Рене Фалле - Париж в августе. Убитый Моцарт
— Когда молоток бьет мне по пальцам, я не бросаюсь с восторгом целовать его.
Глак злобно поглядывал в их сторону, Глак, этот ничтожный коротышка, карающий меч в руках «провидения», как сказали бы в древности. Глак повернул голову к Поку:
— Я позвоню жене. Пок, у вас есть комната?
— Да. Я полагаю, что мадам и мсье тоже нужна комната?
Уилфрид взял его под руку:
— Мне нужно две комнаты.
Хозяин кафе раскрыл глаза от удивления.
— Дело в том… у меня осталась только одна, потому что мсье Глак занял другую.
— У вас, в самом деле, не найдется для меня двух комнат?
— Нет. У меня их всего три, а третью занимают туристы.
— Но в этой комнате, по крайней мере, две кровати?
— Нет.
— Честное слово, вы это делаете нарочно! — взорвался Уилфрид.
Пок на секунду замер от удивления, но тут же молодцевато подмигнул:
— Прошу прощения, но зачем вам нужны две комнаты или две кровати. На вашем месте, я вполне бы удовольствовался одной, и к тому же не слишком широкой!
Уилфрид поднял на него ледяной взгляд. Пок забормотал:
— Простите, простите.
— Проводите нас в эту комнату.
Он ничего не сказал Кароль, которая уже вынула из машины маленький чемодан. Большинство зевак разбредались по домам, продолжая по дороге судачить о происшествии. Водитель грузовика одолжил Глаку аварийные знаки. Теперь вокруг двух разбитых машин светились эти треугольники, покрытые люминесцентной краской.
Пок, Глак, Кароль, Уилфрид и еще двое самых стойких свидетелей аварии вошли в кафе. Уилфрид сел за стол в глубине зала. Кароль послушно устроилась напротив. Ее руки все так же дрожали.
— У вас есть виски?
— Что?
— Ну… что-нибудь спиртное?
— Что например?
— Все равно что.
Трое остальных присутствующих постучали пальцем по лбу, давая Поку понять, что пассажиры «лянчи» переживают сильный шок. Уилфрид одним глотком осушил свой стакан.
— То же самое.
Он опять выпил.
— Еще? — хихикнул Пок, явно забавляясь.
— Да.
Когда хозяин кафе отошел от их стола, Уилфрид сказал:
— Кароль, я в отчаянии, но в нашем распоряжении только одна комната с единственной кроватью.
— Что?
— Я буду спать в кресле. Сказать по правде, в кресле или нет, вряд ли я смогу уснуть.
— Я тоже не засну.
Взгляд его блуждал по пустому кафе, и он все повторял:
— Конец, Кароль, конец.
Он сгорбился от жуткой усталости. Под глазами пролегли глубокие морщины. Глак разглагольствовал около стойки. Кто он такой, этот Глак. Рок? Торговец птицей? Столяр? Аптекарь? Дурак. Тупица. И вовсе это не ирония судьбы — столкнуться с тупицей. Наоборот. «Семь бед — один ответ. Ему стоило бы разбиться насмерть, — сетовал Уилфрид. — Тогда я хоть что-то сделал бы полезное».
На задней стене кафе были нарисованы хоккеисты с тонкими ногами и большими головами. Уилфрид прикончил третий стакан. Ночь была липкой, как эта вишневая водка.
Врач широко зевнул, даже не потрудившись прикрыть рот рукой. Взглянув в эту разинутую пасть, санитар, сидевший напротив, свернул газету. Больница с царящим в ней жутким безмолвием была как бы преддверием к кладбищенской тишине. Практикант наконец закрыл рот. Теперь зевнул санитар, но по всем правилам этикета, и проворчал:
— Подумать только, тот, воскресный покойник, вот уже четыре дня, как все еще здесь.
— Он вам мешает?
— Да дело не в этом. За него заплачено. Просто не место ему здесь, в ящике холодильника. Покойники для того и существуют, чтобы их хоронили.
— Подождем вдову.
— И где она, вдова?
— Уехала с другом своего мужа.
Санитар каблуком раздавил окурок с такой злостью, словно это был скорпион, и процедил сквозь зубы:
— Быстро она. Эти преданные жены не уважают ничего. Даже смерть. Я считаю, что она могла бы сначала похоронить мужа, а уж потом бежать с другим.
Практикант опять зевнул, а потом многозначительно изрек:
— Они испугались. Когда я сказал об административном расследовании, я сразу увидел, что друг покойного испугался.
— Чего?
