Дмитрий Ризов - Ловцы
Редкие фонари, навешенные на электрические столбы на перекрестках, едва цедили сквозь густую листву кленов жиденький свет, вокруг них хлопьями вились ночные бабочки. Свет не столько разгонял темноту, сколько подчеркивал всевластье ночи. Вершина на востоке, куда городишко рванулся слободой, но обессилел уже в начале подъема, обозначив неровную линию своей границы на черном теле горы редкими точками фонарей, — эта черная вершина не ко времени проступила в небе, будто слегка подсвеченная с той стороны, снизу.
«Луна скоро будет», — решил Володя. Встав возле Рыжика на колени, он тряс его:
— Толян, Толян! Слышь, Рыжик… Пойдем же! Ну? Вставай, держись за меня…
Рыжик попытался встать, опять лег. Вот уже свет зажгли в ближайших домах. Ситуация выходила из-под контроля.
Первым появился мужик в просторных сатиновых трусах до колен, в столь же просторной майке на мосластой груди. Шум на улице вырвал его, видимо, с постели. Он только и успел повесить патронташ на пояс да прихватить трехствольное, мудреной конструкции, ружье — трофейное, наверное. Теперь опытным взглядом нащупал он Рыжика на газоне, склонился над ним.
— Терпи, солдат, — сипел он. — Жертва гражданской войны, значит? Это тебя, браток, солью приправили. Целили в помидоры, а попали в зад? Ха-ха-ха… Не трухай, браток! Ранки промоют, сможешь завтра этим местом сваи заколачивать. Да не ной ты, боже мой…
Уже собралось вокруг несколько человек.
— Там что? Там что? — вопрошала растрепанная, в ночной рубашке женщина, высунувшись на улицу из открытого настежь окна.
— А это дело не задело? — пошутил кто-то.
Женщина в окне хохотнула.
— Сейчас проверим, — просипел, подхватив шутку, мужик в трусах и патронташе. Он полез рукой под Рыжика, того так и подкинуло.
— Ну вот… А говорил, что встать не можешь.
Мужик подхватил Рыжика под руку.
— Миряне! — обратился он к собравшимся. — За углом доктор Фиалков. Кто парнишку отведет? Мне самому неудобно. Я весь перед вами…
— Да уж видим, — опять хохотнула женщина в окне. — Срамник! Без штанов, а с ружьем…
— Ой, смотри, сейчас в окно к тебе залезу прямо как есть… Ух ты мне, курносая!
Вокруг засмеялись. Похоже, никто ни о чем не догадывался. Если только этот мужик в трусах… Иначе зачем бы он стал о помидорах толковать? К тому же Володя несколько раз поймал на себе его испытующий взгляд.
Его не стали задерживать, когда он отправился с добровольцами проводить дружка. Рыжик шел согнувшись, он незаметно освобождался от помидоров, выкатывая их через прореху расстегнутой на пузе рубахи. Володя окончательно успокоился насчет Рыжика, не стал дожидаться, когда достучатся до Фиалковых, ободряюще хлопнул приятеля по плечу и вернулся обратно. И вовремя. Там события принимали новый оборот.
— Какая сука посмела стрелять в человека, в парнишку? Нет, в самом деле? — ораторствовал мужик в трусах, дожевывая помидор, потерянный на газоне Рыжиком. — В общем-то я, конечно, догадываюсь…
После этих загадочных слов он вытер ладонью рот, еще пошарил по газону, но больше ничего не обнаружил. Нашел глазами Володю Живодуева, подманил его пальцем.
— А ну-ка поделись, где помидоры? — полуобняв, спросил он его на ухо.
— Да ты что? Я-то при чем? — вырвался Володя.
— Товарищи! А дом-то этот? Смотрите… Будто там и не слышат, — подбросил кто-то идею, указав на темные окна Пинаевых.
— Будто это их и не касается…
— Шум под окнами, а они…
— Это, я вам скажу, не просто так, — ввернула из окна женщина в ночной рубашке.
Наметился очередной неожиданный поворот событий этой ночи. Все разглядывали дом Пинаевых, будто впервые его видели.
— Умора… — просипел человек в трусах, поднимая с газона ружье.
Над горой показался наконец краешек луны. Он быстро выступал из-за хребта, вырос сначала в горб, потом в круг, и луна отчалила от хребта в чистое без единой помарки небо, пролила свое сияние на городок, на неровные его дороги, на тротуары, кое-как выложенные добытыми в местной каменоломне известняковыми пластинами, весь он сразу стал призрачным, заполнился обманчивыми тенями. Кто-то кого-то ущипнул, послышался сдавленный смех, звонкий шлепок шутливой отмашки. Вот что значит летняя луна…
— Чшш… — зашипели. — Тихо! Идут.
Все насторожились.
Слышны стали отдаленные голоса, мужской и женский… Спорили. Вот двое вывернули из-за угла и нерешительно остановились.
