Джон Голсуорси - Патриций
Клуб на улице Сент-Джеймс, членом которого состоял лорд Деннис, был тихой заводью, до которой не докатывались волны моды. Милтоун нашел дядю в библиотеке, он читал путевые записки Бартона и прихлебывал чай.
- Сюда никто не заходит, - сказал он, - так что, несмотря на эту надпись на двери, мы можем поговорить. Пожалуйста, еще чаю, - обратился он к лакею.
Нетерпеливо, но не без сострадания Милтоун смотрел, как изысканно изящно каждое движение лорда Денниса - с трогательной стариковской рачительностью он пытался всему, что делал, придать особое значение, хотя бы в собственных глазах. Что бы ни сказал дядя, уже один его вид - самое убедительное предостережение! Неужели стать всего лишь наблюдателем, как этот старик, и смотреть, как жизнь проходит мимо, и допустить, чтобы твой меч ржавел в ножнах! Надо было объяснить причину своего прихода, и все существо Милтоуна возмущалось против этого, но он дал слово; и вот, черпая силы в своем затаенном гневе, он начал:
- Я обещал матушке спросить вашего совета, дядя Деннис. Полагаю, вы знаете о моей привязанности?
Лорд Деннис наклонил голову.
- Так вот, я связал свою жизнь с жизнью этой леди. Скандала не будет, но я считаю своим долгом выйти из парламента и отказаться от всякой общественной деятельности. Как по-вашему, прав я или нет?
Лорд Деннис долго молча смотрел на племянника. Его темные от загара щеки чуть порозовели. Казалось, он мысленно перенесся в прошлое.
- Думаю, что не прав, - сказал он наконец.
- Могу я узнать, почему?
- Я не имею удовольствия знать эту леди, поэтому мне затруднительно судить, но, сдается мне, твое решение несправедливо по отношению к ней.
- Не понимаю.
- Ты задал мне прямой вопрос и, очевидно, ждешь прямого ответа?
Милтоун кивнул.
- Тогда, дорогой мой, не пеняй, если мои слова не придутся тебе по вкусу.
- Не буду.
- Хорошо. Ты говоришь, что хочешь отказаться от общественной деятельности, чтобы тебя не мучили угрызения совести. Я не стал бы возражать, если бы на этом все и кончилось.
Он умолк и добрую минуту молчал, видимо, подыскивая слова, чтобы выразить какой-то сложный ход мысли.
- Но этим не кончится, Юстас. Общественный деятель в тебе перевешивает другую сторону твоей натуры. Власть тебе нужнее любви. Твоя жертва убьет твое чувство. То, что кажется тебе твоей утратой и болью, обернется в конце концов утратой и болью для этой леди.
Милтоун улыбнулся.
- Ты со мной не согласен, - сухо, даже почти зло продолжал лорд Деннис, - но я вижу, что подспудно эта перемена уже совершается. В тебе есть что-то иезуитское, Юстас. Если ты чего-нибудь не хочешь видеть, ты я не взглянешь в ту сторону.
- Значит, вы советуете мне пойти на компромисс?
- Напротив, я объясняю тебе, что компромиссом будет попытка сохранить и чистую совесть и любовь. Ты погонишься за двумя зайцами.
- Вот это интересно.
- И не поймаешь ни одного, - резко докончил лорд Деннис.
Милтоун поднялся.
- Иными словами вы, как и все прочие, советуете мне покинуть женщину, которая любит меня и которую я люблю. А ведь говорят, дядя, что вы сами...
Но лорд Деннис тоже встал, и ничто в нем сейчас не напоминало о преклонных летах.
- Сейчас речь не обо мне, - оборвал он. - Я не советую тебе никого покидать, ты меня не понял. Я тебе советую познать самого себя. И высказываю свое мнение о тебе: природа создала тебя государственным деятелем, а не любовником! В твоей душе что-то зачерствело, Юстас, а может быть, это произошло со всем нашим сословием. Мы слишком долго соблюдали условности и ритуалы. Мы разучились смотреть на мир глазами сердца.
- К несчастью, я не могу совершить низость, чтобы подтвердить вашу теорию.
Лорд Деннис зашагал по комнате. Губы его были плотно сжаты.
- Человек, дающий советы, всегда кажется глупцом, - сказал он наконец. - Однако ты меня не понял. Я не настолько бесцеремонен, чтобы пытаться влезть к тебе в душу. Я просто сказал тебе, что, на мой взгляд, куда честнее по отношению к самому себе и справедливее по отношению к этой леди вступить в сделку с совестью и сохранить и любовь и общественную деятельность, нежели притворяться, будто ты способен пожертвовать тем, что в тебе всего сильнее, ради того, что в твоей натуре отнюдь не главное. Ты, верно, помнишь изречение - кажется, Демокрита: нрав человека - его рок. Советую об этом не забывать.
Долгую минуту Милтоун стоял молча, потом сказал:
- Простите, что обеспокоил вас, дядя Деннис. Я не умею сидеть меж двух стульев. До свиданья!
