Питер Устинов - День состоит из сорока трех тысяч двухсот секунд

Судья принял протест, и мистер Эммонс тотчас извинился без малейшего раскаяния.

- Присмотритесь как следует к обвиняемому, - продолжал он. - Я полагаю, вы никогда не видели его прежде.

- Я не мог бы в этом поклясться.

- Как по-вашему, у обвиняемого оригинальное лицо?

- Не знаю даже, что ответить на это, сэр.

- Не знаете? Так я вам скажу. Вы должны ответить "да" или "нет".

- Я не люблю высказывать личные суждения о лицах других людей, сэр. В конце концов, им ничего не поделать со своим лицом - так уж они родились.

Судья ответил на безмолвный призыв Эммонса стуком молотка.

- Дальнейшие изыскания в этом направлении представляются мне не особенно плодотворными, мистер Эммонс, - заметил судья.

- Я всего лишь хочу установить тот факт, что мистер Эпплкот видит обвиняемого впервые, милорд.

- Свидетель уже ответил, что не мог бы в этом поклясться. Поскольку он дает показания под присягой, мы должны принять его слова на веру. Он вполне мог видеть обвиняемого, но не помнить об этом.

- А мог и не видеть, - опрометчиво вставил Эдвин.

- Извините? - Теперь уже и судья начинал терять терпение. Уста его сжались, будто на них наложили швы.

- Понимаете, милорд, - объяснил Эдвин. - Я мог видеть лицо мистера Эхоу в автобусе или на улице. Оно мне, безусловно, кажется очень знакомым, но, может быть, именно потому, что я где-то видел кого-то чрезвычайно на него похожего.

- Мы здесь не для того, чтобы проверять вашу память на лица, - ядовито заметил судья. - Возможно, с разрешения мистера Эммонса, мне будет дозволено вас спросить: видели ли вы когда-нибудь, как обвиняемый входил в квартиру покойной?

- Может, и видел, насколько могу судить.

- А может, и нет. Очень хорошо, продолжайте, - пробормотал судья, тяжко вздохнув. - Будем считать, что нет.

- Видите ли...

- Хватит! - сказал судья. - Мы попусту тратим время.

- Вы когда-либо разговаривали с миссис Сидни? - возобновил допрос мистер Эммонс.

- Да, сэр. Но дальше "доброго утра" и "здравствуйте" наш разговор не заходил.

- Могли бы вы описать ее как приятную особу?

- Да, сэр. Очень приятную. И разговаривала учтиво. Возможно, ее речь и была несколько вульгарной, но не мне судить об этом.

- Как может человек разговаривать одновременно и вульгарно и учтиво? - резко бросил судья.

- Это действительно трудно, я допускаю, сэр. Но мне не хотелось бы дурно отзываться о людях. Это не в моих правилах.

- Возьмите себе лучше за правило отвечать на все наши вопросы, а не изощряться здесь в любезностях. Итак, она, по-вашему, говорила учтиво или вульгарно?

Судья ненавидел серый цвет с такою же силой, как любил черный и белый.

- Я бы сказал, учтиво.

- Очень хорошо. Продолжайте.

- Но с оттенком вульгарности.

Судья всплеснул руками.

- Видите ли, она, я думаю, ничего не могла с этим поделать, - поспешно добавил Эдвин.

- Не было ли в ее облике каких-либо черт, которые ассоциировались бы у вас с ее предполагаемой профессией? спросил мистер Эммонс. - Ни перебора по части косметики или духов, ни высоких каблуков, черных чулок, чего-нибудь еще в этом роде?

- Она пользовалась очень крепкими духами, сэр, их запах чувствовался даже у меня наверху.

- Вы хотите сказать, что запах ее духов проникал сквозь перекрытия и ковры?

- О да, сэр, и вызывал у меня головную боль. Я ей раз или два жаловался на это, самым вежливым образом.

- Вы высказывали свои жалобы устно?

- Нет. Каждый раз, сойдя вниз, я слышал через дверь, что она не одна. А когда у нее не было гостей, она уходила из дому.

- Вы хотите сказать, что подслушивали под дверью?

- О нет, сэр, просто голоса всегда были слышны еще на лестнице.

- И вы подслушивали эти разговоры на лестнице?

- Нет, сэр, я их слышал, но никогда не прислушивался к ним. Это было бы неприлично. Да и не всегда слышались разговоры. Иногда - просто звуки радио или передвигаемой мебели.

- Понятно. - Эммонс прочистил горло. - Как же вы высказывали свои жалобы, если не делали этого устно?

- Я писал записки, которые подсовывал ей под дверь.

- Вы когда-либо получали на них ответ?

- Никогда. Если не считать... - Эдвин запнулся.

- Продолжайте.

- Однажды дверь распахнулась, как раз когда я подсовывал под нее записку.

- Кто же ее открыл?

- Джентльмен.

- Джентльмен? Как он был одет?

- На нем была нижняя рубашка.

