Вашингтон Ирвинг - Сочинения
Наконец добрался он до того места в ущелье, где среди скал открывался выход к амфитеатру. Но тут не осталось и следов этого выхода. Скалы стояли высокой, непроницаемой стеной; поток низвергался оттуда полосой перистой пены и падал в широкий и глубокий бассейн, черный от тени окружающего его леса. Бедному Рипу пришлось остановиться. Он снова позвал и посвистал своего пса; в ответ раздалось лишь карканье стайки праздных ворон, которые вились высоко в воздухе над сухим деревом, наклонившимся над озаренной солнцем пропастью. Чувствуя себя в безопасности, вороны, казалось, глядели вниз и потешались над замешательством бедняги. Что было делать? Утро уходило, и Рип почувствовал голод и вспомнил, что не завтракал. Ему жаль было собаки и ружья; он со страхом думал о встрече с женой. Но не помирать же ему было с голоду здесь, в горах? Он покачал головой, вскинул на плечо ржавое ружье и с сердцем, полным тревоги и беспокойства, повернул к дому.
Приближаясь к деревне, Рип повстречал несколько человек, но никого из них он не знал, и это отчасти удивило его, так как он думал, что знаком со всеми по соседству. Да и платье на них было иного покроя, чем тот, к какому он привык. Все они смотрели на него с таким же удивлением и всякий раз, взглянув на него, поглаживали подбородки. Видя этот постоянно повторяющийся жест, Рип невольно сделал то же и, к своему изумлению, обнаружил, что у него выросла борода в добрый фут длиной!
Он подошел уже к самой деревне. Ватага незнакомых ребятишек гналась за ним по пятам, с криком, с пиканьем, показывая на его седую бороду. И собаки, среди которых он не узнавал ни одной старой знакомой, лаяли на него, когда он проходил мимо. Да и деревня переменилась: она стала больше и многолюдней. Тут были ряды домов, которых он никогда прежде не видал, а старые, знакомые ему дома исчезли. Чужие имена были над дверями, чужие лица в окнах, – все было чужое. Разум изменил ему; его взяло сомнение: не околдован ли он и весь мир вокруг него? Конечно, это была родная его деревня, которую он покинул только вчера. Вон стоят Каатскильские горы; вон бежит вдали серебряный Гудзон; холмы и долы были все те же, что испокон веков. Рип был в сильном замешательстве.
«Проклятый кубок, – подумал он. – От этого кубка, что я выпил вчера, все помутилось у меня в голове».
Не без труда отыскал он дорогу к своему дому. Он приближался к нему молча, со страхом, каждый миг ожидая услышать пронзительный голос госпожи Ван Винкль. Дом его почти развалился – крыша рухнула, окна покосились, двери были сорваны с петель. Тощая собака, похожая на Волка, бродила вокруг дома. Рип позвал ее по имени, но она зарычала, ощерилась и не подошла к нему.
«Даже пес мой забыл меня», – вздохнул бедный Рип.
Он вошел в дом, который, правду оказать, госпожа Ван Винкль всегда держала в чистоте и порядке. Он был пуст, заброшен; как видно, в нем никто не жил. Эта заброшенность победила все супружеские страхи Рипа, – он громко позвал жену и детей. На мгновенье в пустых комнатах отдался его голос; потом снова все стихло.
Он выбежал вон и поспешил к старому своему убежищу – деревенскому кабачку, – но и тот исчез. Большое ветхое деревянное строение стояло на месте кабачка, зияя широкими окнами, из коих иные были разбиты и заткнуты старыми шляпами и юбками, а над дверью намалевано было: «Гостиница «Союз» – Джонатана Дулитля». Вместо большого дерева, под сенью которого в былое время стоял тихий голландский кабачок, здесь торчал теперь высокий голый шест, на верхушке которого висело что-то похожее на красный ночной колпак; на шесте развевался флаг, расписанный каким-то узором из звезд и полос [25]. Все это было странно и непонятно. Рип узнал все же на вывеске румяное лицо короля Георга, под которым выкурил он столько мирных трубок; но даже и этот портрет удивительным образом преобразился. Красный камзол стал голубым и желтым, в руке был меч вместо скипетра, а голову украшала треуголка; внизу крупными буквами намалевано было: «ГЕНЕРАЛ ВАШИНГТОН» [26].
Как обычно, народ толпился у дверей, но в толпе не было никого, знакомого Рипу. Изменился, казалось, даже самый характер людей. Деловитый, запальчивый, сварливый тон господствовал вместо привычной невозмутимости и сонного спокойствия. Тщетно Рип искал мудрого Николаса Веддера с его широким лицом, двойным подбородком и славной длинной трубкой, извергающего клубы табачного дыма вместо праздных речей. Не было тут и школьного учителя Ван Боммеля, не спеша излагавшего содержание ветхой газеты. Вместо них тощий, желчного вида парень с полными афишек карманами яростно распространился о правах граждан, о выборах, о членах Конгресса, о свободе, о героях семьдесят шестого года и о многом другом, что показалось прямо-таки вавилонским смешением языков растерявшемуся Рипу Ван Винклю.
