Готфрид Келлер - Новеллы
- Я проиграл тысячу гульденов, и, чтобы покрыть долг, мне не хватает шестисот!
Старуха снова надела очки, сорвала с себя пышный чепец, почесала коротко остриженную седую голову и, прихрамывая, подошла к старинному мозаичному бюро. С тайным удовольствием увидел Ландольт, как из-под откинутой крышки показались все те диковины, что бережно хранились там и восхищали его еще в детстве: крохотный серебряный глобус; выточенный из слоновой кости конь, а на коне - рыцарь в настоящих, вызолоченного серебра, доспехах, которые можно было снимать с него; на щите сверкал алмаз, султан на шлеме был покрыт эмалью; и, наконец, тоже слоновой кости скелетик вышиной в шестнадцать дюймов, с серебряной косой в руках, по прозванию "смертеныш", сработанный так искусно, что каждая мельчайшая косточка была на своем месте.
Это изящнейшее изображение смерти старуха взяла в трясущуюся руку и, под едва слышное звяканье и бренчание точеной слоновой кости, молвила:
- Смотри: такой вид имеют и мужчина и женщина, когда забава кончена! И кому только может прийти охота влюбляться и жениться?
Соломон, в свою очередь, взял "смертеныша" в руку и стал внимательно его разглядывать. Легкий трепет пронизал его, когда он представил себе, как прекрасное тело Вендельгард истлеет и от него останется такой же остов; но тут же, при мысли о том, что наши дни быстротечны и невозвратимы, сердце у него забилось так сильно, что фигурка задрожала еще заметнее, и он с вожделением взглянул на руку бабушки; а та сказала, вынимая из ящика, где у нее всегда хранились наличные деньги, сверток новехоньких золотых монет:
- Вот тебе тысяча гульденов! Но только не морочь мне больше голову пустыми бреднями о женитьбе!
Прежде всего Ландольт взялся теперь за капитана Гиммеля. Разыскав вояку в трактире, он отвел его в сторону и сообщил ему, что некое лицо, желающее остаться неизвестным, уполномочило его, Ландольта, уладить щекотливое дело дочери капитана и предоставило ему необходимые для этого средства; но это лицо, продолжал он, требует, чтобы капитан, ради сохранения доброй славы дочери, сделал все нужное от своего имени, и дочь тоже должна пребывать в полной уверенности, что ее долги заплатил отец. Согласно данным ему указаниям, он, Ландольт, действуя якобы от имени капитана, внесет следуемую по долгам сумму в соответствующее учреждение и позаботится о том, чтобы кредиторы были удовлетворены без малейшей огласки. Таким образом, и отец и дочь будут избавлены от всяких дальнейших неприятностей.
Удивленно воззрившись на молодого человека, капитан заговорил было о непрошеном вмешательстве, о неприкосновенности отцовских прав и даже взялся за рукоять шпаги; но когда Ландольт намекнул ему, что некое лицо принимает живейшее участие в судьбе его дочери и ее благополучии, которое может зависеть от скорейшего улаживания известного им дела, капитан, почуяв, что дочь, пожалуй, можно будет хорошо устроить, снова водворил хранителя своей чести, шпагу, в ножны и изъявил согласие принять предложенный ему modus precedendi 1.
1 Способ решения спора (лат.).
Соломон Ландольт осторожно и умело довел дело до благополучного конца, полностью удовлетворив всех кредиторов. Все в городе были уверены, что капитан Гиммель положил гнев на милость, и сама Вендельгард так думала. В ее присутствии отец теперь всегда напускал на себя необычайную важность, чем еще более укрепил ее в убеждении, что он все-таки, по-видимому, человек со средствами.
Поэтому она не слишком удивилась и растерялась, когда Соломон, мнимый поверенный в делах, однажды вечером снова явился к ней и передал ей расписки в уплате всех долгов, крупных и мелких. Всей душой радовался он за нее и был счастлив, что она скова обрела горделивую осанку, тем более что при ликвидации долгов их число и характер вызвали в нем как-никак разные сомнения, которые, однако, привели лишь к тому, что он снова проникся нежной жалостью к бедной неопытной девушке и полон был страстного желания навсегда взять ее судьбу в свои крепкие руки.
Предвидя это посещение, Вендельгард последние дни одевалась и украшалась еще тщательнее обычного; она тоже была счастлива, что может снова высоко держать голову и, следовательно, предстанет своему спасителю избавленной от прежнего унижения, притом, как ей думалось, благодаря богатству отца.
