Болеслав Прус - Форпост
Он поцеловал его и утер ему слезы. Слимак с воплем снова упал в ноги ксендзу.
- Теперь мне и помирать не страшно... - всхлипывал он. - Теперь мне можно и в пекло провалиться за все мои грехи, когда мне выпало такое счастье, что сам ксендз сжалился надо мной... А стою ли я? Да проживи я хоть сто лет, хоть бы я на коленях дополз до святой земли, мне этого не заслужить...
Не вставая с колен, он отодвинулся и у ног ксендза стал отбивать земные поклоны, словно перед алтарем. Прошло мною времени, прежде чем ксендзу удалось успокоить Слимака. Наконец он заставил его подняться и надеть тулуп.
- Выпей, - сказал ксендз, протягивая ему чарку меду.
- Да я не смею, благодетель, - смущенно ответил мужик.
- Ну, я пью за твое здоровье. - И ксендз пригубил чарку.
Слимак принял мед дрожащими руками и, снова опустившись на колени, выпил.
- Что, вкусно? - спросил ксендз.
- Ух, добро! Арак против него дрянь... - ответил мужик уже другим тоном и поцеловал ксендзу руку. - Видать, тут кореньев много положено, - прибавил он.
Потом ксендз уговорил его съесть кусок мяса с хлебом и выпить еще меду. Еда заметно подкрепила Слимака.
- А теперь расскажи мне, брат, что с тобой случилось, - начал ксендз. Помнится, ты был прежде зажиточный хозяин.
- Долго рассказывать, благодетель. Один сын у меня потонул, другой сидит в тюрьме, жена померла, лошадей у меня украли, хату подожгли. А все мои беды начались с того самого времени, как пан продал имение, как начали строить дорогу да как пришли сюда немцы. Вот за этих первых дорожников, еще когда они тыкали колышки в поле, и взъярились на меня в деревне. Это все Иосель их подбивал из-за того, что землемеры у меня покупали цыплят и всякую всячину. Он и по нынешний день их подуськивает...
- А вы продолжаете ходить к нему за советом, - заметил ксендз.
- А куда же пойти, благодетель, скажите, сделайте милость? Мужик человек темный, а еврей во всем знает толк, так иной раз и хорошо посоветует.
Ксендз пошевелился. Мужик, возбужденный медом, продолжал:
- Как пан уехал, кончились мои заработки в имении да еще пришлось отдать немцам те два морга земли, что я арендовал у пана.
- Ааа!.. - прервал ксендз. - Это не тебе ли помещик хотел продать за сто двадцать рублей луг, который стоил не меньше ста шестидесяти?
- Правильно, мне.
- Почему же ты не купил? Ты не поверил ему. Вам все кажется, что господа только и думают, как бы вас обидеть.
- Кто их знает, благодетель, что они думают? Между собой лопочут, будто евреи, а станут с тобой говорить - все им смешки. Я и сейчас помню, как тогда пан со своей пани да с шуряком начали надо мной мудрить насчет этого луга, так до того меня напугали, что я и за сто рублей его бы не взял. Да еще толковали люди в ту пору, что будут землю раздавать.
- А ты и поверил?
- Да как тут сообразишь, когда со всех сторон все только мутят, а истинной правды ни от кого не узнаешь? Всех лучше в этих делах разбираются евреи, но один раз они скажут так, другой - этак, а мужик тому верит, к чему у него душа лежит.
- Гм! А на железной дороге у тебя был какой-нибудь заработок?
- Гроша ломаного не видел, немцы сразу меня прогнали.
- И ты не мог прийти ко мне? - негодовал ксендз. - Ведь у меня все время жил главный инженер.
- Простите, благодетель, откуда же мне было знать? Да и не посмел бы я к вам пойти.
- Гм, гм! А что, немцы тоже тебе досаждали?
- Ой, ой! - вздохнул мужик. - Как приехали, так и начали из меня душу тянуть: продай да продай им землю! Так на меня насели, так приставали, что, когда господь наслал на меня огонь, я не устоял и перебрался с женой к ним...
- И продал?..
- Господь бог уберег да моя покойница. Встала со смертного одра, утащила меня от них и так заклинала, что лучше я помру, а продавать не стану. Ну, теперь они меня заедят... - уныло прибавил Слимак, понурив голову.
- Ничего они тебе не сделают.
- Ну, не они, так старый Гжиб. В случае Хаммеры отсюда уйдут, Гжиб у них купит ферму. А он еще похуже немца.
"Нечего сказать, хорош пастырь! - подумал про себя ксендз. - Мои овцы грызутся между собой, как волки, немцы их донимают, евреи дают им советы, а я разъезжаю по гостям!.."
- Побудь здесь, брат мой, а я заеду в деревню.
Он поднялся с порога. Слимак еще раз поклонился ему в ноги и проводил до саней.
- Поезжай за мост, - приказал ксендз вознице.
- За мост?.. А туда не поедем? - удивился кучер, повернув к нему пухлое, точно искусанное пчелами, лицо.
