Марк Арен - Реквием по Иуде
Говоря это, он имел в виду рассказ из Первой книги Царств о том, как будущий царь Давид и его единомышленники, скрываясь от царя Саула, проголодались, и, придя в храм, были накормлены там священными «хлебами предложения». Но в книге сказано, что их накормил Ахимелех, а Авиафаром звали его сына, служившего после смерти отца священником при царе Давиде. И, кроме того, ни сын, ни отец не могли быть первосвященниками, потому, как вы знаете, эта должность была введена спустя пять сотен лет после смерти царя Давида…
— Ну и что? — насмешливо сказал Анна. — Давида накормил Ахимелех, это верно. Но только Бог мог видеть, что Давид ел эти хлебы при Авиафаре, который стоял рядом. Что же насчет должности первосвященника… Разве не называем мы этим словом Аарона, жившего задолго до Давида? И разве не был он первейшим из первосвященников, избранным самим Богом? Нет, равви, ты не убедил меня…
Воцарилось тягостное молчание. Его вдруг нарушил чей-то неуверенный голос:
— Говорят, опасаясь народного восстания, Ирод Антипа решил убить Назарянина. Быть может, мы оставим это дело ему? Тем более что мы лишены права выносить смертные приговоры здесь, равно как и везде, где правят римские наместники, а у Ирода, правителя Галилеи, подобного права никто не отнимал…
Все разом посмотрели на Каиафу.
— Мы знаем Ирода, и не должны обольщаться по его поводу, — горестно усмехнулся тот. — Этот лис наверняка мечтает убрать Назарянина нашими руками. Имея уже на своих руках кровь Иоанна Крестителя, он не жаждет брать на себя и кровь Иисуса.
— Ирод ничего не боится, — сказал Анна. — И мы не слабее его. Сделаем то, что должны сделать. Но — руками римлян. Он же называл себя Иудейским царем, а в Иудее правит римский наместник. Стало быть, он преступник перед Римом. И пусть Рим же его и казнит. И Пилат не сможет не сделать этого, ибо тогда Пилата накажет Рим.
— Да, мы сделаем это! — горячо поддержал тестя Каиафа. — Поймите, у нас нет иного выхода! Если оставим все как есть, народ уверует в него и восстанет. И тогда римляне, воспользовавшись этим поводом, не только перебьют народ, но и разгонят синедрион. Пусть лучше одного не станет, чем умрет народ. А если его не станет, то это не только сохранит народ, но и позволит ему воссоединиться. Мы сделаем это!
— Сделаем… — нестройно отозвались священники.
— Итак, — уже без прежнего пафоса продолжил Каиафа, — кто узнает, где он, пусть скажет, чтобы мы могли его взять.
— А как быть с его учениками? — спросил кто-то.
— А никак, — подумав, ответил Каиафа, — их будут презирать, о нем самом скоро забудут, а мы проследим за тем, что бы его рождение, учение и смерть не были упомянуты в летописях…
Внезапно распахнулась дверь, и в проеме появился чей-то силуэт. Присутствующие замерли.
— Что я получу, если предам его вам? — донеслось из темноты.
В повисшей тишине раздался чей-то неуверенный голос:
— Тридцать сребреников, как в книге пророка Захарии.
Под царапающий душу скрип раскачивающейся на ветру двери силуэт медленно растаял в ночи. Священники оцепенели, потрясенные тем, как быстро были услышаны слова Каиафы. Когда же наконец они осмелились подойти к дверям и выглянуть наружу, там уже никого не было.
Каир, сентябрь, 1956
Юсуф Мусири, хозяин антикварного магазина, был человеком тонкого художественного вкуса и выше всего на свете ценил французскую живопись. Однако ни одним из любимых полотен он не мог украсить стены своего дома, потому что они слишком быстро покидали запасники его магазина. Живопись — ходовой товар, особенно если художник разбирается в секретах колорита и композиции, а также в анатомии. Дома Юсуф Мусири мог повесить только те картины, которые было небезопасно держать в магазине. В последнее время торговую точку господина Мусири слишком часто стали посещать улыбчивые друзья из полиции.
Они поглощали неимоверное количество кофе, разглагольствуя о том, как тяжело им приходится. Начальство, выслуживаясь перед властями, требовало результатов, а результаты должны были выглядеть в виде обнаруженных ценностей, незаконно вывезенных нацистами из Европы. При этих словах друзья Юсуфа Мусири как бы невзначай бросали заинтересованные взгляды на стены, где висели картины и гобелены. Обычно после таких взглядов коллекция уменьшалась на пару единиц, что способствовало укреплению дружбы антиквара с полицией.
