Онелио Кардосо - Онелио Хорхе Кардосо - Избранные рассказы

Одна из поразительных сторон таланта Онелио Хорхе Кардосо в том, что его рассказы, и прежде всего рассказы-аллегории, многомерны, многоплановы. В этом, пожалуй, главная тайна кубинского писателя, который пишет, по сути дела, очень просто, почти не пользуясь теми изощренными и хитроумными приемами, что уже давно в ходу у литературы XX века. Он говорит «обыкновенно о необыкновенном» даже в таком сложном рассказе, как «Открыть глаза или закрыть?..». Человек, просидевший пять месяцев в тюрьме, живет во власти воображения, творит самого себя в особом пространстве и своем времени, переносясь в разные века и на разные земли. Он вершит судьбами подлинно исторических лиц и вымышленных героев, отменяет казни, сталкивает приметы и вехи многих веков. Рассказ четко символичен: реальность — тюрьма, фантазия — свобода. Но неожиданная концовка, развязка переигрывает все сначала. Герой рассказа совершает воображаемое путешествие в Ленинград, и тут разразившаяся буря, которая «никак не входила в его планы», затопила судно «Фермопилы». На другое утро арестанту довелось увидеть заголовок газеты — ее принес тюремный стражник — с сообщением о том, что «греческое судно „Фермопилы“ потерпело крушение при входе в Финский залив». Над таким финалом стоит поломать голову. Но, быть может, лучше не искать прямого, лобового ответа на то, что же сильнее — реальность или воображение? В диалектической связи реальности и творческой фантазии все рассматривается не впрямую, а опосредованно, да и фантазия — это, в конце концов, реальность творческого человека, идущего всегда впереди, вперед смотрящего. Сама иронически-грустная интонация открытого вопроса «Открыть глаза или закрыть?..» по-разному истолкована кубинской критикой, и не только интонация, а само существо вопроса. Не случайно один из ведущих специалистов по творчеству Онелио Хорхе Кардосо Дения Гарсиа Ронда ссылается в своем предисловии к его «Избранным рассказам» на слова Владимира Ильича Ленина о действенной силе мечты. В рассказе «Свидетельство», с которого начато предисловие, деревья расцвели «крупными желтыми и красными подсолнечниками», потому что родной город писателя украсили, «чтобы встретить праздник… Революции».

До того, как было окончательно написано это предисловие, мне вдруг посчастливилось побывать на Кубе, где я много говорила об Онелио Хорхе Кардосо — часто спрашивала, почему он был так одержим вопросом предназначения писателя? Ответы были разные, но некоторые считали, что это от его сомнения в самом себе. Мне довелось быть и в доме Онелио, говорить с его вдовой, Франсиской Виейрой, которую все ласково зовут Кука. Она рассказала о том, как Онелио дописывал последний рассказ «Высшая награда» на стареньком «ундервуде», плакала, вспоминая, что он хотел исправить конец рассказа, чтобы тот не был таким мрачным, хотел прочитать ей, но вдруг в маленьком кабинете стало совсем тихо, и в напряженной тишине раздались его последние слова: «Кука, помоги мне…». А на прощание подарила нам этот рассказ, посмертно напечатанный в журнале «Боэмиа».

Рассказ «Высшая награда» — о суетности тщеславия, о том, что, говоря словами Достоевского, главное направление писателя, да и любого человека, — не искать чинов.

Онелио Хорхе Кардосо не искал чинов, ибо он был Мастером в самом высоком смысле этого слова, и его рассказ «Высокая награда» читается как завещание людям.

Избранные рассказы

Рассказчик

(Перевод М. Абезгауз)

Жил-был — не то в Мантуа, не то в Сибанику — человек по имени Хуан Кандела, мастер рассказывать, каких мало.

Пока сафра не пошла на убыль, крестьяне со всех концов острова работали на плантациях бок о бок. Я хорошо помню Хуана: высокий, живые черные глаза глубоко засели под торчащими густыми бровями, лоб большой, плоский, волосы темные. Язык у него был, что называется, без костей, а голова битком набита былями и небылицами про реки, горы и разных людей.

Мы собирались тогда в большом бараке и усаживались вокруг фонаря. Приходили Сориано, Мигель, Марселино и еще другие — всех не припомню. И стоило только Хуану начать рассказывать — мы так и замирали. У него в горле, казалось, жили все птицы лесов и все звуки гитары. Мы разминали затекшие ноги, размахивали руками, отгоняя насекомых, но не спускали глаз с лица Хуана, а он на разные голоса представлял героев своих историй, помогая себе всем телом. И вот после того, как целый день гнешь спину под палящим солнцем, а вместо денег получаешь талоны в лавку, тебе по вечерам начиняют голову всякими мыслимыми и немыслимыми чудесами.

