Чарльз Диккенс - Жизнь и приключения Мартина Чезлвита (главы XXVII-LIV)
Много, много приятных прогулок совершили они на Ковент-Гарденский рынок *, дыша ароматом цветов и фруктов, дивясь великолепию ананасов и дынь; заглядывая в боковые переулки, где старухи сидели рядами на перевернутых корзинках и лущили горох; любуясь на толстые пучки спаржи, которыми, словно брустверами, были укреплены зеленные лавки; с удовольствием вдыхая у дверей семенных лавок запахи, напоминавшие о сыром телячьем фарше, смешанные с благоуханием каперсов, оберточной бумаги и семян; кое-где можно было даже увидеть жирных улиток и вертлявых молодых пиявок.
Много, много приятных прогулок совершили они на Птичий Рынок, где куры и утки с неестественно длинными шеями лежали, связанные попарно, совсем готовые для жаренья, где были выставлены крапчатые яйца в убранных мхом корзинах и белые деревенские колбасы, не внушавшие никаких подозрений еще не истребленным кошкам и собакам, лошадям и ослам; молодые сыры всех сортов и видов; живая птица в корзинках и клетках, казавшаяся очень крупной, оттого что клетки были очень малы; и несметное множество кроликов, живых и битых. Много приятных прогулок совершили они по рыбным рядам, освежающим, прохладным, блещущим серебром, где все, кроме вечно румяных омаров, словно было залито лунным светом; много приятных прогулок среди возов душистого сена, под которыми крепко спали собаки и усталые возчики, позабыв о пирожнике и распивочной. Но ни о два из этих прогулок не была и вполовину так хороша, как прогулка на пароходную пристань в ясное летнее утро.
Пароходы стояли один возле другого, казалось прикованные навеки, однако каждый из них норовил улизнуть и явно не терял уверенности, что ему это удастся; и, в надежде на это, толпы пассажиров и груды багажа спешно переправлялись на борт. Маленькие пароходики непрерывно сновали вверх и вниз по реке. Ряды за рядами судов, целые рощи мачт, паутина снастей, праздно повисшие паруса, плещущие весла, проворные лодки, тяжеловесные барки, вбитые в речное дно сваи, в ослизлых щелях которых ютится множество водяных крыс, церковные колокольни, склады, крыши домов, арки, мосты, мужчины и женщины, дети, бочки, краны, ящики, лошади, кареты, зеваки и чернорабочие - все это можно было видеть каждое летнее утро перемешанным в таком беспорядке, что Том не в силах был во всем этом разобраться.
Надо всей этой суматохой без умолку ревели пароходные гудки, что вполне выражало напряженное волнение сцены. Все пароходы, казалось, обливались потом и суетились совершенно так же, как и пассажиры; они волновались и беспокоились на свой собственный хриплый лад, не умолкая ни на миг, и нет-нет разражались тревожными криками, не соблюдая знаков препинания: "Скорей торопитесь я волнуюсь скорей ох боже мой опоздаем что же вы не спешите я ухожу!"
Даже снявшись с якоря и благополучно выбравшись на середину течения, они опять принимались за то же, пользуясь малейшим предлогом; минутная остановка, вызванная затором на реке, - и самый храбрый из пакетботов немедленно начинал пыхтеть и беспокоиться снова: "Ох задержка что случилось пустите скорей я спешу это вы нарочно да что же вы ах боже мой да пустите же скорей!" - и так, волнуясь чуть не до сумасшествия, он снова пускался в путь и медленно уплывал сквозь туман навстречу летнему дню, красившему его в розовый цвет.
Однако пароход Тома - вернее, тот почтовый пароход, которым они с сестрой особенно заинтересовались в данном случае, - и не думал еще уходить, и здесь суета была в самом разгаре. Наплыв пассажиров был очень велик: с обеих сторон парохода стояло по катеру; сходни были переполнены; растерянные женщины, явно направляющиеся в Грейвзенд*, но глухие ко всем увещаниям насчет того, что этот пароход отходит в Антверпен, упрямо совали корзинки с провизией под скамейки, за переборки и за бочки с водой, и вообще суматоха была неимоверная.
Это было так любопытно, что Том, держа Руфь под руку, глядел на пароход, совершенно не замечая за своей спиной пожилой дамы, которая явилась на пристань с большим зонтиком и теперь не знала, куда его девать. Это страшное орудие с крючковатой ручкой прежде всего дало знать о себе тем, что очень больно сдавило Тому дыхательное горло, случайно зацепив его за шею. Высвободившись довольно добродушно, он тут же почувствовал железный наконечник зонтика на своей спине, и немедленно вслед за этим крюк зацепил его за ноги; потом зонтик прогулялся по его шляпе, хлопая наподобие крыльев большой птицы, и, наконец, угостил его тычком под ребра так больно, что это заставило Тома обернуться и слегка попенять на такую бесцеремонность.