Дружба дружбой, но запасы антиквариата таяли, не принося дохода. В конце концов Юсуф Мусири решился на отчаянный шаг. Пока друзья окончательно не разорили его, надо было избавиться от всех подозрительных экспонатов. И он связался с человеком, от которого до сих пор предпочитал держаться подальше.
Наполовину араб, наполовину грек, Карим Пертакис был посредником в сомнительных сделках и не брезговал ничем. Он курсировал между Европой и Египтом, и никто не знал, где находится его дом, да и существует ли он. Вечный странник, Пертакис останавливался в дешевых отелях, но летал на самолетах самых дорогих авиакомпаний, и только по высшему классу.
Он прибыл в Каир в сентябре и сразу же стал обзванивать знакомых антикваров. Мусири обрадовался его звонку, но не подал виду.
— У меня есть солидный покупатель для тебя, — сказал Пертакис. — Только для тебя. Я его не сводил больше ни с кем.
Мусири знал, что эту фразу Карим уже произнес сегодня не меньше десяти раз.
— Ну что ж, — сказал он, выдержав паузу. — Возможно, у меня найдется кое-что для него.
— Европейское или из пирамид?
— Скорее, из пирамид.
— Можешь привезти это в отель «Риц»? Оплата сразу. Но имей в виду, клиент расплачивается египетскими фунтами. Если ты рассчитываешь на доллары, можешь не приезжать.
— Я приеду. Кого мне спросить на входе?
— Я тебя встречу.
Сам Пертакис не мог остановиться в роскошном «Рице», значит, там проживал его клиент. Мусири быстро выбрал статуэтку, от которой давно хотел избавиться. Завернул ее в газеты, спрятал в коробку из-под обуви и вышел на улицу, подзывая такси.
Статуэтка, как определили знатоки, относилась к эпохе фараонов, и стоила не менее ста тысяч фунтов. Однако кроме знатоков существовали еще и эксперты, которые утверждали, что статуэтка примерно на тысячу лет моложе и, соответственно, тысяч на семьдесят дешевле. Но хуже всего было то, что ее фотография имелась в каталогах Каирского музея. И когда на статуэтку падет взгляд улыбчивых друзей из полиции, то Юсуф Мусири может остаться и без нее, и без друзей…
Пожилой таксист улыбнулся ему, как знакомому. «Эмигрант, — подумал Мусири. — Немец или итальянец. Из тех, кому старые грехи не дают вернуться на родину. Вот как бывает: один неверный шаг, и вся жизнь покатилась в пропасть».
— Что творится, что творится! — заговорил таксист, лихо вклиниваясь в гудящий и сверкающий поток машин. — Как думаете, эфенди, будет война?
В те дни все в Каире только и говорили, что Англия не потерпит национализации Суэцкого канала. Но в возможность новой войны никто не верил.
— Какая война? — отмахнулся Мусири. — Где Англия, а где мы? Пусть присылают десант, и что от него останется? Сейчас не сорок восьмой год! Наша армия вооружена не хуже английской, у нас есть авиация, есть танки…
— Иногда танки бессильны.
— Да! — с патриотическим пылом воскликнул Мусири. — Танки бессильны, когда нация осознает свое величие. Египет был могучим государством, когда англичане еще бегали в звериных шкурах… Почему мы остановились?
— Митинг, — устало махнул рукой таксист. — Придется объезжать.
Он нещадно колотил по клаксону, разгоняя пешеходов и велосипедистов, запрудивших узкие улочки. Однако перед зданием Национальной библиотеки снова надолго застрял в пробке.
— Я выйду здесь, — решил Мусири. — Пройдусь пешком, тут недалеко.
— Вам надо в библиотеку, — сказал таксист.
Он именно сказал это, а не спросил. Иностранцы могут выучить сотню-другую арабских слов, но никогда не справятся с богатством интонаций. «Еще научится, — подумал Мусири, расплачиваясь с таксистом. — Через пару лет будет болтать не хуже других. Пока молодой, всему можно научиться». Странно, но когда он садился в машину, водитель показался ему гораздо старше…
Пертакис суетливо шагал взад-вперед перед входом в отель. Увидев Мусири, он радостно всплеснул руками.
— Только на тебя можно надеяться, только на тебя. Клиент — деревенщина, первый раз в Каире. Сидит на чемодане с миллионами и хочет от них быстро избавиться.
— Почему такая горячка?
— Наверно, испугался войны. Боится, что деньги превратятся в бумажки. Но нам с тобой нечего бояться, верно? Мы-то всегда успеем обменять фунты на валюту.
— А он? — с подозрением спросил Мусири. — Почему он не может обменять свои фунты?
