Арман Лану - Майор Ватрен
Это примитивное приспособление имело прямое отношение к коллективному кишечнику лагеря. В темных закоулках сознания все это — вечные всхлипывания насоса, понурая кляча, перепуганные крысы, разбегающиеся в разные стороны, унылый ритуал дезинсекции — связывалось вместе, и сам лагерь казался подобием нечистой, нелепо устроенной твари, которая влачит за собой в пыли свои внутренности…. Парикмахер не стриг, а только опрыскивал волосы какой-то жидкостью. Франсуа спросил его, в чем дело. Парень ответил с характерным южным произношением:
— К счастью, я не стал торопиться. Я успел обработать не больше дюжины!
Шамиссо выручил не только актеров, он спас шевелюру и остальным. Субейрак подумал, что зондерфюрер сделал это, потому что он, Франсуа, не захотел оказаться в особом положении. Человек типа Шамиссо мог так поступить. Но в этом случае чего же стоил вывод Эберлэна, будто зондерфюрер давно уже был бы на Восточном фронте, если бы он так хорошо не выполнял свое дело.
Колонна военнопленных возвращалась в деревянный городок — остриженные были в ярости, а остальные смеялись. Эберлэн сиял. Снег прекратился. Ванэнакер вдруг протянул палец, показывая на небо. Высоко-высоко под сероватыми облаками треугольником летели журавли. В течение нескольких секунд вся колонна во главе с «Человеком-который-не-получает-удовольствия», все конвоиры, включая Квазимодо, шли, подняв головы кверху, провожая глазами весну, летящую к северу.
VIIВ «штубе», соседней с 17-4, одна бригада незаметно сменяла другую. Слой гнейса был пройден. В душном подкопе, днем и ночью, при слабом мерцании коптилки, работа шла без перерыва, один копал, другой выносил землю в мешках. Однажды пришлось вытащить на поверхность молодого офицера, упавшего в обморок от недоедания и недостатка воздуха. В недрах лагеря неслышно, шаг за шагом прокладывался подземный ход. В нём заключалась не только надежда, но и опасность: рано или поздно существование подкопа обязательно обнаружится. Только явная наглость позволит тогда актерам утверждать, что им ничего не известно. В мастерской все было готово на случай обыска. Ван стоял на страже.
Одновременно приближался и день, назначенный для первого представления, — пятнадцатое мая. Оставалась неделя.
Кроме того, в мире происходили события. Улыбающаяся и великодушная страна, какой Германия хотела казаться в начале их пребывания в лагере, исчезла, уступив место стране озлобленной, настороженной, приходившей в ярость от той игры, которую вела Франция, давая обещания и не выполняя их или выполняя слишком поздно. Немцы отвечали тем же, и пока наверху шел торг — вспыхивала старая вражда. В особенности это усилилось после того, как Пьер Лаваль снова пришел к власти, на этот раз «на новой основе», которая вовсе не нравилась пленным, в том числе и сторонникам маршала.
Между тем, ход военных событий и несдержанность французских военнопленных не оставляли места сомнениям относительно их истинных чувств: пленные не придерживались правила Сент-Экзюпери — «быть безмолвными, как семя», они громогласно высказывали на весь лагерь свою радость по поводу неудач, которые терпели немцы.
Майор Ватрен постепенно стал выходить из состояния прострации, но все-таки «Неземной капитан» не без основания тревожился о нем. Ватрен часами сидел в неподвижности, ничего не читая и куря трубку. Офицеры бравого батальона организовали нечто вроде дежурства при Старике. Они поочередно навещали его, уговаривали пройтись по лагерю. Близкие лес и море наполняли воздух живительным дыханием, и силы майора восстанавливались. Теперь он ежедневно пять раз обходил весь лагерь, проделывая таким образом километров шесть.
Франсуа зашел за Ватреном в «Богадельню для престарелых капитанов». Они двинулись в путь. Маршрут не отличался разнообразием. II блок, лесенка на песчаном пригорке, сторожевая вышка, лес и поворот назад к I блоку. Они обменялись несколькими словами по поводу театра: майор прежним тоном батальонного командира, производящего смотр своей части, спросил, готов ли спектакль. Такой вопрос являлся хорошим признаком. После этого они молча продолжали прогулку. Миновав стоящие возле бараков I блока ели, они вышли к опушке леса, туда, где недавно Эберлэн назвал Субейрака приспособленцем, повернулся и ушел.
Здесь, на этом месте, после первых же недель войны с Россией происходило это.
