Елена Стефанович - Дурдом
— А когда я пойду домой?
— Ну, вот придет твоя мама, пойдешь.
— А можно, я позвоню маме на работу? Чтобы она сейчас же приехала за мной?
— Ну, куда такая спешка, зачем? — поморщилась Ликуева. — Успеешь, не торопись.
— Да уж давайте, Лариса Осиповна, разрешим Ершовой позвонить матери, — вмешался Ворон. — Тут каждая минута — вечность, понятное дело!
— Ну, ладно… — снизошла Ликуева…
И вот, торопясь, сбиваясь, Елена набирает телефонный номер маминого магазина. Наконец, родной материнский голос устало произносит: "Я слушаю!"
У Елены перехватило горло…
— Я слушаю! — повторила мама на том конце провода. — Кто это?
— Это я, ма, Лена. Меня выписали, ма. Приезжай за мной поскорее, сегодня приезжай, пожалуйста. Только я тебя очень прошу: поскорее!
— Хорошо… — радостно и растерянно проговорила мама где-то там, далеко. — Я сейчас приеду, дочка! Мы с Антошкой приедем. Он здесь, со мной, на работе.
Было слышно, как на том конце провода мама растерянно всхлипула.
— Ой, доча, я ведь сообразить не могу, чего тебе из одежды-то привезти… Ну, ладно, чего-нибудь придумаю…
— Приезжай, приезжай скорее! — уже почти кричала Елена. — Я тебя жду!
Врачи, даже Ворон и Фея, с некоторой тревогой прислушивались к этому разговору.
— Спокойнее, Елена, спокойнее! — несколько раз просил ее Иван Александрович. Она же, горя лихорадочным румянцем, в предчувствии уже близкой свободы, едва могла владеть своими чувствами.
Мама приехала через два часа. Ничего не соображая от такого нежданного счастья, все еще не веря сама себе, что ЭТО — свершилось, что она на самом деле уходит из этого страшного заведения, Елена, глупо улыбаясь окружающим и никого, в сущности, вокруг не видя, кое-как облачилась в домашнюю одежду. Мама принесла свое платье, свое белье — за три года пребывания в психушке Елене пришлось принять несколько курсов инсулинового лечения. От этого быстро набирают вес. Елена, мельком глянув на себя в зеркало, сокрушенно отметила свои округлившиеся щеки, плечи, располневшую талию, — но делать было нечего. Лишь бы скорее отсюда, в любом виде, домой!
И вот, распрощавшись с Вороном и Феей, раздарив больным свое нехитрое имущество, подхватив на руки Антона, который опять к ней привык, как и в первую встречу, они с матерью чуть ли не бегом покинули больничный городок.
Что-то ждало ее впереди?
Счастье? Свобода? Жизнь?
* * *А жизнь приходилось снова, уже в который раз, начинать с нуля.
Мама работала, у Елены снова была вторая группа инвалидности "с детства". Ей платили все те же шестнадцать рублей пенсии. Случайно в маминых бумагах она обнаружила документ, из которого узнала, что она, Елена Ершова, является "недееспособной", поскольку "страдает хроническим психическим заболеванием в форме шизофрении", и поэтому ее сын, Антон Ершов, отдается на воспитание бабушке, которая признана его опекуном…
— Не я это придумала, дочка, — виновато говорила мать. — А иначе мне бы Антошу не отдали, такие у них порядки…
Ко всему этому нужно было привыкать. Если только человек может привыкнуть к тому, что его незаслуженно считают убогим.
Антону, наконец, дали место в детском саду. За месяц, что провела с ним Елена дома, он неожиданно и как-то очень бойко, пользуясь взрослым лексиконом, заговорил. Причем сразу целыми фразами. В общем, оказался сын веселым, сообразительным, лукавым вихрастым умничкой.
Именно рядом с ним Елена чувствовала, что, если в этой жизни и есть какой-то смысл, так это — Антошка, все остальное — от лукавого.
Но как только Антон пошел в садик, свободного времени сразу стало несообразно много. Спала Елена по больничной привычке недолго, вставала отдохнувшая, со свежей головою. С утра пораньше, чтобы не разбудить маму и Антона, шла тихонько на кухню, читала, писала. Часов в шесть начинала топить печку, готовить завтрак. Когда приходила пора подниматься бабушке и внуку, в доме уже было тепло, ласковым жаром дышала печь, на которой сытым котом мурлыкал вскипевший чайник, на столе исходил паром завтрак — Елена либо картошку утром жарила, либо кашу варила — в их семье никто в еде особо не привередничал.
