Арно Зурмински - Йокенен, или Долгий путь из Восточной Пруссии в Германию
Несмотря на краснощекую маску, Шубгиллу легко было узнать, например, по тяжелой походке и по рукам, высохшим рукам дорожного обходчика. Начались обычные формальности: "Хорошо себя вел?", "Можешь прочитать стихотворение?" - "Я пришел из-за леса в родные края". - "Эй, Дед Мороз, не хочешь ли рюмочку?" (Это была Марта.) Конечно, он хотел! Он выпил стопку медовой водки прямо через маску. Развязать мешок. Марте передник (больше Дед Мороз ничего не мог придумать), Штепутату подтяжки и рукавицы, мыло для бритья для Хайнриха. Зато Герман был удивлен по-настоящему. То, чего он страстно и безуспешно желал из года в год, в Рождество 1944 года стояло на столе: деревянная пушка со стволом длиной ровно тридцать сантиметров. Такая пушка может через всю комнату обстреливать деревяшками вражеские патрули и населенные пункты. Экипажный мастер в Дренгфурте делал такие по пятнадцать марок за штуку - удивительно, что в это время еще делали игрушечные пушки для детей. Герман проверил ее на дальность стрельбы, забросал тяжелыми снарядами пол, произвел страшные опустошения среди пехоты, окопавшейся под елкой. Пока не вмешалась Марта, заявив, что шум сражения нарушает Рождественский мир.
Поздно вечером пришли и саксонцы. Они устроили в деревенском трактире складчину с обилием пунша. Не удивительно, что они вернулись через выгон домой весьма навеселе. А у Штепутата продолжили праздновать. Штепутат уже в который раз открывал лаз в подполье, ложился на живот и одну за другой выуживал из своего винного погреба запылившиеся бутылки смородиновой настойки. Один саксонец, подмастерье Хайнрих и Штепутат дошли до того, что уселись в ночь перед Рождеством играть в скат, что в Йокенен считалось почти неприличным.
Тот, кто пьет, угодит на тот свет,
А тот, кто не пьет, полетит ему вслед!
- орал Хайнрих каждый раз, прежде чем опорожнить свой стакан. Ничего не достанется мазурам. Хайнрих проиграл в скат все деньги, которые собирался положить в копилки на Рождество своим мазурским племянникам и племянницам. Ничего, через год опять Рождество!
В то время как саксонцы и мазур Хайнрих шумели все громче, Петер праздновал самое удивительное Рождество своей жизни. Никогда еще мать не приносила столько, сколько в это военное Рождество 1944 года. Пакеты с леденцами, рисом и мукой, даже изюм из далекой Греции. Мешок грецких орехов, а к нему щипцы-щелкунчик из Рудных гор в мундире "долговязого гвардейца" времен прусского "солдатского короля". Себе шелковые чулки, которые она примерила в Рождественский вечер, натянув на крепкие, мускулистые ноги, чтобы повертеться и потянуться перед зеркалом. Тем временем Петер гонял по каменному полу кухни жестяной "тигр" и сыпал искрами из его поворачивающейся пушки. Потом он до поздней ночи занимался грецкими орехами, ел их вместе с изюмом.
- Что, мы уже выиграли войну? - спросила слепая бабушка, ощупывая своими костлявыми руками Рождественское изобилие на кухонном столе.
- Ты еще не пела ни одной Рождественской песни, бабушка, - сказала мать Петера.
Старая женщина легла в свою кровать и спела полностью и подряд все песни от "Ночь тиха" до "Каждый год опять".
Когда мать тоже пошла спать, Петер потихоньку подобрался к начатой бутылке лимонного ликера, стоявшей в кухонном шкафу. Напиток был сладкий и крепкий. И после него так хорошо спалось.
Утро первого дня Рождества началось с обычной беготни детей. Посмотреть подарки. Сравнить елки. У кого самая большая? На какой больше всего золотого дождя? Саксонцы расчищали на льду место для катка. Когда дядя Франц, как всегда в этот самый христианский из всех праздников, уезжал в Ресель, доильщик Август в одиночестве уже вырисовывал на льду свои восьмерки и пируэты.
После обеда Герман зашел за подарками, которые Дед Мороз оставил для него у дяди Франца и тети Хедвиг. Эти подарки всегда были особенно богатыми. В Рождество 1944 года дяде Францу пришлось даже помогать ему нести вещи домой. Так получилось, что дядя Франц как раз к послеобеденному кофе оказался в гостиной Штепутата и сказал: "Вот и последнее Рождество в Йокенен".
Он сказал это без всякого стеснения, хотя здесь были и Герман и мазур Хайнрих. Слышала это и Марта, входившая в комнату с кофе.
- На фронте спокойно, - заметил Штепутат.
- Но что-то там заваривается.
(Такие пессимистические мысли дядя Франц всегда привозил из Реселя от своих католиков.)
- Мы должны пройти через все, так или иначе, - геройски сказал Штепутат. - Старому Фрицу двести лет назад было еще хуже.
- Но женщин и детей надо бы отправить в безопасное место, - предложил дядя Франц. - Просто отправить их в рейх.