- Поезжай, куда велят! - нетерпеливо ответил ксендз и порывисто опустился на сиденье.
Сани тронулись. Слимак остался один; опершись на плетень, как когда-то, в лучшие времена, он прислушивался к замиравшему вдали звону бубенчиков и думал: "Откуда же это благодетель про нас узнал? Видать, от ксендза, как от господа бога, ничто не укроется... Чудеса! Из здешних никто не мог ему сказать: ни немцы, ни Собесская... Может, Иойна? Добрый он еврей, жалостливый, коров моих напоил, но какая ему охота бежать среди ночи в этакую даль! Да и шел-то он в деревню. Неслыханное дело: сам благодетель приехал к мужику, накормил его, напоил да еще обласкал. Господи боже мой, мне, право, совестно, как это я его облапил... А я и к органисту не смел бы подступиться..."
Он стоял, задумавшись, и шептал:
- Видать, круто все переменилось на свете, ежели такой важный духовный чин не постыдился сидеть с мужиком запанибрата, да еще на пороге конюшни. Или землю опять стали раздавать?.. Или, может, совсем упразднили шляхту?.. А добрый у нас ксендз, душевный. Аккурат, как тот святой епископ, что своими руками поднял Лазаря и перевязал ему раны. Верно, и наш тоже будет святой; да, пожалуй, он и сейчас уже святой, раз он ясновидящий и знает, что за полмили делается. Теперь сунься ко мне кто-нибудь с советами, не поздоровится ему... Эх, если б еще благодетель отпустил мне грех за беднягу Овчажа и за сиротку, уж тогда бы я ничего не боялся.
Слимак вздохнул и долго смотрел на небо, усыпанное звездами.
- Любопытно мне знать, - пробормотал он, - как там на небе: жгут ли всю ночь лампады, или само оно так светится?
Вдалеке, на мосту, снова зазвенели бубенчики, зафыркали лошади, и вскоре у хутора остановились сани ксендза. Мужик выбежал на дорогу.
- Это ты, Слимак?
- Я, благодетель.
- Завтра у тебя будет старый Гжиб: он хочет тебе помочь. Помиритесь и больше не ссорьтесь. А к вечеру надо похоронить покойницу. Я уже послал за гробом в местечко.
- Спаситель вы мой!.. - простонал мужик.
- Ну, Павел, гони что есть мочи, - сказал ксендз кучеру.
Он достал часы с репетиром и, когда они пробили три четверти десятого, пробормотал:
- Да, поздновато, но еще успею!..
Он снова видел перед собой зеленоватые глаза - то на снегу, то среди звезд, то на спине разжиревшего кучера.
- Господи, смилуйся надо мной... Господи, смилуйся... - шептал ксендз, борясь с дьявольским искушением.
Слимак стоял посреди дороги до тех пор, пока сани не растаяли во тьме. А когда все кругом затихло, он вдруг почувствовал крайнюю усталость и непреодолимое желание уснуть. Он медленно поплелся к конюшне, но туда не вошел. Теперь он боялся спать подле умершей жены и лег в закуте.
Сны у него были тяжелые, как всегда после сильных потрясений. То он куда-то падал, то тонул в ледяной воде или блуждал по незнакомой местности, где царил вечный полумрак и никогда не бывало дня, то ему почудилось, что жена убежала из конюшни и хочет пробраться к нему в закут; вот она тихонько отворяет дверь, вот отдирает доску в стене... Он проснулся усталый и печальный; на минуту ему показалось, что ночное посещение ксендза было только сном. В тревоге он заглянул в конюшню и успокоился, лишь когда увидел хлеб, мясо и початую бутылку меду, которую ему вчера оставил ксендз. Свет занимающейся зари упал на покойницу и зажег два тусклых луча в ее полуоткрытых глазах.
"Нет, никуда она не уходила ночью", - подумал мужик и вздохнул, поминая душу усопшей.
Вдруг какие-то сани, ехавшие по дороге, остановились у ворот. Через минуту во двор вошли два мужика с большой корзиной. Слимак с изумлением увидел, что это старик Гжиб и его батрак.
- Ну, Куба, теперь поезжай в город за гробом, да живо! - сказал Гжиб батраку, когда они поставили корзину возле закута.
Батрак ушел, а Гжиб обернулся к Слимаку, но седая голова его тряслась, а желтоватые глаза беспокойно бегали.
- Моя вина, - крикнул он, ударяя себя в грудь. - Моя вина!.. Ну, что... сердитесь еще?..
- Пошли вам бог всякого благополучия за то, что вы не оставили меня в моей беде, - проговорил Слимак и низко ему поклонился.
Старику понравилось его смирение. Он схватил Слимака за руку и сказал уже мягче:
- Я вам говорю: моя вина, потому что так мне велел ксендз. Оттого я, старик, к вам первый пришел и говорю: моя вина!.. Но и вы, кум (не в укор вам будь сказано), здорово мне досаждали.
- Простите и вы, ежели я кому что сделал худого, - молвил Слимак, склоняясь к плечу Гжиба, - но, по правде сказать, не припомню, чем же я вас-то обидел?
