Белый конь, бледный всадник - Кэтрин Энн Портер
Маленькие волны шли неторопливо, накатывались на берег, без единого звука лизали песок и отходили вспять, травы клонились перед бесшумно налетающим ветром. Степенно, точно облака сквозь мерцание воздуха, к ней двигалась людская толпа, и Миранда с радостным изумлением увидела, что это все те, живые, кого она когда-то знала. Их лица, сияющие каждое своей особой красотой, преобразились по сравнению с тем, какими она их помнила, глаза были ясные, спокойные, как хорошая погода, и они не отбрасывали тени. Это были человеческие существа, каждое само по себе, и она знала каждого, не называя его по имени, не вспоминая, в каком родстве с ним состоит. Ступая бесшумными шагами, они окружили ее ровным кругом, потом обратили свои завороженные лица к морю, и она легко, как волна среди волн, двинулась вместе с ними. Влекомый течением круг расширился, разомкнулся, и каждый из них был теперь один, но не в одиночестве. Миранда, тоже теперь одна, ни о чем не спрашивая, ничего не желая в покое своего самозабвения, осталась там, где была, и не сводила глаз с необъятной глубины неба, где всегда стояло утро.
Подложив руки под голову, спокойно лежа в щедром тепле, которое ровным потоком шло с моря, с неба и с лугов, не досягая, хоть они и были в пределах досягаемости, безмятежно улыбающихся, таких знакомых ей существ, Миранда вдруг, совершенно неожиданно почувствовала в своей радости смутную дрожь опасения, чуть заметный укол страха; легкий морозец тронул края этого незыблемого покоя; чего-то, кого-то ей недоставало, что-то она утратила, что-то ценное оставила в другой стране. Но что же, что это может быть? «Здесь нет деревьев, нет ни одного дерева, – испуганно сказала она, – что-то у меня осталось недоделанным». Какая-то мысль забилась у нее в глубине мозга – ясно, точно чей-то голос зазвучал в ушах. «Где же те, мертвые? Мы забыли мертвых… Мертвые, где они?» И сразу, точно завеса упала над светлым простором, все там поблекло, она была одна в незнакомом царстве камней и лютой стужи, пробиралась по крутой тропе, по скользким снежным завалам и кричала: «Я хочу назад! Но в какую сторону идти?» Боль вернулась, страшная, всепоглощающая боль бушующим огнем растеклась у нее по жилам, в ноздри ей пахнуло смрадом тления, тошнотворным, сладковатым запахом разлагающегося мяса и гноя. Она открыла глаза и увидела сквозь плотную белую салфетку, прикрывающую ей лицо, белесый свет, поняла, что запах смерти исходит от ее собственного тела, и попыталась поднять руку. Салфетку убрали, она увидела мисс Теннер, которая привычной рукой умело наполнила шприц, услышала, как доктор Хилдесхайм сказал:
– Кажется, пойдет дело. Давайте повторим.
Мисс Теннер резко оттянула кожу у нее пониже плеча, и снова немыслимый поток боли огнем пронесся у Миранды по жилам. Она силилась крикнуть: «Пустите меня, пустите!» Но услышала только бессвязное бормотание звериной муки. Она увидела, как врач и сестра обменялись взглядами, точно сообщники, посвященные в некую тайну, и молча, понимающе кивнули друг другу, гордые своими достижениями. Потом бросили взгляд на дело рук своих и быстро вышли из палаты.
Перебивая один другой, сталкиваясь в перезвоне между небом и землей, все вразброд гудели колокола; звуки рожков и свистулек пронзительно вплетались в возгласы человеческого горя, зеленовато-желтая вспышка сверкнула в черном окне и затухла во мраке. Миранда очнулась от сна без сновидений и спросила, не ожидая ответа на свой вопрос: «Что случилось?», потому что в коридоре слышались голоса, оттуда потянуло холодом; на улице не смолкали яростные крики, отдаленный гул, там словно буйствовали толпы народу.
В палате зажегся свет, и мисс Теннер проговорила осевшим голосом:
– Слышите? Люди празднуют. Перемирие. Война кончилась, милая.
Руки у нее дрожали. Она звякнула ложечкой в чашке, прислушалась, подала чашку Миранде. Из женской палаты для лежачих дальше по коридору донесся нестройный хор дребезжащих старческих голосов, затянувших: «Пою тебя, страна моя…»
Святилище свободы… ужасная страна в этом страшном мире, где ликующие голоса все равно что крики боли, где нищие безголосые старухи, сидя у себя на койках, дожидаются, когда им принесут вечернюю порцию какао, и поют: «Страна моя, святилище Свободы…»
– «И в рассветных лучах видишь звездный ты флаг?» – вопрошали их жалкие голоса, еле слышные сквозь заглушающий их бой металлических языков.
– Война кончилась, – сказала мисс Теннер, и нижняя губа у нее дрогнула, а глаза застило слезами.
Миранда сказала:
– Откройте окно, откройте, пожалуйста, здесь пахнет смертью.
«Если бы только снова засиял настоящий дневной свет – такой, каким я, помнится, видела его в этом мире, а то ведь теперь всегда только сумерки или предрассветная мгла, только обещание дня, которое никогда не исполняется. Что стало с солнцем? Эта ночь была самая долгая, самая тоскливая, и все же она не хочет кончаться, не дает, чтобы наступил день. Увижу ли я еще свет когда-нибудь?»
То, что она сидела у окна в шезлонге и видела, как блеклое солнце косо ложится на снег под небом, из которого вытекла вся голубизна, было уже само по себе печальное чудо. «Неужели это мое лицо?» – спрашивала Миранда у своего зеркала.
– А это мои руки? – подняв их, спросила она мисс Теннер и показала ей желтизну, как расплавленный воск проступившую между пальцами. Странное чудище человеческое тело! Где в нем поместиться? Можно ли в нем чувствовать себя как дома? «Неужели я когда-нибудь притерплюсь к такому обиталищу?» – спросила она самое себя. Лица вокруг казались ей тусклыми и усталыми, не было в них той лучистой кожи и глаз, какая жила у Миранды в памяти; когда-то белые, стены палаты были теперь грязно-серые. Медленно переводя дыхание, засыпая и снова просыпаясь, чувствуя плеск воды на теле, принимая пищу, переговариваясь короткими фразами с доктором Хилдесхаймом и мисс Теннер, Миранда бросала украдкой враждебные взгляды по сторонам, точно чужак, которому не мила страна, где он очутился, который не понимает ее языка, не желает ему научиться, не собирается тут жить и чувствует всю безвыходность своего положения, потому что покинуть эту страну не волен.
– Вот и утро, – со вздохом говорила мисс Теннер, уставшая и окончательно постаревшая за последний месяц. – Снова утро, милая.
И показывала Миранде все тот же однообразный пейзаж за окном, все те же хмурые вечнозеленые деревья и сизый снег. Отважно напудрившись, исполненная несокрушимого, как добрая сталь, мужества, она шуршала своими накрахмаленными юбками и говорила:
– Посмотрите, милая, какое божественное утро! Настоящий кристалл! – потому что привязалась к этому спасенному ею созданию, к молчаливому, неблагодарному человеческому существу, которое она, Корнелия Теннер, знающая свое дело медицинская сестра, собственными руками вырвала у смерти. «И
