Уилла Кэсер - Моя Антония
- Скажите, мистер Берден, вы давно не были в Черном Ястребе? Интересно, слышали ли вы о Каттерах?
Я о них ничего не знал.
- Расскажи тогда, сынок, хоть о таких страстях за ужином говорить не стоит. Ну-ка, дети, уймитесь, Рудольф расскажет про убийство.
- Ура! Убийство! - оживились и обрадовались дети.
Рудольф начал рассказывать со всеми подробностями, а отец с матерью вставляли свои замечания.
Уик Каттер с женой продолжали жить в том доме, который был столь памятен мне и Антонии, и вели себя все так же, как прежде. Оба очень состарились. Сам Каттер, по словам Антонии, совсем усох, борода его и вихор на голове так и не изменили цвета, и от этого он походил теперь на дряхлую желтую обезьянку. У миссис Каттер, как и прежде, на щеках пылали пятна, а глаза горели безумием, с годами у нее появился тик, и голова ее уже не просто подергивалась, а тряслась беспрерывно. Руки перестали ее слушаться, так что бедняжка не могла больше уродовать своими рисунками фарфор. Чем больше старели супруги, тем чаще они ссорились из-за того, как распорядиться своим состоянием. По новому закону, принятому в штате, треть имущества, принадлежавшего мужу, после его смерти при всех условиях наследовала жена. Каттер места себе не находил при мысли, что миссис Каттер переживет его, и ее "родственнички", которых он люто ненавидел, станут наследниками. Их громкие скандалы по этому поводу разносились далеко за пределы плотного кольца кедров, окружавших дом, и любой прохожий, имевший время и желание, мог слушать их в свое удовольствие.
Два года назад Каттер в одно прекрасное утро явился в скобяную лавку и купил револьвер, сказав, что собирается застрелить собаку, и добавил: "А заодно, может, и старую кошку прикончу". (В этом месте повествование Рудольфа было прервано сдавленным хохотом детей.)
Купив револьвер, Каттер зашел за лавку, поставил мишень и около часа упражнялся в стрельбе, а потом проследовал домой. В тот же вечер, в шесть часов, в доме Каттера раздался выстрел, его слышали те, кто в это время шел мимо, торопясь к ужину. Прохожие остановились, недоуменно переглянулись, и тут из окна второго этажа прогремел еще один выстрел. Люди бросились в дом и нашли Уика Каттера в верхней спальне - он лежал на диване, и кровь из простреленного горла хлестала на свернутые простыни, которые он положил рядом.
- Входите, джентльмены! - слабым голосом проговорил он. - Как видите, я жив и в твердой памяти. Будьте свидетелями, что я пережил мою жену. Она у себя в спальне. Пожалуйста, убедитесь во всем немедленно, чтоб не возникло никаких недоразумений.
Один из соседей стал звонить доктору, другие поспешили в комнату миссис Каттер. Она лежала на кровати в капоте и в ночной рубашке, выстрел поразил ее в сердце. Должно быть, ее супруг вошел к ней, когда она дремала после обеда, и, приставив к груди револьвер, застрелил. Ночная рубашка оказалась прожженной порохом.
Перепуганные соседи снова бросились к Каттеру. Он открыл глаза и сказал, отчетливо выговаривая слова:
- Миссис Каттер, джентльмены, несомненно мертва, а я в полном сознании. Дела мои в абсолютном порядке.
И тут, сказал Рудольф, он испустил последний вздох.
Следователь нашел у него на столе письмо, помеченное пятью часами того же дня. В письме говорилось, что он, Каттер, только что застрелил свою жену, и посему любое завещание, которое она втайне составила, должно считаться недействительным, поскольку он пережил ее. В шесть часов он намеревается покончить с собой, говорилось дальше, и, если у него хватит сил, выстрелит также в окно, чтобы прохожие могли застать его, пока "жизнь в нем еще не угасла".
- Подумать только, какой безжалостный! - повернулась ко мне Антония, когда рассказ был окончен. - Убить свою бедную жену только для того, чтоб после его смерти ей ничего не перепало!
- А вам, мистер Берден, приходилось слышать, чтоб кто-нибудь покончил с собой назло другим? - спросил Рудольф.
Я сказал, что не приходилось. Каждый юрист знает, на что может толкнуть людей ненависть, но среди известных мне профессиональных анекдотов не было равного случаю с Каттерами. Когда я спросил, о каком же капитале шла речь, Рудольф объяснил, что у Каттера оказалось немного больше ста тысяч долларов.
Кузак лукаво покосился на меня:
- Будьте уверены, львиная доля их досталась законникам, - сказал он весело.
Сто тысяч долларов! Вот, значит, каково было состояние, нажитое Каттером его бесчестными сделками, состояние, из-за которого в конце концов он и сам погиб.