- И что еще?

- И все.

- Вы хотите заявить суду, - теперь запинался мистер Эммонс, - что дверь квартиры миссис Сидни открыл человек, одетый в одну лишь нижнюю рубашку?

- Возможно, на нем были еще и носки, я не помню.

- У меня больше нет вопросов.

Поднялся сэр Клевердон, выгнув брови триумфальными арками.

- С вашего разрешения, милорд, мне хотелось бы задать свидетелю еще несколько вопросов.

- Надеюсь, не очень много. Приступайте.

- Вы запомнили лицо того человека, или джентльмена, если вам так больше нравится? Узнали бы вы его при встрече?

- Он, пожалуй, был среднего роста, темноволосый, с чистой кожей.

- Есть ли сходство между ним и обвиняемым?

- Да, сейчас, когда вы это сказали, я нахожу большое сходство между ними, хотя и не мог бы поклясться, что это он.

Слова Эдвина вызвали возбуждение в зале, и Эхоу посмотрел на него с откровенной ненавистью.

- Что же вам сказал тот человек?

- Я не понял его слов, но звучали они так... - И Эдвин произнес два слова, которые никогда не употребляются в обществе.

В зале послышался изумленный вздох, какая-то девушка хихикнула, почтенный господин выкрикнул что-то неразборчивое, а судья призвал всех к порядку.

- Отсюда ясно, к какой утонченной публике принадлежали друзья вашей учтивой соседки, - заметил сэр Клевердон.

- Но что означают эти слова? - спросил с болью в сердце Эдвин.

- Ничего не означают, - ответил сэр Клевердон, но, при всей их популярности в рядах вооруженных сил, я не советовал бы вам украшать ими свою речь в цивильном обществе. - И добавил, чтобы помочь Эдвину оправиться от шока: - Это один из способов сказать: "Будьте любезны удалиться". (Смех в зале.)

Когда, наконец, тишина была восстановлена, сэр Клевердон задал следующий вопрос:

- Когда это произошло?

- Около одиннадцати часов утра.

- Но когда именно?

- Ах да... - Эдвин еще не совсем пришел в себя. - Утром того дня, когда произошло убийство.

Зал оцепенел. Эхоу, водитель грузовика, давал показания перед Эдвином и охотно признал, что поддерживал с миссис Сидни мимолетное знакомство, но заявил, что в день убийства с девяти часов находился у сестры в Айлингтоне. Сестра подтвердила алиби.

- Вы уверены? - спросил Эдвина сэр Клевердон. Седьмого июля?

- Я не помню даты, но это было именно в тот день. Я как раз шел на работу.

- Когда вы уходите на работу?

- Около одиннадцати.

- Разве вы не знаете точно, когда уходите?

- Около одиннадцати.

- Вы хотите заявить суду, что не знаете точно, в котором часу уходите на работу?

Эдвин начал запинаться. Это была последняя капля.

- Разве люди обязаны знать точное время, когда они уходят на работу?

- Да, - отрезал сэр Клевердон.

Неужто он один такой в целом мире - урод, не похожий на всех? И кролики никогда не смогут разделить с ним это ужасное испытание. Сколько еще сможет он выстоять в этой кошмарной комнате, которая, кажется, битком набита людьми, досконально знающими, что и в котором часу делали они сами и даже что и когда должны делать другие.

- Около одиннадцати, - услышал он собственный голос.

- К которому часу вы должны приходить в Би-би-си?

- К одиннадцати.

- Вы хотите сказать, что уходите из дому около одиннадцати, чтобы к тому же часу быть на службе, пройдя чуть не полгорода?

- В тот день я опоздал.

- Когда вы пришли на работу?

- Где-то после одиннадцати.

- Насколько позже одиннадцати?

- Где-то в одиннадцать десять... одиннадцать пятнадцать.

- Сколько времени отнимает у вас дорога от дома до Би-би-си?

- Около двадцати минут.

- Значит, будет логично предположить, что вы покинули дом между десятью пятьюдесятью пятью и десятью пятьюдесятью?

- Я так полагаю.

- Почему же вы не сказали мне это с самого начала?

- Почему? - выпалил Эдвин. - Потому что я поклялся говорить правду и ничего, кроме правды, и с моей стороны присяга эта была ошибкой.

- Что-что? - переспросил судья.

- Я не знаю правды! - вскричал Эдвин, широко раскрыв глаза. - Понимаю, я должен точно знать все, но я не знаю! Не знаю, в котором часу я покинул дом, да если б и знал минута в минуту, все равно не узнал бы с точностью до секунды, а если я не могу рассказать вам все до мельчайших подробностей, значит, не сумею сказать правду.

- Говорите громче! - приказал судья.

Странно, Эдвину казалось, будто он кричит во весь голос. А оказывается, он все это бормотал себе под нос. Закрыв глаза, он резко замотал головой из стороны в сторону, но, открыв глаза снова, лучше видеть не стал.