Он круто повернулся и вышел.
ГЛАВА XXII
В холле кто-то поднялся с дивана и шагнул ему навстречу. Это был Куртье.
- Наконец-то я вас поймал, - сказал он. - Давайте пообедаем вместе. Завтра вечером я уезжаю из Англии, а мне надо с вами поговорить.
"Неужели знает?" - промелькнуло в голове Милтоуна. Но он все-таки согласился, и они вместе вышли на улицу.
- Нелегко найти тихое местечко, - сказал Куртье, - но это, кажется, подойдет.
То был ресторанчик при маленькой гостинице, славившийся своими бифштексами, который посещали завсегдатаи скачек; сейчас он был почти пуст. Они уселись друг против друга, и Милтоун подумал: "Конечно же, знает. Но неужели надо вытерпеть еще один такой разговор?" И он чуть не с бешенством ждал нападения.
- Итак, вы решили выйти из парламента? - сказал Куртье.
Несколько мгновений Милтоун молча мерил его взглядом.
- Какой звонарь раззвонил вам об этом? - спросил он наконец.
Но в лице Куртье было столько дружелюбия, что гнев его сразу остыл.
- Я, пожалуй, единственный ее друг, - серьезно продолжал Куртье, - и это для меня последняя возможность... не говорю уже о моем, поверьте, самом искреннем расположении к вам.
- Что ж, я слушаю, - пробормотал Милтоун.
- Простите за прямоту. Но вы когда-нибудь задумывались о том, каково было ее положение до встречи с вами?
Кровь бросилась в лицо Милтоуну, но он только сжал кулаки так, что ногти вонзились в ладони, и промолчал.
- Да, да, - сказал Куртье. - А меня бесит эта точка зрения... Вы и сами ее придерживались. Либо женщину обязывают похоронить себя заживо, либо обрекают на духовный адюльтер - иначе это не назовешь. Третьего не дано, не спорьте. У вас было право восстать против этой системы не только на словах, но на деле. Вы и восстали, я знаю; но теперешнее ваше решение - шаг назад. Это все равно, что признать себя неправым.
- Я не могу это обсуждать, - сказал Милтоун и поднялся.
- Вы должны - ради нее. Если вы отречетесь от общественной деятельности, вы еще раз искалечите ее жизнь.
Милтоун вновь опустился на стул. Слово "должны" ожесточило его; хорошо же, он готов все это выслушать! - И в глазах его появилось что-то от старого кардинала.
- Мы с вами слишком разные люди, Куртье. Нам не понять друг друга.
- Это неважно, - возразил Куртье. - Вы признаете, что оба пути чудовищиы, чего, впрочем, никогда бы не сделали, не коснись дело лично вас и...
- Вы не имеете права так говорить, - ледяным тоном прервал Милтоун.
- Во всяком случае, вы это признаете. И если вы убеждены, что не вправе были ее спасти, то из какого же принципа вы исходите?
Милтоун облокотился о стол и, подперев ладонью подбородок, молча уставился на рыцаря безнадежных битв. В душе его бушевала такая буря, что ему стоило величайшего труда заговорить: губы его не слушались.
- По какому праву вы меня спрашиваете? - сказал он наконец.
Куртье побагровел и яростно задергал свои огненные усы, но в ответе его, как всегда, звучала невозмутимая ирония:
- Что ж, прикажете мне в последний вечер сидеть смирно и даже пальцем не пошевельнуть, когда вы губите женщину, которая мне все равно, что сестра? Я скажу вам, из чего вы исходите: какова бы ни была власть - справедливая или несправедливая, желанная или нежеланная, подчиняйся ей беспрекословно. Преступить закон - неважно, почему или ради кого, - все равно, что преступить заповедь...
- Не стесняйтесь, говорите - заповедь божью?
- Непогрешимой власти предержащей. Правильно я определяю ваш принцип?
- Пожалуй, да, - сквозь зубы ответил Милтоун.
- Исключения лишь подтверждают правило.
- А в трудных тяжбах винят закон.
Куртье усмехнулся.
- Так я и знал, что вы это скажете. Но в данном случае закон и в самом деле безнадежно плох. Вы имели право спасти эту женщину.
- Нет, Куртье, если уж воевать, давайте воевать, опираясь на бесспорные факты. Я никого не спасал. Просто я предпочел украсть, чтобы не умереть с голоду. Вот почему я не могу притязать на право быть примером. Если бы это выплыло наружу, я бы и часу не продержался в парламенте. Я не могу пользоваться тем, что случайно это пока никому не известно. А вы бы могли?
Куртье молчал, а Милтоун так впился в него глазами, словно хотел убить взглядом.
- Я бы мог, - ответил наконец Куртье. - Раз закон приводит тех, кто возненавидел своего мужа или жену, к духовному адюльтеру, то есть нарушает святость брака - ту самую святость, которую он якобы охраняет, надо быть готовыми к тому, что мыслящие мужчины и женщины будут нарушать его, не утрачивая при этом самоуважения.
