Бенито Вогацкий - Дуэт с Амелией
15
Только когда от удара сапогом зазвенело и посыпалось стекло, я весь сжался. Лишь тут до меня дошло. Кто-то с веранды высадил ногой дверное стекло, просунул руку, открыл задвижку и вошел: Донат.
Он услышал выстрел. Донат быстро и точно нащупал на шее Амелии какую-то главную артерию. И только по выражению его лица я понял, что Амелии больше нет.
С той минуты оно навсегда утратило прежнюю властность. Прорезались глубокие морщины, в особенности в углах рта. Глаза, презрительно взиравшие на все вокруг, растерянно забегали. Руки с длинными пальцами, похожими на зубья вил, бессильно сжимали плечи Амелии-его жертвы.
В сущности, ничего нового не произошло.
Старая история. Донат зажимал Амелию в тиски-ей приходилось защищаться. Он всегда ее притеснял, чтобы вынудить ее защищаться. В этом он долгие годы видел свою задачу. Он должен был ее притеснять-мучить, терзать, придираться-до тех пор, пока она не закусывала удила. В нее надо было насильно вколачивать мысль о ее высоком предназначении. И чем больше я привязывался к ней-это он вскоре понял, - тем лучше. Все это толкало ее к отчаянию и заставляло бороться за власть. Ей просто пришлось напялить на себя шкуру сильной личности и властной хозяйки.
Но ведь еще до того, как все это началось, задолго до того, она пришла ко мне, ждала меня за курятником Михельмана и спросила, словно предчувствуя все последующие события:
- Ты и впрямь этого хочешь?
И, вместо того чтобы ответить: "Да плюнь ты на все! Давай заживем вместе - нам будет трудно, но мы будем любить друг друга и будем счастливы", вместо того чтобы сказать все это, я задрал нос и обиженно бросил: "А почему бы и нет? Что я, не достоин тебя, что ли?" Так хотелось поважничать-мы, мол, тоже не лыком шиты.
И сыграл на руку Донату-как по заказу!
Можно сказать, сам, своими руками толкнул девушку к нему. Сам загубил то, что было уже моим!
Сегодня настал его день. Донат, очевидно. ждал ее в парке, ибо теперь она взяла все в свои руки. Наконец-то Амелия стала как кремень-зажала чувства в кулак и начала действовать. Сеюдня он достиг своей цели-полюбуйтесь, пожалуйста! Когда нашла коса на камень, Амелия даже взялась за оружие. То есть стала настоящей хозяйкой и госпожой, лучше и не придумаешь. Вот только мертвой.
Хильнер не сводил с меня умоляющих глаз. Отвислая губа тряслась. Я вдруг стал самым нужным для него человеком. Теперь ему понадобилась моя поддержка. И чтобы вернее ее заполучить, он ткнул пальцем в сторону Доната и заявил:
- Он спал с ней! Давно на нее глаз положил!
Тут уж меня взорвало! Схватив что под руку подвернулось - кажется, стул, - я набросился на Хильнера.
- У, живодер! Кошкодав проклятый!
Но дверь была открыта, и в комнату уже набилось много людей, в том числе и приезжих...
16
Из-за соснового бора зачем-то вылезло глупое солнце, небо вдали заполыхало; не помню уж, о чем они спорили: Конни и Швофке. Помню только, что Швофке сидел на ступеньках веранды, спиной ко мне, и пять раз подряд выкрикивал одно и то же:
- Дать бы тебе в зубы как следует!
Но Конни, странным образом, ничуть не обижался и пять раз урезонивал его одними и теми же словами:
- Чья бы корова мычала!
Мне показалось, что вид у него какой-то виноватый. Скорее всего, потому, что он не сумел предотвратить такого исхода. Но были-как я позже узнал-и другие причины.
В свое время Швофке укрыл в каком-то сарае за Диппольдисвальде этого человека.
бежавшего очертя голову из горящего Дрездена: тот был весь в струпьях от ожогов и валился с ног от голода. Швофке уложил беглеца на свое пальто, отдраил с него всю грязь до живого тела и протер спиртом.
В те времена лишь у очень немногих нашлись бы для Конни пальто и спирт. Так они познакомились. Швофке тогда вернул его к жизни теперь Конни чуть не свел все его труды на нет.
- Дать бы тебе в зубы как следует!
Швофке трясло мелкой дрожью. Видимо, представил себе, как этого человека чуть было не...
- Чья бы корова мычала! - опять осадил его Конни.
Слова эти имели прямое отношение к Амелии. Потому что Швофке всегда питал к ней симпатию. Он знал ее с детства, видел, как она росла, как складывался на воле ее гордый, независимый нрав, - вполне возможно, что его волнение было вызвано именно этим. Почем знать? Амелия все еще лежала в столовой. Молодой врач уже несколько часов торчал там, то и дело прикладывая стетоскоп к груди: не очень верил в свою компетентность.