После ужина мы с Кузаком прошлись по саду и сели покурить возле ветряка. Он рассказал мне о себе, будто считал, что я должен узнать о нем все.
Его отец был сапожник, дядя - скорняк, и сам он, будучи младшим сыном, учился ремеслу дяди. Но разве чего добьешься, когда работаешь у родственников, заметил Кузак; поэтому, как только он набил руку, он уехал в Вену и поступил в большую скорняжную мастерскую, где стал хорошо зарабатывать. Однако парню, любящему повеселиться, в Вене денег не скопить, слишком много там соблазнов, за вечер спускаешь все, что заработал за день. Прожив в Вене три года, он перебрался в Нью-Йорк. Кто-то подал ему недобрый совет наняться на меховую фабрику во время забастовки - всем согласившимся пойти на работу платили большие деньги. Но забастовщики одержали победу, и Кузака внесли в черные списки. Несколько сотен долларов у него еще оставалось, и он решил уехать во Флориду выращивать апельсины. Ему всегда казалось, что выращивать апельсины приятно! Но через год сильный мороз сгубил молодую апельсиновую рощу, а его самого свалила малярия. Он поехал в Небраску навестить своего родственника Антона Елинека и присмотреться к тамошним местам. Присматриваясь, он заметил Антонию и понял, что она - та самая девушка, которую он искал. Они сразу поженились, хотя на покупку кольца ему пришлось одолжить деньги у Елинека.
- Досталось нам, пока мы распахивали этот участок да выращивали первые урожаи, - сказал Кузак, сдвинув назад шляпу и запустив пальцы в седеющую шевелюру. - Другой раз меня такая злость брала, бросил бы все и уехал, но жена твердила одно: мы не должны унывать. Да и дети пошли один за другим, куда с ними подашься? Жена, выходит, права была. Теперь мы за наш участок рассчитались. Тогда платили всего двадцать долларов за акр, а теперь мне предлагают сотню. Десять лет назад мы прикупили еще кусок земли, так и он себя уже почти оправдал. Сыновей у нас много, можем и больше земли обработать. Да, для бедняка Антония - клад, а не жена. И не слишком строгая. Другой раз я, может, и выпью пива в городе больше положенного, а вернусь домой, она ни слова. Не спрашивает ни о чем. Мы с ней и сейчас ладим, как в первые годы. Даже из-за детей у нас раздоров не бывает, не то, что у других.
Он снова с удовольствием раскурил трубку.
Кузак был очень любознательным собеседником. Он засыпал меня вопросами о моей поездке в Чехию, о Вене, о Рингштрассе и о театрах.
- Эх! Хотел бы я разок туда съездить, когда мальчишки подрастут и присмотрят за фермой без меня! Бывает, читаю газету с родины и хоть сейчас убежал бы туда, - усмехнувшись, признался он. - В жизни не думал, что так вот осяду на месте.
Он остался, как сказала Антония, "городским". Его влекли театры, освещенные улицы, музыка, а после работы он любил поиграть в домино. Тяга к общению была в нем сильнее приобретательства. Ему нравилось жить как живется - день за днем, ночь за ночью делить веселье с толпой. И все-таки жена сумела удержать его на ферме, в одном из самых уединенных уголков в мире.
Я представил себе, как этот маленький человек вечер за вечером сидит у ветряка, сосет трубку и слушает тишину, скрип насоса, хрюканье свиней да изредка кудахтанье - когда крыса всполошит кур. И мне пришло в голову, что роль Кузака, пожалуй, сводится лишь к тому, чтоб помочь Антонии выполнить ее назначение. Конечно, жизнь на ферме хороша, но сам-то он мечтал об ином. Тут я начал размышлять, случается ли вообще так, чтобы жизнь, устраивающая одного, была по вкусу и другому?
Я спросил Кузака, не трудно ли ему обходиться без веселых товарищей, к которым он так привык. Он выколотил трубку, спрятал ее в карман и вздохнул.
- Сперва я думал, что рехнусь от скуки, - откровенно признался он, - но у жены золотое сердце! Она всегда старается, как бы мне сделать получше. А теперь и вовсе неплохо стало - скоро мои парни составят мне компанию.
Когда мы шли домой, Кузак лихо сдвинул шляпу набекрень и поглядел на луну.
- Надо же, - сказал он приглушенным голосом, будто только что проснулся, - не верится, что уже двадцать шесть лет, как я уехал с родины.
3
На другой день после обеда я распрощался с Кузаками и поехал в Хейстингс, чтобы оттуда на поезде добраться до Черного Ястреба. Антония и дети собрались вокруг моей коляски и все, даже самые маленькие, ласково смотрели на меня. Лео и Амброш бросились вперед открывать слеги. Спустившись с холма, я оглянулся. Все семейство стояло у мельницы. Антония махала мне рукой.
