Золотая решетка - Эриа Филипп
Только одно в ней оставалось неизменным - наивность. И самоуверенность. Она решила, что делает великодушный жест, а, по словам дяди Александра, возможно, и в самом деле удачный; она-то думала удивить семью, а поступила именно так, как от нее ждали. Если бы хоть на нее оказали давление, внушили бы ей эту мысль! Как бы не так, она сама пошла в расставленные сети, сама сдуру попалась в ловушку. И самое идиотское во всей этой истории - что это так на нее похоже!
И как это похоже на ее семью. Ибо за спиной матери она видела всех Буссарделей, сплоченно и дружно участвовавших и маленьком заговоре. Пусть даже молча. Возможно, только одна тетя Эмма составляла исключение. Но как они тонко действовали! И как они ее хорошо знают! Все, начиная с телеграммы, извещавшей о смерти дяди Теодора, нейтральная подпись под телеграммой, любезный прием и непринужденное гостеприимство, полнейшее забвение прошлого и деликатное умолчание насчет Рено, горе матери перед разбросанными смокингами Симона, горе несомненно искреннее, но проявившееся как раз к месту, - все это без малейшего риска направлялось невидимой, но твердой рукой, дабы в нужный момент выбить у нее оружие. Дядя Теодор скончался весьма кстати. Видя, что он не жилец на этом свете, Буссардели немедленно пустили в ход весь механизм интриг.
Агнесса решила уехать. Она задыхалась под родительским кровом. Она злилась, чувствовала себя уязвленной. Совершить такой промах... Да, именно промах. Потому что ее мать, разрабатывая план назначения Симона опекуном Рено, действовала вовсе не из сентиментальных побуждений, вовсе не для того, чтобы восстановить символическую связь между авеню Ван-Дейка и лагерем: как бы не так! Это значит, что опекунство Симона на руку Буссарделям, а, следовательно, угрожает интересам ребенка. Угроза пока что еще неясная, но тем не менее угроза. Ладно, каковы будут последствия, мы еще увидим, но так или иначе Агнесса решила защищать своего сына всеми имеющимися в ее распоряжении средствами. Самое главное сейчас - быть с ним вместе. Надо уезжать, и как можно скорее.
Пришлось отказаться от намерения уехать в тот же вечер. Тетя Эмма, которую Агнессе не хотелось подозревать в причастности к коварным замыслам скорее уж она бессознательно сыграла на руку матери, что тоже было в характере отношений золовки и невестки, - тетя Эмма, узнав об отъезде, так опечалилась, что трудно было усомниться в искренности ее чувств. Старая девица Буссардель протестовала, уверяла, что при теперешних условиях уезжать вечером в переполненном вагоне - значит простоять всю ночь на ногах в битком набитом коридоре. Агнесса решила уступить доводам тетки, чтобы не насторожить ее и не оттолкнуть теперь, когда ей больше чем когда-либо требовались союзники во враждебном стане, которые ни о чем бы не догадывались. Надо смирить себя, попрощаться по телефону со всеми родственниками, причем в провожатые Агнесса согласилась взять только безобидного Бернара, он должен был завтра посадить ее в первый утренний поезд; после обеда, на который были приглашены Валентин с женой - что позволило Агнессе не так остро ощущать присутствие матери, - она постаралась как можно раньше подняться к себе в комнату чтобы уложить вещи.
Метро открывалось по немецкому времени, еще до рассвета. Бернар явился, когда Агнесса завтракала с тетей Эммой в столовой, на том самом месте, где ужинала в первый день приезда. Ее парижское и семейное приключение, полное всевозможных перипетий и длившееся менее недели, завершалось в тех же самых ночных декорациях. Весь особняк еще спал. Пока Бернар, стараясь не шуметь, ходил за ее чемоданом на четвертый этаж, Агнесса, чувствовавшая на себе печальный взгляд тетки, вдруг вытащила из сумочки фотографии своего сына и протянула ей. Тетя Эмма, накинувшая поверх ночной сорочки еще довоенный капот, на сей раз обошлась без помощи очков, сразу же узнала, кто изображен на снимках, и молча засунула пакетик с карточками за вырез сорочки таким знакомым Агнессе жестом. Агнесса встала с места, надела перчатки. Женщины расцеловались. Тетя Эмма молчала, что служило у нее верным признаком волнения.
Пересекая по-ночному темный двор, Агнесса дважды оборачивалась и просила тетку войти в дом. Но старая девица Буссардель упорно стояла на крыльце, с ручным фонариком в руке, явно рискуя простудиться.
Агнесса прибыла на вокзал слишком рано, состав еще не подали. Когда же поезд наконец подошел к перрону, там в темноте уже столпились сотни пассажиров. Бернар вскочил на подножку еще не остановившегося вагона, и ему удалось занять для Агнессы местечко. Он усадил ее, постоял рядом с ней, но она поспешила отправить его домой. Прошел целый час, громкоговоритель наконец скомандовал: "По местам!" - и это ожидание, под синим огоньком ночника в уголке купе, где ощупью во мраке передвигались пассажиры, было, пожалуй, самым мучительным моментом ее обратного путешествия.
Сумрак начал рассеиваться только над парижскими пригородами, над деревушками. Агнесса удалялась от погруженного во мглу города, направляясь к свету. И постепенно она почти перестала думать о семье, о своей матери, а думала только о сыне и горько упрекала себя. Как это она не предвидела, что Буссардели, которым некогда не удалось обездолить Рено и которые до поры до времени просто его игнорировали, рано или поздно обратят на него свой взгляд. Они и обратили. Но с какой целью? Вот это уже неизвестно: поживем увидим. Одно лишь ясно: расставленная ловушка не подвела - решетка захлопнулась за этой невинной душой.
Агнесса не могла также отогнать мысль, что в ее отсутствие с Рено что-нибудь случилось. Он мог заболеть гриппом, свалиться со скалы или в воду. Будь это серьезно, смертельно, тогда, конечно, телеграмма бы к ней дошла, ну а если просто бронхит, просто ушиб? Даже Мано не сумела бы ее известить. Что-то ждет ее по приезде? Что бы ни было - это будет ее вина. Зачем она уезжала? Вся ее жизнь - на мысе Байю, в их красном домике, отрезанном от прочего мира. Нет, больше того: вся ее жизнь в его детской, в кроватке, где в этот ранний час спит Рено. Все прочее - иллюзии.
В конце концов она принимала эти угрызения совести, эту тоску как заслуженную кару. Все она брала на себя, согласна была промучиться весь путь, лишь бы дома найти сынишку здоровым и невредимым. Время шло, а голода она не чувствовала. Тетя Эмма дала ей бутерброды, и Агнесса заставила себя поесть, чтобы быть в силах встретить любую трудность, вдруг ей, скажем, придется из Тулона или Гиера идти пешком.
