– Нет еще.
– И не узнаешь, кроме того, что я тебе сказал. Однако едем. Одевайся!
Я должен был повиноваться, так как от моего любезного