«Неспроста! — мгновенно осенило стоящих у дома. — Чего это они вдруг остановились? Не бежать ли собрались?»
«Что там стряслось? — подумали, выйдя из-за угла, Пинаевы: улица не спит, кое-где окна раскрыты, свет в домах, народ какой-то возле их дома. — Может, обокрали? Обокрали… Конечно, обокрали!» — И они прибавили шаг.
Их ждали молча.
— Ага, голубчики, — произнес самый догадливый, — вернулись! Думали, все шито-крыто?
— Хватайте их, мужики! — взвизгнула женщина в ночной рубашке.
Василий Прохорович Пинаев протестовал:
— Кто вернулся? Это мы вернулись? Ну и что? А в чем дело, товарищи? В чем дело?
Но его уже прихватили за руки. И, надо отметить, с особым рвением. А как же! Человек в городе известный. А тут такое…
— Умора… — таинственно улыбался мужик в трусах. Но на него уже не обращали внимания.
— Брр… Холодно, — раскланялся он даме в ночной рубашке. — Счастливенько оставаться. — Он поправил еще раз ружье, отыскал снова Володю глазами и, тому показалось, заговорщически подмигнул.
— Да что же это происходит? — плакала женщина в беретке и в косынке, прижимая руки к груди. — Да отпустите вы его на самом деле!!!
— Риммочка, не волнуйся! — успокаивал ее Пинаев. — Это вам даром не пройдет, — дергал он плечом, вырывая руки. — Хулиганство какое! Не беспокойся, Римма, я скоро приду. Там разберутся. Там быстро разберутся!
Добровольцы уже потащили его в милицию.
И Володя Живодуев, чтобы не испытывать дальше судьбу, тоже наконец исчез с места происшествия.
Глава третья
Он и не думал бежать домой, сделал порядочный крюк, вышел к мосту. Даже несчастная эта ночь не остудила в нем азарта, но к нему теперь подметалась еще большая, чем раньше, неуверенность. Володе казалось, что за ним следят.
Такое беспричинное беспокойство испытывает тот, кто в ясную лунную ночь оказался в степи, идет по дороге, и кажется ему, что для кого-то он — как на ладони: невидимый наблюдатель либо в дымчатых далях, либо в густых тенях овражка…
Луна заполнила безмолвные улицы голубоватым сиянием, отсверкивая в спящих черных окнах, в битом стекле на обочине, в лужице у протекающей водопроводной колонки. И небо тревожное, не по-ночному высокое, далеко раздвинувшееся, пустынное. На вершине хребта, как раз на перевале, там, где трехногая геофизическая вышка, горит костер, отсюда он — как оранжевая трепещущая точка. Кто там? Что делает в этот пустынный час? Где взял дрова на голой вершине? Сколько неясностей в лунную ночь на земле… Наверное, с горы в эту пору открывается чудный вид на город, и по ту сторону — на долины двух сливающихся во сне речек. Сейчас они отблескивают лунным светом, в их полированной поверхности чернью перевернутый уремный лес, оранжевые точки рыбацких костров.
Сворачивая к мосту, Володя Живодуев еще раз оглянулся: вся улица как на ладони и на ней никого. Он вышел по мосту до середины реки, упал грудью на шершавые перила. Береговая улица, отодвинутая от воды лишь проездом да рядом тополей, посаженных для укрепления берега, спит. Где-то там наяривает сверчок. Остров чернеет впереди бесформенной массой. На реке по диагонали лунная дорожка, вода чуть колеблется, вся испещренная частыми, как от дождя, кружками: рыбешка кормится обессилевшей крылатой мелочью.
Володя перевел взгляд с воды на прямую, как улица, дамбу с громадами старых тополей по обе стороны, пустынную, всю перечеркнутую предательски черными полосами теней, в которых легко спрятаться и, ожидая, выглядывать жертву. Он решил, что сейчас к острову все-таки не пойдет. Но не уступать же так легко страху? Он выждал некоторое время, еще раз вызывающе промерил взглядом головокружительную глубину дамбы и только тогда повернул к дому, нарочито сдерживая шаги, стараясь поменьше махать кисетом с воробьем. Досталось ему нынче: протянет ли до утра?
В их с матерью полуподвальную квартиру, выходящую тремя низкими, на уровне тротуара, окнами на улицу, вход со двора.
«Наша могила» — называла ее иногда, будучи не в духе, мать. Четыре ступеньки вели вниз, в приямок, забранный досками, чтобы земля не осыпалась, отсюда дверь в холодные сени, из которых другая дверь, обитая старым стеганым одеялом и сверху рогожей, — уже в жилую комнату с русской печкой, с кухней, отгороженной переборкой, с запечным закутком, где в зимние холода спал Володя. Летом он обитал в сенях, здесь свежо даже в самую жару. Вторая половина полуподвала совсем зарылась в землю, жить там было невозможно, потому и использовали ее для хранения овощей и всякой всячины…
