Джеймс Кервуд - Бродяги Севера (сборник)
– Бедный Бирюк! – сказала она. – Надо было бы тебе дать медвежью шкуру!
Она откинула полу палатки и вошла внутрь. Теперь в первый раз она увидела при дневном освещении лицо своего отца, и Казан снаружи услышал ее отчаянный, раздиравший душу плач. Теперь уж всякий, кто посмотрел бы на лицо Пьера Радисона, понял бы, в чем дело.
Жанна упала на тело отца и стала рыдать так тихо, что этого не мог услышать даже Казан, несмотря на то, что имел острый слух. Затем она вскочила на ноги и выбежала наружу. Казан вытянул свою цепь, чтобы побежать к ней навстречу, но она уже не видела и не слышала ничего. Ужас Пустыни гораздо могущественнее, чем смерть, и на некоторое время он овладел ею. И не потому, чтобы она боялась за себя. Доносившийся из палатки плач ребенка резал ей сердце, как ножами.
И тут же пришло ей на ум то, что вчера вечером говорил ей старый Пьер о реке, о полыньях на льду, о том, что до дома осталось всего только сорок миль. «Ты не должна теряться, Жанна». Значит, он предчувствовал то, что случилось.
Она потеплее закутала ребенка в меха и возвратилась к костру. Ее единственной мыслью теперь была необходимость во что бы то ни стало иметь огонь. Она набрала кучку березовой коры, покрыла ее полуобгорелым хворостом и пошла в палатку за спичками. Пьер Радисон носил их всегда при себе в кармане своей меховой куртки. Она заплакала опять, когда наклонилась над ним, чтобы вытащить у него из кармана коробку. Когда огонь разгорелся, она подбавила дров еще и затем кинула в огонь большие поленья, которые еще накануне припас Пьер. Огонь придал ей бодрости. Сорок миль, – но река доведет ее до самого дома! Она сделает это путешествие с ребенком и с Бирюком! И в первый раз за все это утро она обратилась к Казану и, положив ему руку на голову, стала называть его этим именем. Затем она кинула ему кусок мяса, который сначала оттаяла на огне, и растопила снегу для чая. Она не чувствовала голода, но вспомнила, как отец заставлял ее есть по четыре и по пять раз в день, так что она насильно заставила себя съесть завтрак из сухаря и ломтика мяса и выпить немного чаю.
Затем наступил страшный момент, которого она так боялась. Она обернула тело отца в одеяла и обмотала его веревкой. После этого она уложила на сани, у самого огня, все шкуры и одеяла, которые оставались еще неуложенными, и зарыла в них маленькую Жанну. Свернуть же палатку оказалось для нее нелегким делом. Веревки были натянуты и промерзли, и, когда она покончила с укладкой, из одной руки у нее сочилась кровь. Она уложила палатку на сани и затем, закрыв ладонями лицо, обернулась назад и посмотрела на отца.
Пьер Радисон лежал на своей постели из можжевеловых веток, и над ним теперь уже не было ничего, кроме неба и сосновых вершин. Казан стоял неподвижно на всех четырех ногах и нюхал воздух. Его спина ощетинилась, когда она подошла к трупу и опустилась перед ним на колени. А когда она опять возвратилась к собаке, лицо ее было бледно и неподвижно. Затем она окинула взором расстилавшийся перед ней Баррен, и глаза ее засветились страхом. Она впрягла в сани Казана и нацепила и на себя самое ту самую лямку, за которую тянул и ее отец. Так они добрались до реки, утопая до колен в свежевыпавшем и еще не осевшем снегу. Целые полдороги Жанна все спотыкалась о сугробы и падала, причем ее распустившиеся волосы веером рассыпались по снегу. Казан шел рядом с ней и тянул изо всех сил и, когда она падала, касался ее лица своей холодной мордой. Она хватала его голову обеими руками.
– Бирюк!.. – стонала она. – О Бирюк!..
На льду реки снег оказался не таким глубоким, зато дул очень резкий ветер. Он дул с северо-востока прямо ей в лицо, и, таща вместе с Казаном за собой сани, она низко нагибала голову. Пройдя с полмили по реке, она остановилась и уже не смогла больше сдерживать в себе отчаяние и разразилась рыданиями. Ведь еще целых сорок миль! Она скрестила на груди руки, стала спиной к ветру и задышала так, точно ее побили. Маленькая Жанна спала спокойно. Мать подошла к ней и заглянула к ней под меха. То, что она там увидела, заставило ее снова напрячь все свои силы. На протяжении следующей четверти мили она два раза проваливалась до колен в сугробы.