Появление Рипа с длинной седой бородой, ржавым дробовиком, в странной одежде, с целой армией женщин и детей, которая следовала за ним по пятам, привлекло вскоре внимание деревенских политиканов. Они окружили Рипа, с великим любопытством оглядывая его с головы до пят. Оратор пробился к нему и, оттащив его в сторону, спросил, за кого он голосует. Рип, ничего не понимая, уставился на него. Другой, маленький, но шустрый человечек, потянул его за руку и, привстав на цыпочки, шепнул ему на ухо: «Ты федералист или демократ? [27]" Рип и этого вопроса не понял. Тут почтенный и солидный джентльмен в рогатой треуголке проложил себе дорогу сквозь толпу, расталкивая народ локтями направо и налево, и, остановившись перед Ван Винклем, подбоченясь одной рукой, а другой опершись на палку и проникая ему в самую душу пристальным взглядам и рогами треуголки, спросил его строго, зачем пришел он на выборы с ружьем на плече и привел за собой эту ораву, – не хочет ли он поднять мятеж в деревне?
– Увы, джентльмены! – вскричал Рип, испугавшись не на шутку. – Я человек бедный, мирный, я уроженец этой деревни и верный подданный короля, да благословит его бог!
Тут у присутствующих вырвался общий крик:
– Он тори [28], он тори! Шпион! Предатель! Долой его!
С превеликим трудом почтенный человек в треуголке восстановил порядок и вдесятеро строже прежнего, наморщив лоб, снова спросил неведомого злодея, зачем он явился сюда и что ему нужно.
Бедняга смиренно уверял его, что ничего не имеет в мыслях худого и просто пришел сюда поискать кого-нибудь из соседей, которые обычно собирались тут у кабачка.
– Ну, кто они такие? Назови их!
Рип задумался на минуту, потом спросил:
– Где Николас Веддер?
Некоторое время все молчали; затем один старик ответил тонким, сиплым голосом:
– Николас Веддер! Да вот уж восемнадцать лет, как он помер! На кладбище стояла надгробная доска, где все про него было написано, да и та сгнила давным-давно.
– А где Бром Датчер?
– О, этот ушел в армию, когда началась война. Говорят, он был убит при штурме Стони Пойнта. А еще говорят, что он утонул в бурю у подошвы Антонова Носа [29]. Наверное не могу сказать, а только он не вернулся назад.
– А где Ван Боммель, школьный учитель?
– Он тоже ушел на войну, стал важным генералом, а теперь заседает в Конгрессе.
Сердце замерло у Рипа, когда он услышал об этих печальных переменах и узнал, что остался один на свете. Каждый ответ ставил его в тупик, – в них говорилось о таких долгих промежутках времени, о многом, что было для него непонятно: война, Конгресс, Стони Пойнт. Он не смел больше спрашивать о друзьях, но крикнул в отчаянии:
– Неужели никто тут не знает Рипа Ван Винкля?
– О, Рип Ван Винкль! – воскликнуло двое или трое. – Ну, еще бы! Вон он стоит, Рип Ван Винкль, прислонился к дереву.
Рип поглядел и увидел точную копию себя самого, каким он ушел тогда в горы, – такого же ленивого с виду и, несомненно, такого же оборванного. Бедняга совершенно потерялся. Он усомнился в собственной личности, – он ли это, или кто другой? В это время человек в треуголке спросил его, кто он и как его зовут.
– Бог один знает! – воскликнул он, теряя разум, – Я – вовсе не я, я кто-то другой, а я стою там, под деревом, – нет, это кто-то другой влез в мои сапоги. Я был самим собой вчера вечером, но я заснул в горах, и они подменили мое ружье, и все переменилось, и я сам переменился и не могу сказать даже, как меня зовут и кто я!
Присутствующие стали теперь переглядываться и кивать, и подмигивать многозначительно, и постукивать пальцами по лбу. Зашептались также о том, что нужно отнять у него ружье и посмотреть, как бы старик не натворил бед, – и при первом упоминании об этом почтенный человек в треуголке с некоторой поспешностью отступил назад. В эту критическую минуту молодая хорошенькая женщина прошла сквозь толпу, чтобы взглянуть на седобородого старика. На руках у нее был толстощекий малыш; увидев старика, он поднял плач.
– Тише, Рип, – сказала она ему, – тише, дурачок! Старик не тронет тебя.
Имя ребенка, лицо матери, звук ее голоса – все это пробудило цепь воспоминаний в его душе.
