Планета мистера Заммлера - Сол Беллоу
– И хорошо. Ей следовало бы делать это почаще.
– А знаете что? Я с вами согласен. Вы правы: воспоминания – это драгоценность. Их вкус насыщеннее, чем у шоколадного торта, гораздо насыщеннее. На следующий день, дядя Заммлер, я увидел того пацана в школе и отдал ему свои карманные деньги – десять центов.
– Он взял?
– Еще бы!
– Люблю такие истории. Что он сказал тебе?
– Ни слова. Только кивнул, сунул монетку в карман и вернулся к своим одноклассникам. Думаю, он посчитал, что заслужил вознаграждение.
– Вижу, ты бережешь эти воспоминания.
– Да, они мне нужны. Воспоминания нужны всем. Иначе кажется, что тебя просто не существует, и это ощущение, как волк, подбирается к двери.
Все это будет продолжаться. Просто продолжаться. Еще шесть миллиардов лет, пока солнце не взорвется. Шесть миллиардов лет человеческой жизни! Становится дурно, как представишь себе такую цифру. Шесть миллиардов! Что с нами станет за это время? С другими видами и с человечеством? Как мы вообще столько протянем? Когда мы соберемся навсегда покинуть Землю и Солнечную систему, вот это будет грандиозный переезд! К тому моменту люди сильно изменятся. Эволюция ведь не стоит на месте. Олаф Стэплдон считал, что в будущем продолжительность человеческой жизни составит тысячи лет. Человек превратится в колоссальную фигуру восхитительного зеленого цвета. Рука эволюционирует в набор чутких и невероятно мощных инструментов. Большой и указательный пальцы смогут оказывать на предмет такое же давление, как груз в несколько тысяч фунтов. Каждый ум, решая свои математические и физические задачи, будет принадлежать великолепному аналитическому коллективу, станет частью высокоорганизованного целого. Полубессмертное племя зеленых великанов, наших потомков, непременно унаследует не только силу нашего духа, но и наши досадные особенности. Научная революция произошла всего триста лет назад. Дайте науке еще миллион, еще миллиард лет… А Бог? Несмотря на нашу интеллектуальную мощь, он будет по-прежнему сокрыт от нас, по-прежнему нам недоступен?
«Роллс-Ройс» уже свернул с шоссе на узкую дорогу. Можно было слышать, как шелестят весенние листья на деревьях, мимо которых проезжал серебристый автомобиль. За столько лет родственных отношений Заммлер так и не запомнил путь к дому своего племянника – очень уж петляли маленькие дорожки по пригородным рощам. Но сам дом он помнил хорошо. Это был фахверковый особняк в тюдоровском стиле, где солидный хирург и его жена-домохозяйка растили двоих детишек и играли в бадминтон на газоне. В сорок седьмом году Заммлер-беженец опешил, увидев взрослых людей, резвящихся на травке с ракетками и воланчиками. Сейчас эта лужайка была залита лунным светом и казалась чисто выбритой. Мелкий ровный белый гравий приятно шуршал под колесами. Толстым вязам, наверное, уже исполнилось больше лет, чем всем Грунерам вместе взятым. В лучах фар заблестели светоотражатели, понатыканные вдоль тропинок. Граненые стекляшки напоминали горящие глаза животных: кошек, мышек, кротов или сурков, притаившихся в кустах. Все окна были темные. Эмиль осветил фарами входную дверь. Уоллес, торопливо вылезая из салона, пролил виски на ковер. Заммлер нащупал на полу стакан и подал его шоферу, пояснив: «Это упало», а потом пошел за Уоллесом по шуршащему гравию.
Как только Заммлер вошел в дом, Эмиль, развернув машину, сдал назад и въехал в гараж. Теперь комнаты освещал только лунный свет. Жилище Грунеров всегда казалось Заммлеру средоточием ложно поставленных целей. Здесь ничто, за исключением механических устройств, не функционировало. Однако Грунер добросовестно заботился о доме, особенно после смерти жены: так он чтил ее память. Как Маргот – память Ашера. На подъездной дорожке лежал свежий гравий. Как только заканчивалась зима, Грунер его менял. Луна разливалась по шторам и пенилась, как перекись водорода, на тяжелом белом ворсе ковров.
– Уоллес?
Заммлеру показалось, он слышал шум внизу, в подвале. Если парень не зажигал свет, значит, не хотел, чтобы дядя Артур следил за его передвижениями. Бедняга совсем спятил. Жизнь ли, судьба ли (зовите эту силу, как хотите) научила Заммлера не интересоваться чужими делами и мыслить по возможности широко, поэтому он не собирался опускаться до того, чтобы шпионить за Уоллесом. Пускай себе перерывает отцовский дом в поисках реальных или воображаемых денег – вознаграждения, якобы полученного Эльей за криминальные аборты.
Осмотревшись на кухне, Заммлер не нашел свидетельств чьего-либо недавнего присутствия. Дверцы шкафчиков закрыты, раковина из нержавеющей стали сухая, столешницы тоже. Порядок, как на картинке. Все чашки на своих крючках. Но на дне мусорного ведра, выстеленного коричневой бумагой, – пустая банка из-под тунца в собственном соку марки «Гейша». Судя по запаху рыбы, выброшена недавно. Заммлер поднес жестянку к своему длинному носу. Ага! Кто же это пообедал? Шофер Эмиль? Или сам Уоллес? Прямо из банки, без заправки и гарнира? Нет, младший Грунер оставил бы на столешнице крошки, грязную вилку и еще какие-нибудь следы небрежного поглощения пищи. Бросив упаковку из-под рыбы обратно и отпустив педаль мусорного ведра, Заммлер перешел в гостиную. Там нащупал металлическое плетение каминного экрана: Шула любила сидеть у огня. Экран был прохладный, но это ничего не доказывало, поскольку вечер выдался теплый.
Поднимаясь на второй этаж, Заммлер вспомнил, как тридцать пять лет назад в Лондоне его дочь играла с ним в прятки. Тогда он ходил по дому и громко сам с собой разговаривал: «Может быть, Шула в кладовке? Ну-ка, поглядим. Нет, ее там нету. Куда же она подевалась? Чудеса! Может, Шула сидит под кроватью? Тоже нет. Ну надо же, какая она умница! Как хорошо прячется! Прямо-таки испарилась!» Ей было лет пять. Она сидела на корточках, до дрожи взволнованная и вся белая от азарта, а Заммлер делал вид, будто не замечает, что с одной стороны из-за медного ведра выглядывает ее попа, а с другой – большая кучерявая голова с маленьким красным бантиком. Даже тогда, до войны, Шула являла собой печальное зрелище.
Ну а теперь кража. Как ни крути, это серьезно. Тем более если украдена интеллектуальная собственность. В темноте Заммлер до некоторой степени позволил возрасту взять над собой верх. Он слишком стар для этого. Для того чтобы бродить по большому дому, цепляясь за перила лестниц и утопая ногами в утомительной роскоши ковров. Место ему не здесь, а в больнице – в качестве старого родственника, сидящего в