Но все же она простыми, сердечными словами поблагодарила Ландольта за его хлопоты и помощь; при этом она доверчиво протянула ему руку и была в этот миг так прекрасна, что Ландольт, не колеблясь долее, открылся ей в своем чувстве и в том, что оно одно побудило его так назойливо вмешиваться в ее дела. Мало того - в своей безудержной откровенности он договорился до признания, что взаимностью и согласием отдать ему свою руку она окажет ему помощь несравненно более ценную, так как этим побудит его упорядочить свою несколько рассеянную жизнь и сделать во имя любви и красоты то, что до сих пор он не в силах был сделать ради себя самого.
Но это честное безрассудство или безрассудная честность пробудили в красавице благоразумие. Пока Ландольт взволнованно убеждал ее, она не отнимала у него руки и смотрела на него ласковыми глазами, сиявшими счастьем при мысли о столь неожиданном возвышении после такой приниженности. Но как ни сладостна была эта минута, все же легкомыслие, в котором винил себя ее поклонник, смутило девушку, обычно столь ветреную, и она попросила недельный срок на размышление. Попрощалась она с ним, однако, весьма милостива, a оставшись одна - задышала прерывисто и часто, словно молодой кролик.
Тем временем капитан, призадумавшись над таинственными намеками Ландольта, сделал открытие, что его дочь действительно созрела для счастья, а поэтому нужно свезти ее на ярмарку невест. В его планы отнюдь не входило, чтобы кто-то безвестный выхватил у него из рук такое сокровище; напротив, он намерен был зорко следить за ходом событий и прежде всего - надлежащим образом выставить красавицу напоказ. Чтобы не откладывать дела в долгий ящик, он решил отправиться с дочерью на воды в Баден, где к троицыну дню, благо весна выдалась прекрасная, съехалось много народа. Он велел ей взять с собой самые нарядные свои платья, которыми в Цюрихе из-за гонений на роскошь нельзя было щегольнуть, и они, недолго мешкая, вдвоем поселились в гостинице Хинтергоф, которая, как и все другие гостиницы в Бадене, уже была переполнена приезжими. Но на этом отеческое попечение Гиммеля кончилось: он отправился разыскивать подходящую компанию старых рубак, охотников выпить, и мигом нашел ее, а Вендельгард всецело предоставил самой себе.
По странной, но счастливой случайности в той же гостинице оказалась Фигура Лей в сопровождении пожилой дамы, приехавшей в Баден лечиться от ломоты в суставах. Фигура уже вошла в известный возраст, но своевольничала еще больше прежнего. Увидев прекрасную прославившуюся своими долгами Вендельгард и приметив, что она, в своем одиночестве, не знает, как скоротать время, Фигура свела с ней знакомство и стала развлекаться тем, что наблюдала и изучала это своеобразное, ни с кем не схожее существо, казалось, олицетворявшее собой красоту без всякой примеси духовности. Вскоре она приобрела доверие девушки, еще не испытавшей прелести такого общения, и благодаря этому в первый же день узнала о ее отношениях с Соломоном Ландольтом и о недельном сроке, выговоренном ею на размышление. На второй день Фигура сказала себе, что для опрометчивого поклонника будет величайшим из несчастий, если девушка даст свое согласие. Почему именно - этого она сама толком не могла бы сказать. У нее только было смутное ощущение, что у Вендельгард нет настоящей души. Но потом она подумала, что эта девушка словно чистое белое полотно, на котором Ландольт, уж наверное, сумеет нарисовать нечто сносное, и, возможно, все еще пойдет на лад. Удрученная собственной неуверенностью, она вдруг решила предоставить решение божьему суду, своего рода испытанию огнем; на эту мысль ее навело известие о предстоящем приезде ее брата Мартина. Уже пять лет состоял он капитаном наемного Цюрихского полка, служившего в Париже, и вдобавок подвизался во всех видах искусства, в частности, стал превосходным актером-любителем и с успехом выступал на домашних спектаклях в светском обществе Парижа. Капитан Гиммель и его дочь никогда в жизни не видели Мартина Лея, а он к тому же умел сделать себя неузнаваемым даже для хороших знакомых. На этом обстоятельстве Фигура и построила свой план, и когда брат, неожиданно явившийся на родину, чтобы повидать своих, поехал из Цюриха в Баден, она, тайком от всех направившись ему навстречу, перехватила его на полпути, быстро открыла ему свой план и заручилась его содействием, так как в судьбе доброго своего друга он принимал не менее горячее участие, чем его сестра. Она же очень торопилась - ведь из семи дней уже миновало четыре, и ей было ясно, что Вендельгард не ответит отказом.
