Уильям Теккерей - Дени Дюваль
Однако, чтобы увидеть все эти представления и балы, горничная Марта должна была знать всю подноготную обоих савориских замков. Она должна была обмануть этих старых ведьм, барышень де Барр. Она должна была найти способ выскользнуть за ворота и потихоньку проскользнуть обратно. Она рассказывала своей госпоже обо всем увиденном, разыгрывала в лицах пьесы и описывала ей наряды леди и джентльменов. Госпожа де Саверн готова была без конца внимать рассказам своей горничной. Когда Марта собиралась на праздник, графиня одалживала ей что-нибудь из своих украшений, и все же когда пастор Шнорр и барышни говорили о Большом Саверне так, словно пламя Гоморры уже готово поглотить этот дворец и все в нем находящееся, хозяйка Саверна со скромным видом сидела и молча слушала их воркотню и их проповеди. Да полно, слушала ли? Пастор наставлял семейство, старые девы болтали все вечера напролет, а бедная госпожа де Саверн ничего этого не замечала. Мысли ее витали вокруг Большого Саверна, душа ее страстно стремилась в его леса. Время от времени приходили письма из армии от мосье де Саверна. Они сражаются с неприятелем. Очень хорошо. Он цел и невредим. Слава богу. Далее суровый муж читал своей бедной маленькой женушке суровую проповедь, а суровые сестры и капеллан на все лады ее толковали. Однажды, когда после баталии при Кальви мосье де Саверн, неизменно выказывавший особенную живость в минуты опасности, написал о том, как он чудом спасет от гибели, а капеллан придрался к случаю и пустился в пространные рассуждения о смерти, об опасности и о спасении души на этом и на том свете, госпожа де Саверн - увы! увы! - обнаружила, что не слышала ни слова из всей его проповеди. Мысли ее были отнюдь не с проповедником и не с капитаном полка Вьомениля при Кальви, нет, они витали вокруг дворца Большой Саверн, с его балами, комедиями и музыкой, со знатными господами из Парижа, Страсбурга и из Империи по ту сторону Рейна, которые постоянно посещали праздники принца-кардинала.
Что произошло, когда злой дух нашептывал: "Отведай", - а соблазнительное яблоко висело так близко? Однажды поздно вечером, когда все домашние уже спали, госпожа де Саверн и ее горничная, закутавшись в плащи с капюшонами, молча выскользнули из задних ворот замка де Саверн, сели в ожидавшую их коляску, кучер которой, по-видимому, отлично знал и дорогу и седоков, поскакали по прямым аллеям парка Большого Саверна и через полчаса очутились у дворцовых ворот. Кучер отдал поводья слуге и, миновав несколько ходов и переходов, очевидно, отлично ему знакомых, вместе с обеими женщинами вошел во дворец и поднялся на галерею над большою залой, где сидело множество лордов и леди, а возле одной из стен находилась сцена с занавесом. Несколько мужчин и женщин прохаживались взад-вперед по спине, произнося стихотворные диалоги. О, боже! Они играли комедию - одну из тех греховных очаровательных пьес, которые графине запрещалось смотреть, но которые она так страстно мечтала увидеть! После представления должен был состояться бал, на котором актеры будут танцевать в своих костюмах. Многие гости были уже в масках, а в ложе возле сцены сидел сам монсеньер принц-кардинал, окруженный кучкой людей, одетых в домино. Госпожа де Саверн несколько раз видела кардинала, когда он со своею свитой возвращался с охоты. Если бы ее спросили о содержании пьесы, ей было бы так же трудно ответить на этот вопрос, как пересказать услышанную за несколько часов до того проповедь пастора Шнорра. Однако Фронтэн шутил со своим хозяином Дамисом, а Жеронт запирал двери своего дома и, ворча, ложился спать. Вскоре совсем стемнело; Матюрина выбросила из окна веревочную лестницу и вместе со своей госпожою Эльмирой спустилась по лестнице, которую держал Фронтэн, и Эльмнра, тихонько вскрикнув, упала в объятия мосье Дамиса, после чего хозяин со слугою и служанка с хозяйкой спели веселую песенку, в которой очень забавно изображалась бренность человеческого бытия, а когда они кончили, то сели в гондолу, ожидавшую их у спуска в канал, и были таковы. А когда старик Жеронт, разбуженный шумом, появился наконец на сцене в своем ночном колпаке и увидел уплывающую лодку, зрители, разумейся, хохотали над задыхающимся от бессильной злобы несчастным старикашкой. Это и в самом деле очень смешная пьеса; она до сих пор пользуется большой популярностью во Франции и во многих других странах.
После представления начался бал. Угодно ли госпоже танцевать? Угодно ли благородной графине де Саверн танцевать с кучером? Внизу, в зале, были и другие гости, тоже в масках и в домино. Но кто сказал, что она была в маске и в домино? Правда, мы упомянули, что она была закутана в плащ с капюшоном. А разве домино не плащ? И разве к нему не прикрепляется капюшон? И разве вы не знаете, что женщины носят маски не только на маскарадах, но даже у себя дома?