— Он сообразительней, чем вы, Маскарани. Поскольку он был любовником вдовы, он сразу понял, что его ожидают неприятности. В принципе, мужья, которые падают со скал, не падают сами по себе. Им помогают. И, если бы не вы…
Санитар подавил зевок:
— Что, если бы не я?
Они вошли в отведенную им комнату. Уилфрид поставил бутылку вишневой водки на шаткий столик. Кое-где со стен клоками свешивались оторвавшиеся обои. Кароль отдернула занавески и открыла окно. Воздух был жаркий, отвратительно липкий, весь пропитанный вишневой водкой. Уилфрид бросил куртку на стул.
— Если вы хотите раздеться, Кароль, скажите мне. Я выйду в коридор.
— Спасибо. Но я не хочу спать.
Он открыл кран и долго сливал воду, прежде чем подставить под струю стакан для полоскания.
— Осужденные никогда не хотят спать, — сказал Уилфрид, тяжело опускаясь в кресло.
Кароль легла на кровать — руки за голову, устремив глаза в потолок, засиженный мухами. Одну за другой, она сбросила туфли, которые с гулким стуком упали на пол. Плакать ей совершенно не хотелось. Они добрались до конца. И близость этого конца успокаивала ее. Она осознавала его неизбежность. Несмотря на ободряющие слова Уилфрида, чтобы она стала делать в этом Танжере? Сейчас у нее даже возникло желание промурлыкать какую-нибудь песенку. Кароль вздрогнула от звука открываемой пробки.
Уилфрид пил. Он повернулся к ней спиной и смотрел в черное окно. Тени двух собак мелькали на деревенской площади. Уилфрид, едва слышно спросил:
— Что вы любили в своей жизни?
Она колебалась с ответом.
— Что я любила?
— Да. Я все хочу понять, чего мы скоро лишимся? Вот вы — что у вас отнимут? Например, вы любили платья…
— Да, конечно. Мне нравились зеленый, черный цвета. Потому что я блондинка. Понимаете, я не была похожа на всех остальных женщин. В парикмахерских я любила подолгу сидеть под колпаком сушуара. Мне было жарко, горячий ветер оглушал меня. Я любила лилии…
Санитар прочел заголовок в газете, валявшейся на полу: «Катастрофа во Флориде», потом потер глаза. Времени было половина второго ночи.
— Что значит, если бы не я?
— Да, если бы не вы, полиция их уже нашла бы. Когда вы везли его на носилках в лифте, этот несчастный тип оказался с вами наедине. И он заговорил! Лучше было бы, если б он заговорил при мне.
— Он повторил два раза: «Я поскользнулся».
— Но вы мне это сказали только на следующий день.
— Если обращать внимание на все, что они говорят!
— Это и было доказательство! Доказательство того, что мадам и ее дружок невиноваты.
Санитар возмутился:
— Невиноваты? Они, эта парочка, развлекаются друг с другом в то время, как этот приятель морозит задницу в холодильнике, и вы называете их невиноватыми!
— Они спят вместе, но это же не преступление.
— Сразу видно, что вы не женаты, — буркнул санитар.
Врач улыбнулся:
— Заметьте, Маскарани, что в каком-то смысле вы правы. С точки зрения нравственности — они столкнули ее мужа. То есть, рано или поздно, они могли бы его столкнуть. И он хорошо сделал, что свернул себе, шею не прибегая ни к чьей помощи.
Санитар подобрал газету. На его взгляд, врач был слишком хитер. В комнату, недовольно ворча, вошла медсестра.
— Да что с ними со всеми случилось этой ночью? Кто жалуется на боль, кто хочет пить, кому подушка слишком большая, кому наоборот, и прочее, и прочее. Они отдают себе отчет, где находятся? Что же это за работа такая!
Врач, не вставая со стула, погладил ее по коленке.
— Успокойся, злючка.
На табло мигнула лампочка. Измученная медсестра всплеснула руками:
— Опять этот двенадцатый номер! Он способен всю ночь не давать никому покоя!
…В пору цветения лилий я украшала ими все комнаты. Еще я любила… Закуски, кьянти, утренние часы, когда ходят в пеньюарах, выглядывают с балконов на улицу, а там, внизу, жизнь течет без вас. А вы?
— А я любил своего сына.
Он вспотел от жары. Снял рубашку. Майка прилипла к телу. В висках стучало.
— А что еще вы любили, Кароль? Отвечайте. После каждого удара судьбы надо подводить итог прожитому.
Этот голос, исполненный отчаяния, поразил Кароль. Ей стало не по себе и она забормотала:
— Я любила… Я не знаю что еще…
— Покопайтесь в памяти, это важно.