Обернувшись назад, он увидел владелицу зонтика, которая привстала на цыпочки, чтобы лучше разглядеть пароходы; судя по ее разъяренной физиономии, Том решил, что она напала на него с умыслом, как на своего природного врага, стоящего в первых рядах толпы.
- Какой у вас, должно быть, дурной характер! - сказал Том.
Дама неистово завопила: "Где тут полиция?" - и продолжала вопить, угрожая Тому зонтиком, что ежели бы только не то, что этих молодчиков никогда нет поблизости, когда они нужны, она бы его велела арестовать, велела бы непременно.
- Поменьше бы помадили усы да побольше бы думали о своих обязанностях, чем даром получать такие деньги, - кричала она, - незачем было бы людям с ума сходить в этой толкучке!
Ее в самом деле ужасно затолкали и даже капор на ней смяли так, что он превратился в треуголку. Дама была маленькая и толстая, она сильно запыхалась и разгорячилась. Поэтому, вместо того чтобы продолжать пререкания, Том вежливо спросил у нее, на какой пароход ей нужно садиться.
- Конечно, - возразила дама, - это вам только можно просто так глядеть на пароход, а другим обязательно садиться надо, как же! Дурак!
- На какой же пароход вы хотите смотреть? - спросил Том. - Мы посторонимся, если нужно. Не выходите из себя.
- Скольким милым особам я помогала в трудное время, - возразила она, несколько смягчившись, - всех не перечтешь, и ни одна меня в этом не обвиняла, разве в чем другом, потому что характер у меня ровный и мягкий, это всем известно. Я всегда говорю: перечьте мне сколько хотите, милая, если вам от этого легче; вы же знаете, что Сара вам и словечка не скажет, можете на нее положиться. А что нынче я в большом расстройстве и огорчении, отрицать не стану, боже сохрани, и причин для этого достаточно.
Тем временем миссис Гэмп (это был не кто иной, как наша опытная лекарка) с помощью Тома протиснулась в маленький уголок между Руфью и перилами, где, после кратковременного пыхтенья и нескольких опасных маневров с зонтиком, она ухитрилась, наконец, устроиться довольно удобно.
- А которое же из этих страшилищ будет антверпенский пароход, хотела бы я знать? Дыму-то, боже мой! - воскликнула миссис Гэмп.
- Какой пароход вам нужен? - спросила Руфь.
- Антверпенский, - ответила миссис Гэмп. - Не стану вас обманывать, милочка, к чему бы мне это?
- Вон антверпенский пароход, в середине, - сказала Руфь.
- По мне, лучше б он был у Ионы в чреве *, - воскликнула миссис Гэмп, как видно путая пророка с китом в этом более чем странном пожелании.
Руфь ничего не ответила, но так как миссис Гэмп, положив подбородок на холодный чугун перил, не сводила глаз с антверпенского парохода и время от времени испускала негромкие стоны, она спросила, не уезжает ли сегодня за границу кто-нибудь из ее детей? Или, может быть, ее муж? - прибавила она ласково.
- Оно и видно, - сказала миссис Гэмп, закатывая глаза, - как мало вы еще в этой юдоли прожили, милая моя барышня! Одна моя хорошая приятельница частенько мне говаривала, милочка моя, а зовут ее Гаррис, миссис Гаррис, через площадь и подняться по лестнице, поворотя за табачную лавочку: "Ох, Сара, Сара, мало же мы знаем насчет того, что нам суждено!" - "Миссис Гаррис, сударыня, - говорю я, - это верно, что немного, а все же больше, чем вы думаете. Наши расчеты, сударыня, - говорю я, - сколько будет в семействе детей, иной раз сходятся точка в точку, и гораздо чаще, чем вы полагаете". "Сара, - говорит миссис Гаррис, ужасно расстроившись, - скажите мне, сколько же у меня их будет?" - "Нет уж, миссис Гаррис, - говорю ей, - извините, пожалуйста. У меня самой, говорю, дети падали с третьего этажа во двор, да и сырость на лестнице им тоже действовала на легкие, а один так и помер в кроватке; никто даже не заметил, а он лежит себе, улыбается. Вот потому, сударыня, - говорю я, - старайтесь не роптать, а принимайте все с покорностью. Бог дал, бог и взял". Мои-то все померли, милая моя деточка, продолжала миссис Гэмп, - а насчет мужа, так у него была деревянная нога, и она тоже упокоилась своим порядком, а то, бывало, все по винным погребкам никак оттуда не вытащишь, разве только силой, так что насчет этой слабости деревяшка была все равно что живая плоть и кровь, если не хуже.
Произнеся это надгробное слово, миссис Гэмп снова оперлась подбородком на холодный чугун и, пристально глядя на антверпенский пакетбот, качнула головой и застонала.
