Король в Желтом - Роберт Уильям Чамберс
Она повернулась к свету. Из окна поезда жизнь и правда казалась прекрасной.
Дрожа от радости, она вздохнула:
– Так значит, это – мир? Прежде я его не знала.
– Я тоже, да простит меня Бог, – прошептал он.
Возможно, милосердная Богоматерь Полей простила их обоих.
Рю Баррэ
Дай пастору с философом учить
О том, как нужно и не нужно жить;
Мы дивной цепью скованы – ее
Нельзя порвать, избегнуть иль разбить.
Флер алых или желтых роз,
Дыханье пенистой волны
Не слаще запаха духов
Моей любви.
От томных лилий я устал
И к морю вечному остыл,
Тобой больна моя душа,
В ней только ты.
Я целый мир отдать готов
За губ пожар,
Грудь, руки, локонов поток
И эту страсть.
I
Однажды утром в Академии Жюлиана[97] студент сказал Селби:
– Это Фоксхолл Клиффорд, – указав кистями на молодого человека, праздно сидевшего перед мольбертом.
Селби, робкий и нервный, подошел и заговорил:
– Меня зовут Селби… я только что прибыл в Париж с рекомендательным письмом…
Его речь оборвал стук опрокинувшегося холста, хозяин которого тотчас ринулся на соседа, и мастерская господ Буланже и Лефевра наполнилась звуками борьбы, стихшими, едва на лестнице за дверью раздалось шарканье. Селби, обеспокоенный тем, как его примут, смотрел на Клиффорда, который взирал на драку с безграничным спокойствием.
– Здесь шумновато, – заметил он, – но люди тебе понравятся, когда их узнаешь как следует.
Его непринужденное обращение обрадовало Селби. Затем с простотой, которая завоевала сердце юноши, Клиффорд представил его полудюжине студентов из разных стран. Некоторые были сердечны, вежливы – все. Даже полубог-massier[98] распрямился и произнес:
– Друг мой, у человека, так хорошо говорящего по-французски и к тому же друга месье Клиффорда, не возникнет проблем в этой мастерской. Вы, конечно, готовы побыть здесь на побегушках, пока не появится следующий новичок?
– Безусловно.
– И вы не против насмешек?
– Нет, – ответил Селби, который терпеть их мог.
Клиффорд, чрезвычайно довольный, взял шляпу и сказал:
– Готовься к тому, что тебя тут будут дразнить – первое время.
Селби надел свою шляпу и направился с ним к выходу.
Когда они проходили мимо подиума, раздался дикий крик:
– Chapeau! Chapeau![99] – И какой-то студент выпрыгнул из-за мольберта, порядком напугав Селби.
Юноша покраснел и вопросительно взглянул на Клиффорда.
– Сними шляпу и поприветствуй их, – сказал тот, смеясь.
Несколько смущенный Селби обернулся и отсалютовал мастерской.
– Et moi?[100] – воскликнула натурщица.
– Вы прелестны, – ответил Селби, потрясенный собственной смелостью, и все художники, как один, вскочили, крича:
– Справился! Молоток!
А натурщица, смеясь, послала ему воздушный поцелуй и бросила:
– À demain beau jeune homme![101]
Всю следующую неделю Селби работал в мастерской без помех. Французские студенты нарекли его «l’Enfant Prodigue» – «чудо-ребенок» и склоняли как «Селби-мальчонку», «Селби-цыпленка» или «Цыпа». Зараза распространялась, и вскоре появился «Селби-в-печенках». После «Зайчонка» Клиффорд наложил вето, и все вернулись к прежнему «Цып».
Пришла среда, а с ней месье Буланже. На протяжении трех часов студенты корчились под бичом его суждений. Например, мэтр сообщил Клиффорду, что о работах, представляющих вершины мирового искусства, тот знает так же мало, как и об искусстве работы. Селби повезло больше. Буланже молча изучил его рисунок, пронзительно взглянул на юношу и с неясным жестом отошел от мольберта. Вскоре он покинул мастерскую под руку с Бугро, к великому облегчению Клиффорда, который в раздражении надел шляпу и отбыл.
На следующий день он не явился, и Селби, рассчитывавший застать его в мастерской – тщетная, как открылось позже, надежда, – в одиночестве, вернулся в Латинский квартал.
Париж все еще оставался для него странным и чужим городом. Молодого человека не волновало его величие. Никакие нежные воспоминания не тревожили Селби-американца ни на Площади Шатле, ни даже у Нотр-Дам. Дворец Правосудия – куранты, башенки и вездесущие часовые в алом и голубом, площадь Сен-Мишель – суета омнибусов и кошмарные, изрыгающие воду грифоны, возвышенность бульвара Сен-Мишель, гудки трамваев, скучающие по двое полицейские и уставленные столиками террасы кафе Вашетт ни о чем ему не говорили. Он даже не знал, что, ступив с камней площади Сен-Мишель на асфальт бульвара, он пересек границу и оказался в царстве студентов – знаменитом Латинском квартале.
Извозчик приветствовал его, использовав слово «буржуа», и уверял, что ездить в экипаже лучше, чем ходить пешком. Маленький беспризорник с невероятной серьезностью спросил о последних лондонских новостях и, встав на голову, предложил Селби помериться силами. Девушка наградила его взглядом фиалковых глаз. Он не заметил ее, и, поймав свое отражение в витрине, красавица удивилась выступившему на щеках румянцу. Отвернувшись, чтобы продолжить путь, она увидела Фоксхолла Клиффорда и прошла мимо. Художник следил за ней с открытым ртом, а затем поглядел на Селби, идущего по бульвару Сен-Жермен к рю де Сен. Осмотрел себя в витрине и остался недоволен увиденным.
«Я не красавчик, – размышлял он. – Но и не урод. Что это она вспыхнула, заглядевшись на Селби? Я никогда не видел, чтобы эта девушка провожала взглядом кого-нибудь из квартала. Могу поклясться, на меня она даже не смотрит, хотя я весь – почтительное восхищение».
Клиффорд вздохнул и, пробормотав пророчество о спасении своей бессмертной души, тронулся с места, как всегда лениво и грациозно. Не прилагая особых усилий, он догнал Селби на углу. Вдвоем они пересекли залитый солнцем бульвар и сели под навесом кафе дю Серкль.
Клиффорд поклонился людям на террасе, сказав:
– Вы познакомитесь позже, а сейчас позволь представить тебе две достопримечательности Парижа – мистера Ричарда Эллиотта и мистера Стэнли Роудена.
«Достопримечательности» казались дружелюбными и пили вермут.
– Тебя сегодня не было в мастерской, – сказал Эллиотт, внезапно обращаясь к Клиффорду, который избегал его взгляда.
– Общался с природой? – предположил Роуден.
– Как ее зовут на этот раз? – спросил Эллиотт, и Роуден быстро ответил:
– Имя – Иветт, национальность – бретонка…
– Нет, – сказал Клиффорд, – это Рю Баррэ.
Тему внезапно сменили. Изумленный Селби вслушивался в незнакомые имена и хвалы последнему обладателю Римской премии. Он наслаждался дерзостью их суждений и жарким спором, хотя беседа шла в основном на сленге, пересыпанном английскими и французскими словами, и мечтал