Штепутат и сам уже не раз обдумывал это в бессонные ночи. Но ясно было, что ничего не выйдет. Начальство это запрещает. Никто не должен покидать свой пост. Кто сбегает, наносит фронту удар в спину, сомневается в способности фюрера отстоять Восточную Пруссию. Да и куда послать женщин и детей? Родственники в рейхе были у очень немногих. И уже везде было плохо. В эту зиму 1944-45 года безопасных мест больше не было. Штепутат считал своим долгом показывать хороший пример. Что подумали бы о нем йокенцы, если бы он отправил Марту с Германом в рейх? Это противоречило его понятию порядочности. Что бы ни случилось, они все вместе должны оставаться здесь.
- Мы меньше чем в ста километрах от границы, - сказал дядя Франц. - На границе деревни пустые. Если русские прорвутся, мы будем первые, где они встретят людей. Будет ужасно.
Штепутат был другого мнения. Если уж станет совсем плохо, можно и бежать. Но кто сказал, что все не кончится хорошо? Может быть, русские и не тронут восточно-прусский остров, а ударят прямо на Берлин. Штепутат и дядя Франц стояли у окна и смотрели поверх ящика с цветами на деревенский пруд. Веселые саксонцы теперь играли там в хоккей вырезанными из ивы клюшками. А доильщик Август в эсэсовской форме продолжал выписывать за тростником свои фигуры.
Мазур Хайнрих ходил весь вечер с озабоченным видом, следил, чтобы на кухне не погас огонь, собрал у Марты старые, погнутые ложки. Когда стало подходить к полуночи, он принес из своей каморки небольшой, таинственный мешок. Вытряхнул его содержимое на кухонный стол: бесформенные куски свинца, странные фигуры, ноги и головы павших оловянных солдатиков.
Они сели вокруг стола в свете керосиновой лампы. Герману разрешили присутствовать, в первый раз. Хайнрих поставил на стол миску с холодной водой, взял у Марты старый передник, завязал веревочки за спиной. Оснастившись таким образом, он приступил к гаданью, ровно в полночь, когда эсэсовец Август, приветствуя Новый год, стрелял над прудом красивыми трассирующими пулями. Хайнрих положил в старые ложки комки свинца и держал их над огнем. Все смотрели, как металл медленно плавится.
- Хочешь начать, Германка? - спросил Хайнрих, протягивая ему ложку с растопившимся свинцом.
- Ради Бога, будьте осторожны, - взмолилась Марта, слышавшая от кого-то, что, если жидкий свинец попадет на кожу, то прожжет ее насквозь.
Герман подвел ложку к миске с водой и резко сбросил в нее металл - как самолет мог бы сбросить свой бомбовый груз на йокенский пруд. Вода зашипела и бухнула паром, а на дне миски образовалась загадочная фигура. Похожая на раздавленного майского жука. Или танк, если смотреть с воздуха.
Хайнрих наклонился, чуть не касаясь носом воды, и принялся за толкование. Вроде бы, деньги. Большая вода, и нужна осторожность, там будет опасно. Большая дорога и много разъездов, но не очень далеко.
"Да, весной Герман поедет в среднюю школу в Дренгфурт", - сказала Марта. Лучше бы она об этом не говорила, а то сразу испортила Герману всю новогоднюю ночь. Он совсем не радовался, что через четыре месяца ему придется уйти из йокенской деревенской школы и поехать в Дренгфурт. Вот если бы Петер Ашмонайт поехал вместе с ним! Петеру всегда везло. Ни мама, ни слепая бабушка не заставляли его стать кем-то и для этого ездить в школу в Дренгфурт. Его оставляли с рыбами в пруду, с лягушками и дикими грушами. Может быть, война помешает, надеялся Герман. Средняя школа в Дренгфурте была восточнее противотанкового рва. Нисколько не жалко, если она достанется русским.
Пока Герман предавался размышлениям о том, как война сможет избавить его от средней школы, его отец сделал себе из свинца отливку, обещавшую много денег. Откуда только они возьмутся? Только то, что получилось у Марты, было ни на что не похоже. Но ничего плохого, уверял Хайнрих, действительно ничего плохого. Самому себе мазур Хайнрих тоже отлил дальнюю дорогу, очень дальнюю дорогу. Она шла не только до Мазурских озер, но и гораздо дальше. Может быть, по воде? В конце даже по воздуху.
В поместье камергер Микотайт зазвонил в обеденный колокол, оповещая о том, что новый год начался. По радио выступал фюрер. Дорогие товарищи! Как это звучало! Он даже вспомнил про Господа Бога. Благодарил его за то, что до сих пор немецкий народ так уверенно шел под его водительством. Благодарил и за собственное спасение из крайней опасности. Будущее выглядело неплохо. Самую низкую точку прошли. Германия опять восставала из пепла. Штепутат подумывал, не стоит ли по поводу этого ободряющего известия принять глоток из бутылки с ромом. У него ведь была та бутылка мирного рома, которая уже почти шесть лет стояла в ожидании окончательной победы среди хрусталя в буфете. Он вытащил бутылку, посмотрел на яркую наклейку. Ямайка. Тридцать восемь градусов.