Офицерам не разрешалось останавливаться. Однако здесь всегда стояло пять, шесть, иногда и десять человек. Когда собиралось слишком много народа, с той стороны заграждений из колючей проволоки подходил часовой и начинал орать. Офицеры, словно стряхивая с себя оцепенение, расходились. Кое-кто, однако, продолжал стоять, до одури, до головокружения вглядываясь в то, что происходило за проволокой, пока не раздавалось категорическое приказание фрица. Некоторые офицеры проходили мимо, не видя, не желая видеть. Франсуа был уже знаком с этим зрелищем и предпочел бы пройти мимо, но майор не желал упускать ничего.
Ватрен остановился, глядя перед собой, слегка расставив ноги, скрестив руки на груди. В полукилометре от них, в песках находился лагерь русских пленных, сооруженный после нападения на СССР. Он походил на их лагерь, был так же расположен, так же кишел людьми, но оттуда гораздо чаще доносились крики, раздавался лай овчарок, а по ночам слышались одиночные выстрелы или очереди из автоматов.
Почти тотчас же они увидели это.
Миновав караульных, из русского лагеря выехала телега и двинулась в направлении французского лагеря. Переваливаясь на рытвинах, она тащилась по песчаной дороге. Это была большая померанская фура. В упряжке шли не лошади, а русские военнопленные — человек двадцать. Вокруг, как жирные серые мухи, вились конвоиры.
— Она опять полна! — заметил стрелковый офицер.
Телега была переполнена: в чистом воздухе ясно слышался характерный звук поскрипывания колес. На минуту телега исчезла из виду, скрывшись за песчаным холмом, но поскрипывание доносилось так же отчетливо. Потом она появилась снова уже ближе. На ней грудой лежали голые человеческие тела. Телега остановилась в трехстах метрах от французского лагеря, возле елей. Русские стали копать яму в двадцать метров длиной и десять метров шириной. Перед ними росла гора песка,
— Это уже третья, — снова заметил стрелок.
Майор смотрел не двигаясь, только кадык его ходил вверх и вниз.
Вот как выглядело это зрелище: широкая равнина, окаймленная лесом, бескрайнее небо, два лагеря друг против друга, один — ядовито-зеленого цвета, другой — с бараками, серовато-белыми, точно гниды, а между ними маленькие, четко обрисованные фигурки, словно сошедшие с картинок часослова, изображающих страшный суд, — под лай конвоиров, держащих автоматы на изготовку, русские пленные тащат телегу, наполненную нагими мертвыми телами.
Телега накренилась и опрокинула свой груз на мягкий, как зола, песок. Можно было различить бритые головы, обручи ребер, сплетенные руки и ноги.
— Голод, — сказал кто-то.
Один из конвоиров считал, потом снова пересчитывал. Лицо его выражало болезненную сосредоточенность. Ему никак не удавалось подвести итог… Он снова начинал сначала. Лучше было считать тогда, когда русские брали своих товарищей за ноги и, раскачав, бросали в яму. Один, два, три, четыре, пять, шесть. Стук падающих тел не доходил сюда, но офицеры без труда мысленно его слышали.
— Господин майор, — сказал Франсуа, — не продолжить ли нам прогулку?
— А? — отозвался Ватрен. — Ах да, Субейрак. Лейтенант Франсуа Субейрак.
Выражение отрешенности сошло с его лица, Старик резко повернулся. Они пошли по направлению к театральному бараку, к зданиям лагерного управления и к III блоку.
— Субейрак, — сказал майор. — Я хотел бы задать вам вопрос.
Это было что-то новое! Решительно Ватрен изменился за последние дни.
Они приблизились к семнадцатому бараку. Оттуда вышли двое пленных. Они тащили пресловутый бачок, в котором выносилась земля из подкопа. Прогуливаясь по лагерю, они должны были быстро раскидать ее горсть за горстью. Парни не походили на конспираторов, и, кроме того, бачок не обладал таким свойством, как невидимость. «Правда, я — то знаю, в чем дело», — подумал Франсуа. Майор взглянул на обоих офицеров. Проходя мимо, они улыбнулись. К кому относилась улыбка — к Франсуа или к майору? Франсуа в разговорах с Ватреном намекал на подкоп, но не знал, был ли майор в курсе дела.
Между тем, Ватрен обдумывал свой вопрос.
— Субейрак, насколько я помню, у вас во время военных действий не было при себе револьвера?
— Не было, господин майор.
— До девятого июня?
— Совершенно верно, господин майор.
— В тот день вы обзавелись револьвером? А после этого у вас появился карабин, и вы с ним не расставались до того момента, как сдали его по моему приказанию. Так?