Но что-что, а перечить Хуану Канделе никто не осмеливался: рассказав какую-нибудь небылицу, он обводил всех таким внушительным взглядом, что возражения невольно застревали у вас в глотке, и вы пасовали перед непонятной силой, таившейся в душе этого человека. Хуан извлекал из сокровищницы слов одно, точное и меткое, жестом как бы распластывал его в воздухе, и оно сразу пленяло и околдовывало вас.

И такими словами он расписывал истории вроде следующей:

— Река Лахас — там, возле Колисео, — кишмя кишит рыбой. Однажды, представьте, разлив случился раньше времени, и вода затопила Сан-Мигель и окрестности. Сначала тучи обложили все небо — над самыми холмами поползли. Откуда ни возьмись, нанесло пропасть черной пыли, а холодный ветер так и гнет к земле дрок и гуаябо… И вот наконец хлынул ливень. Я тогда вел торговлю на широкую ногу, и мул у меня был крепкий и выносливый. Едва река стала снова входить в русло, а земля подсыхать, пустился я в путь по деревням. Еду и размышляю, как быть с переправой, — когда покачиваешься в седле, тебя невольно клонит к раздумью. Малость еще вода высоковата, но, думаю, была не была. И не в такое половодье случалось мне переправляться, а местность я, слава богу, знаю — могу положиться на мула и бросить узду. Вот я и поехал напрямик и к вечеру добрался до реки. Гляжу, вода бурая, что твой шоколад, но из берегов вышла едва ли на полметра. Веду мула в реку, и переправа начинается. Все идет как по маслу. Копыта глухо цокают по подводным камням… Вдруг посреди реки скотина моя поскользнулась и — ни с места. Тут вспомнил я о поклаже, о нитках и пудре, которые наверняка пропадут от сырости, и, не долго думая, изо всех сил пришпорил мула. Тот, как всегда, не подкачал: вздрогнул, испуганно прянул ушами и уверенно пошел по грудь в воде. Но странное дело: только я выбрался на берег, чувствую — шпоры у меня отяжелели, так книзу и тянут. Что за черт!.. Глянул — и как бы вы думали? — на каждую шпору напоролась рыбина не меньше фунта весом. Я повернулся к реке и сказал: «Ну и богата же ты сегодня рыбой!»

И пальцы Хуана затрепыхались, словно рыбешка, играющая в воде. Затем он победоносно обвел всех взглядом, сверкавшим, точно лезвие ножа.

В другой раз Хуан рассказывал про дикую собаку, которую взял еще щенком и очень полюбил. Этот пес, по кличке Мотылек, был поистине необыкновенным существом. Между прочим, он даже выучился охотиться на оленей. Одна только была у него беда — лапы.

— Разглядеть лапы Мотылька, гнавшего оленя, — говорил Хуан, — да это все равно что увидеть ветер, свистящий в проводах. Вот эти-то лапы и не довели пса до добра. Удрал он однажды вечером в горы, и то с одной, то с другой стороны его лай доносился.

«Верно, напал на след», — думает Хуан, засыпая в гамаке, и видится ему загнанный олень, а по пятам за оленем мчится Мотылек, будто в него вселился сам дьявол. Но наутро за делами и хлопотами Хуан совсем позабыл про собаку. Вдруг около полудня в зарослях тростника поднимается оглушительный шум: олень галопом летит прямо на плантацию. Надо было видеть затравленные глаза несчастного животного! Хуан в это время точил мачете и тут только вспомнил о собаке. Мешкать было некогда. Черт бы побрал этого оленя!.. Бедный Мотылек гнался за ним всю ночь и, верно, совсем с ног сбился. Хуан воткнул мачете рукояткой в землю, надеясь, что собака споткнется о нож и ее удастся поймать. Но Канделе дьявольски не повезло. На этот раз удача ему изменила — бывало и так. Олень проскакал, а Хуан, оказалось, второпях воткнул мачете острием вперед… Мотылек мчался пулей, сливаясь в сплошное цветное пятно. Не успел Хуан глазом моргнуть, как пес налетел на лезвие, оно так и раскроило его пополам.

— Да, — говорил Хуан, — хорошо, когда собака быстро бегает и умеет гнать оленя, но это-то и сгубило моего бедного Мотылька. Тогда я еще не знал, что его можно было склеить мякотью плодов гуасимы.

В такие вечера Марселино, Мигель или Сориано, случалось, тоже что-нибудь сочиняли. Но разве можно было слушать их после Канделы? Где им подобрать такие слова и так рассекать рукой воздух, как Хуан!