Конни среди ночи созвонился с правительством земли и поднял с постели своего коллегу, чтобы ему сказать: подготовка к открытию курсов в основном закончилась.
Потом, видимо по рекомендации "сверху", позвонил районным властям. У них не нашлось свободной машины. Разговор шел на повышенных тонах, я слышал каждое слово.
Район требовал немедленной "явки с повинной" Хильнера и срочного задержания Донага. Но машины сейчас дать не мог, только завтра к середине дня.
Ахим Хильнер, согласно кивая при каждом слове, принял к сведению, что должен срочно явиться к вышестоящему начальству, и тут же предложил свои услуги: он лично и арестует Доната, и доставит его в район. Так сказать, заодно. Можно также позвонить в советскую комендатуру, оттуда обязательно пришлют машину, а то и несколько. На что Конни возразил - не стоит их беспокоить без крайней нужды. Хватит с них этой войны. Он предпочел бы выйти из положения своими силами, то есть пойти на некоторый риск и проявить доверие. Поэтому Хильнер взял на себя арест Доната.
К чести последнего надо сказать, он подчинился без единого слова. Позже я узнал, что Хильнер сходил домой за велосипедом и велел Донату сесть на раму. Так они и поехали. Поскольку дорога в сторону Марка идет на подъем, они, наверное, несколько раз менялись местами...
Я лежал на полу в углу веранды и, подложив руки под голову, смотрел сквозь столбики балюстрады на пылающий восход, это чудо природы, ежедневно совершающееся вне всякой связи с нашими бедами.
Конни и Швофке все так же взволнованно беседовали, пытаясь посмотреть на случившееся моими глазами; они думали, что я не слышу, и говорили обо мне в третьем лице - "он", "ему", "его".
- Теперь его будет мучить вопрос, почему она опять связалась с этим проклятым Донатом, - вздохнул Швофке. Он считал, что всю эту кашу заварил именно Донат.
Ему совсем не вредно задаться этим вопросом, - возразил Копни. - При Донате семейство фон Камеке жило как у Христа за пазухой, должен же он это понять!
- Все верно, все так! - простонал Швофке. - И все же его будет мучить, не было ли между ней и им, ну в общем, это было бы, так сказать... - Да он и сам мучился. И для его чувств "это" оказалось бы весьма ощутимым ударом.
- Все может быть, - рассуждал Конни, - Знавал я таких, как этот Донат. Им бы только землицы заполучить, да побольше. Для того только и женятся, я точно знаю.
Швофке подскочил, словно его током ударило :
- Расскажи-ка ему про это! Как ты ему все это объяснишь?
Да, утешили они меня!..
Я поднялся с полу, чтобы не услышать еще чего-нибудь похлеще.
- Ну чего вы, чего? - спросил я. - Она знала, зачем живет. И мне было с ней хорошо.
Вы оба и понятия ни о чем таком не имеете.
Взглянув мне в глаза, Швофке перепугался.
- Грех так говорить! - воскликнул он, хотя вовсе не был верующим.
Но мне уже было все равно. Внутри у меня что-то перегорело.
- Меня ее смерть не потрясла. Ни слезинки не пролил. Сами видите. Разве я плачу?
- Да ты успокойся, успокойся! - увещевал меня Конни. - Ведь они оба незаконно имели оружие, и Хильнеру за это...
- А, бросьте! - перебил я его. - Причина в том, что люди забрали обратно свои доли. От нее просто ничего не осталось вот она и кончилась.
- Но ведь не физически же - воскликнул Конни. - Не физически!
И он начал сбивчиво объяснять, что физическое уничтожение не может быть "основным методом революции".
Что я тогда во всем этом смыслил - "революция", "физическое уничтожение"...
Они оба так растерянно глядели на меня, что я даже рассмеялся. И чтобы им не гадать и не ломать попусту голову, я объяснил:
- Больше всех получил от нее я. Мне больше всех перепало. От нее я узнал, как жили люди в незапамятные времена и каково это - чувствовать свою связь с ними.
У нее этих самых чувств было навалом, и все мне достались...
Конни многозначительно уперся взглядом в глаза Швофке, а пальцем молча ткнул в мою сторону, словно говоря: гляди-ка!
Тоже ведь одна из форм революционных преобразований, а поди разберись!
Когда до меня дошло, что они одобрительно кивали лишь для того, чтобы я успокоился, я ушел домой, в свой барак.
Наши каморки уже отошли к соседям- они занимали теперь весь дом, а то раньше дышать было нечем: Карлу нужен был воздух. Вероятно, он лежал за стеной, потирая больную шею, и вдыхал больше воздуха, чем раньше. Соседи были бы только рады, если бы я куда-нибудь перебрался. Они хотели первым делом сломать кухонную перегородку: кухня стала бы просторнее, и во все комнаты был бы проход.