Затем потянулись целые пространства льда вовсе без снега, и Казан тащил сани уже один. Жанна шла рядом. Грудь у нее захватывало. Тысячи иголок, казалось, вонзались ей в лицо, и вдруг она вспомнила про термометр. Когда она взглянула на него, то оказалось, что было уже тридцать градусов мороза. А ведь впереди еще было целых сорок миль! А отец говорил ей, что она должна была их пройти и не должна была теряться! Но она не знала, что даже ее отец побоялся бы сегодня отправляться в путь при тридцати градусах ниже нуля и при резком северном ветре, предвещавшем метель.
Теперь уже лес остался далеко позади нее. Впереди же не было ничего, кроме негостеприимного Баррена и далеких, терявшихся в серой мгле дня лесов, лежавших не по пути. Если бы вблизи были деревья, то сердце Жанны не билось бы так от страха. Но кругом не было ничего, положительно ничего, кроме серых, угрюмых далей да неба, сходившегося с землей всего только в миле расстояния.
Опять снег стал глубоким у нее под ногами. Все время она опасалась тех предательских, затянутых легким ледком полыней, о которых предупреждал ее отец. Но теперь ей казалось все одинаковым – и снег, и лед, и к тому же у нее начинали болеть глаза. Холод становился нестерпимым.
Река расширялась в небольшое озеро, и здесь ветер задул ей прямо в лицо с такой силой, что выбивал ее из упряжи, и Казан должен был везти сани один. Снег толщиною в два-три дюйма теперь уже затруднял ее так, как раньше не затрудняли целые футы. Мало-помалу она стала замедлять шаг. Казан тащился рядом с ней, напрягая все свои неистощимые силы. Случалось и так, что Казан шел впереди, а она брела за санями позади, будучи не в силах ему помочь. Все более и более она чувствовала, что ее ноги наливались свинцом. Была только одна надежда – это на лес. Если они не дойдут до него как можно скорее, через полчаса, то она совсем уже будет не в состоянии идти дальше. И все-таки она свалилась в сугроб. Казан и сани стали казаться ей только темным пятном. А затем она убедилась, что они оставили ее одну. Они были всего только в двадцати футах впереди нее, а ей казалось, что это пространство было в несколько миль. Она использовала все остатки своей жизни и напрягла все силы своего тела, чтобы догнать сани и на них – маленькую Жанну.
Пока она этого достигла, время показалось ей бесконечным. Когда между нею и санями осталось пространство всего только в шесть футов, ей показалось, что она провела в борьбе со снегом целый час, прежде чем могла ухватиться за сани. Со стоном она добралась до них и повалилась на них всею тяжестью своего тела. Теперь уж она больше не чувствовала тревоги. Засунув голову в меха, под которыми лежала маленькая Жанна, она вдруг почувствовала радость и уют, точно оказалась вдруг дома и в тепле. А затем чувство дома и уюта исчезло и наступила глубокая ночь.
Казан как был в упряжи, так и остановился. Он вылез из нее, подошел к Жанне и сел около нее на задние лапы, ожидая, что она двинется или заговорит. Но она не шелохнулась. Он сунул нос в ее распустившиеся волосы. Затем он завыл и вдруг поднял голову и стал внюхиваться в дувший навстречу ветер. Он что-то ощутил в этом ветре. Он опять облизал Жанну, но она все еще не шевелилась. Тогда он побежал вперед, стал в упряжь, готовый потянуть сани далее, и оглянулся на нее назад. Она все еще не двигалась и не говорила, и Казан уже больше не выл, а стал громко и беспокойно лаять.
Странная вещь, которую он ощутил в дувшем ветре, с каждым моментом становилась для него все значительнее. Он потянул. Сани примерзли к снегу, и ему понадобились все его усилия, чтобы сдвинуть их с места. В течение последних пяти минут он два раза останавливался и нюхал воздух. В третий раз он должен был остановиться потому, что застрял в снегу, подошел к Жанне и стал выть, чтобы разбудить ее. Затем потянул опять за самые концы постромок и, шаг за шагом, вытянул сани из сугроба. За сугробом следовал уже голый лед на большом пространстве, и здесь Казан отдохнул. Когда ветер затихал немного, запах становился сильнее, чем раньше.
В конце голого льда находилось в берегу узкое ущелье, по которому тек ручей, впадая в реку. Если бы Жанна находилась в сознании, она непременно погнала бы Казана далее вперед, он же свернул именно к этому ущелью и целых десять минут без устали боролся со снегом, воя все громче и все чаще, пока наконец его вой не превратился в радостный лай. Перед ним, около самого ручья, виднелась маленькая хижина. Дым поднимался из трубы. Именно запах этого дыма и долетал до него по ветру. Тяжелый, постепенный подъем доходил до самой двери этой лачуги и, напрягшись уже до последнего изнеможения, Казан дотащил до нее наконец свой груз. Затем он сел около Жанны, задрал голову к темному небу и стал выть.