К восьми утра она увозила Антона в садик — две остановки на автобусе. В половине девятого она уже была дома, в это время уходила на работу мать. Елена убиралась, ехала с тележкой по воду, готовила ужин. Часов с двенадцати дня ей практически заниматься в домашнем хозяйстве уже было нечем. Она опять читала, опять писала, выходила на улицу, сидела около Альки — собачонки, которую взяли вместо недавно издохшего от старости Мухтара. Наконец, в пять вечера Елена ехала за Антоном. Вместе они разогревали приготовленные еще днем щи, кипятили чай и ждали с работы маму…
Вечером она читала Антону книжки, до которых он очень быстро стал большим охотником.
И все-таки чем-то надо было ей заняться, снова искать работу. Зайти в писательскую организацию, снова напомнить о себе? Там, пожалуй, о ней давно забыли… Ну, не убьют же ее в конце концов! И нужно насмелиться, все-таки показаться на радио, тем более, что у нее есть зацепка — трудовая книжка до сих пор лежит в комитете: мол, зашла взять, если что… Но как рассказать даже своим доброжелателям, что произошло с ней за минувшие три года? Ведь не похожа на правду вся эта вакханалия какого-то бесконечного абсурда, в которой нет ни капли здравого смысла. Поверят ли? Поймут ли, что все-таки опять зря держали ее все эти годы в больнице?
Несколько дней Елена была занята разбором своих больничных тетрадей. За три года набралось множество новых стихов, она выбирала лучшие, за которые, как ей казалось, можно было бы не краснеть перед профессионалами, и переписывала их набело в новую тетрадь. Ей хотелось появиться в писательской организации не "бедной родственницей", а человеком, заслуживающим хоть какого-то внимания.
И вот через несколько дней на ее столе появилась толстая общая тетрадь, исписанная убористым округлым детским почерком. Оставалось только решиться отнести ее в заветное святилище, к Кудрину. Наконец, решилась…
Уже стояли ноябрьские морозы, когда часов в десять утра, волнуясь и злясь на себя за это девчоночье волнение, Елена вошла в знакомое здание. Толкнула знакомую, словно только вчера она была здесь последний раз, дверь.
Алексей Иванович сидел за своим рабочим столом, что-то писал.
— Здравствуйте! — сказала Елена, стоя у двери. Он, вздрогнув, поднял голову.
— Лена? Ты? Откуда, какими судьбами? — приподнялся он с места. — Ох, милая ты моя, — растроганно бормотал Кудрин, блестя повлажневшими глазами, — ну, рассказывай, рассказывай же, где ты была, как живешь, чем занимаешься?
Часа полтора рассказывала Елена о событиях трех последних лет своей жизни. Алексей Иванович курил, вставал, бродил по комнате, заложив руки за спину, а едва она умолкала, торопил ее: "Ну, ну, дальше, дальше, пожалуйста!"…
Долго сидели молча, по разные стороны стола. О чем он думал, этот старый писатель, всякое повидавший, ко всему, казалось, привычный?..
Потом он внимательнейшим образом перечитал ее тетрадь. Вот последняя страница. Елена, смущаясь, смотрит на него: что же он скажет?
— Плохо, Алексей Иванович?
— Я полагаю, пора бы тебе первый сборничек издавать. И вот обдумываю, как нам к этому делу приступить… Ты, конечно, сейчас не работаешь?
— Нет… пока.
— Начнем с маленького. Тебе нужно устроиться на работу. Все равно на какую. А то для издательства это будет довольно странная рекомендация: "Нигде не работающая молодая поэтесса". Давай, думай насчет работы, чем скорее устроишься, тем лучше. А мне оставь, пожалуйста, эту свою тетрадку. Доверяешь? А теперь нужно подумать, как тебе выйти в люди, так сказать… Подключайся-ка к нашим писательским бригадам, поезди с выступлениями по коллективам, по районам — пусть публика узнает твое имя, пусть у тебя начинает появляться свой читатель. Как ты насчет творческих поездок?
— Я?… — окончательно растерявшись и ничего не соображая, залепетала Елена. — Я, это… конечно, я бы с удовольствием…
И вот Елена, совершенно не чуя под собой от радости ног, растерянная, обрадованная, идет к автобусной остановке. И — надо же, какое везение! — сталкивается с Мариной Григорьевной.
— Вот так встреча! — восклицает та. — Елена, здравствуй! Когда ты выписалась?
— Два месяца назад.
— А почему не появляешься?
— Я?.. к вам?.. — растерялась Елена. — Я не думала… то есть, я думала, что… что вы не будете со мной разговаривать…
— Почему это?
— Ну, так я же… три же года — где я была?
— Ну, а к нашим отношениям это какое имеет касательство?
— Так ведь… ведь все…
— Ну, Елена, что там "все", меня не интересует. Приходи скорее в редакцию, бери задание, начинай все заново!