Однако здесь возникает еще один вопрос. Благородная дама доверяется вознице, который везет ее в замок некоего принца, врага ее мужа. А кто же ее провожатый? Разумеется, не кто иной, как этот злосчастный мосье де ла Мотт. С тех пор как уехал муж мадам де Саверн, он все время находился невдалеке от нее. Никакие капелланы, сторожа и дуэньи, никакие замки и засовы не могли помешать ему поддерживать с нею связь. Каким образом, посредством каких хитросплетений и уловок? Посредством какого подкупа и обмана? Несчастные люди, они оба уж покончили счеты с этим миром. Оба были жестоко наказаны. Я не намерен описывать их безумства, я не хочу быть мосье Фигаро и держать лестницу с фонарем, когда граф забирается в окошко к Розине. Несчастная, запуганная, заблудшая душа! Ее постигла ужасная кара за то что, без сомнения, было тяжелым грехом.
Совсем еще девочкой она вышла замуж за мосье де Саверна, которого не знала и не любила, только потому, что так приказали ей родители и она обязана была выполз нить их волю. Ее продали и отправили в рабство. Вначале она жила в послушании. Если она и проливала слезы, то они высыхали; если она и ссорилась с мужем, то между ними быстро воцарялся мир. Она не таила в душе злобы и была кроткой, покорной рабыней, подобной тем, каких вы можете встретить на острове Ямайке или Барбадосе. Сколько я могу судить, ни у одной из них слезы не высыхали так быстро и ни одна не целовала руки своего надсмотрщика с большей готовностью, нежели она. Ни веду нельзя же одновременно ожидать и искренности и раболепства. Что до меня, то я знаком с одною дамой, которая послушна лишь тогда, когда сама того пожелает, и, клянусь честью! - быть может, это я играю перед ней роль лицемера, и это мне приходится улыбаться, дрожать и притворяться.
Когда госпоже де Саверн пришло время родить, ей было приказано отправиться в Страсбург, где имелись наилучшие врачи, и там, через полгода после отъезда ее мужа на Корсику, родилась их дочь Агнеса де Саверн.
Теперь бедняжкой овладели тайные страхи, душевная тревога и угрызения совести. Она писала моей матушке, в то время единственной своей наперснице (хотя и ей она доверилась отнюдь не до конца!): "Ах, Урсула! Я страшусь этого события. Быть может, я умру. Мне даже кажется, что я надеюсь умереть. За долгие дни, прошедшие после его отъезда, я стала так бояться его возвращения, что, наверное, сойду с ума, когда его увижу. Знаешь, после сражения при Кальви, прочитав, что убито много офицеров, я подумала: а не убит ли мосье де Саверн? Я дочитала список до конца, но его имени там не было, и - ах, сестрица, сестрица - я ничуть не обрадовалась! Неужели я стала таким чудовищем, чтобы желать своему собственному мужу... Нет. Но я хотела бы стать чудовищем. Я не могу говорить об этом с мосье Шнорром. Ведь он так глуп. Он совсем меня не понимает. Он в точности как мой муж - вечно читает мне проповеди.
Послушай, Урсула! Только смотри - никому не рассказывай! Я ходила слушать проповедь. О, это была поистине божественная проповедь! Ее читал не пастор. О, как они мне надоели! Ее читал добрый епископ французской церкви (а не нашей германской), епископ Амьенский, он приехал сюда с визитом к принцу-кардиналу. Зовут этого епископа мосье де ла Мотт. Он - родственник того господина, который в последнее время часто у нас бывал, большого друга мосье де Саверна, спасшего жизнь моему мужу в битве, о которой мосье де С. постоянно толкует.
Как прекрасен собор! Я ходила туда вечером. В церкви, словно звезды, сияли огни и играла небесная музыка. Ах, как не похоже на мосье Шнорра и на... и еще на одного человека в моем новом доме, который вечно читает проповеди - то есть, я хочу сказать, когда он бывает дома. Несчастный! Хотела бы я знать, читает ли он им проповеди там, на Корсике! Если да, то мне их очень жаль. Когда будешь мне писать, не упоминай о соборе. Ведьмы ничего об этом не знают. Как бы они бранились, если б только узнали! О, как они меня эннуируют {От ennuyer - наводить тоску (франц.).}, ведьмы несчастные! Ты бы только на них поглядела! Они думают, что я пишу мужу. Ах, Урсула! Когда я пишу ему, я часами сижу над листом бумаги. Я не говорю ровно ничего, а то, что я говорю, кажется неправдой. Зато когда я пишу тебе, перо мое так и летает! Не успею начать письмо, как бумага уже вся исписана. То же самое бывает, когда я пишу к... Кажется, эта злая ведьма заглядывает мне в письмо сквозь свои очки! Да, милая сестрица, я пишу господину графу!"
