Филипп Эриа - Золотая решетка
Как-то ночью Агнесса ждала, но он не пришел. И следующую ночь тоже. И еще следующую ночь. Она поняла, что он никогда не вернется к ней, что он покинул остров и ее. Он исчез.
Иногда вечерами он возникал в ее памяти. Тогда Агнесса, не выдержав, выходила из дому, не питая, впрочем, никаких иллюзий. Ноги несли ее в те места, где, как она знала, можно было обнаружить хотя бы напоминание о ее человеке-звере. Но она не сворачивала в сторону бухты, на дне которой покоился нож, и не искала уголки, где проходили их последние встречи. Она шла на ту тропинку и ложилась на ковер сосновой хвои в том самом месте, где когда-то сказала ему "нет".
Глава XII
- Алло, Мано! Говорит Агнесса!
- Ах, миленький. Рада вас слышать. Что нового в ваших краях? Все идет благополучно?
- Почти.
Последовала краткая пауза. Помимо того, что Мано по нынешним временам привыкла ко всевозможным сюрпризам, она достаточно хорошо изучила нрав своей подруги и сразу обнаружила в этом "почти" что-то необычное.
- Да, да, - продолжала Агнесса. - Я имею в виду трудности с продуктами. Вообразите, у меня нет больше вина, я имею в виду граппа.
По ту сторону провода замолчали. После посещения Брегьера словом "граппа" женщины называли цыгана в письмах и телефонных разговорах, если возникала необходимость срочно передать какие-нибудь важные сообщения о нем. В северной зоне с сорокового года, а позже, когда немцы перешли демаркационную линию, то и по всей Франции из конца в конец люди, переговариваясь по телефону, прибегали к различным словесным уловкам, порой довольно неуклюжим, что не могло обмануть сеть подслушивания, но по крайней мере служило отдушиной жителям оккупированной Франции, страдавшим от своего бессилия и унижения.
- У вас, значит, украли граппа? - переспросила Мано. - Что же, за ним приходили?
- Нет... Оно... Оно просто испарилось, и никаких следов не осталось. Уже десять дней... Сначала я думала...
Обменявшись еще несколькими невинными репликами, приятельницы заговорили о том, что хорошо было бы повидаться, И на сей раз Мано не пришлось долго уламывать. Они условились, что каждая проделает половину пути, встретятся они на следующий день и позавтракают в Сен-Рафаэле, где автомотриса, которой пользовалась Агнесса, пересекала железнодорожную линию, проходящую через Кань.
- Захватим бутерброды, - сказала Мано, - и давайте встретимся на пляже. Если будет тепло, то и выкупаемся.
Купаться им не пришлось. Мистраль, вырвавшийся из долины Аржана, набросился на Сен-Рафаэль, и приятельницы, не торопясь, направились вдоль Корниш д'Ор. Когда они миновали последнюю гостиницу, прохожие вообще перестали попадаться им навстречу. Мано выбрала скамеечку поукромнее на этом пустынном бульваре, где бушевал ветер. Здесь было спокойнее, чем в самом тихом ресторанчике города. Они сели и развернули свои бутерброды.
- Ну? - спросила Мано.
Агнесса изложила ей ход событий. Рассказала о тайнике "Инжир" и появлении жандармов на мысе Байю, о цыгане, укрывшемся в маки на Пор-Кро, об убийстве полицейского, которого они перетащили через весь остров и бросили в воду; рассказала все, за исключением того, что последовало после, хотя именно это ее и мучило. Она замолкла. Мано круто повернулась к ней. Держа в руке недоеденный бутерброд, подставив немолодое раскрашенное лицо южному солнцу и мистралю, Мано глядела на Агнессу так пристально, что та решила тайна ее разгадана. Но Мано просто с интересом смотрела на эту женщину, на эту дочь потомственных буржуа, которая так спокойно говорит о своем соучастии в убийстве.
- А знаете, вы просто молодец, - произнесла наконец Мано задумчивым тоном, в котором невольно проскользнула нотка удивления. - Буссардели все же произвели на свет нечто стоящее: вас.
Агнесса почувствовала облегчение, услышав похвалу из уст старшей подруги. К законной ее гордости примешивалась теперь радость по поводу того, что она не открыла своей тайны. Это мгновенное искушение объяснялось скорее желанием поразить подругу, нежели потребностью пооткровенничать, ибо тайна эта даже для нее самой была слишком интимной, а главное, по правде говоря, не имела никакой связи с той помощью, которую она оказала преследуемому, повинуясь моральному кодексу, обязательному для обеих женщин. И, как знать, поняла бы Мано при всем своем свободомыслии эту любовь без слов?
- А скажите, миленький, - продолжала Мано, - у вас на острове еще никого не арестовали?
- Нет.
Агнесса объяснила, что тело полицейского еще не обнаружено, но в связи с его исчезновением в Пор-Кро прибыл отряд жандармов. Однако на острове репрессий пока нет.
- Скажите только мне одной, - проговорила Мано. - Положа руку на сердце, вы боитесь?
- Ну конечно же, за цыгана.
- За вашего подопечного? Но он вернулся на материк, бог с вами!
- Вы так думаете?
- Если бы он остался на острове, вы бы его увидели, ведь так?
- Я тоже так подумала, но ведь я могу и ошибиться, - произнесла Агнесса и, поднося ко рту бутерброд, опустила на него глаза. - Для очистки совести я в течение нескольких дней прятала еду между корнями сосен. Но она оставалась нетронутой. Вот я и подумала, что, возможно, он ранен, сорвался с утеса.
Мано пожала плечами.
- Поверьте мне, цыган отнюдь не сумасшедший, чему доказательством рассказанная вами история: он просто скрылся, вот что он сделал. Но не прибег к той сети, что прежде, иначе я бы знала. Возможно, у него другие связи в Пор-Кро. Ну, скажем, через ваших таможенников.
- Я не решалась с ними об этом заговорить.
- Этого только не хватало!.. Что поделаешь, - добавила Мано, стряхивая с юбки крошки, потому что завтрак был уже окончен. - Вплоть до нового распоряжения мы ему ничем помочь не можем. Я сигнализирую о том, что он уже вне нашей сферы.
То, что Мано с такой легкостью сделала свои выводы и поставила таким образом точку на этом приключении, разочаровало Агнессу. Она продолжала настаивать: неужели действительно нельзя даже попытаться помочь цыгану? Услышав отрицательный и категорический ответ приятельницы, Агнесса замолчала, потом спросила, доверят ли ей при первой же возможности еще какое-нибудь небольшое поручение.
- Хладнокровнее, Агнесса, хладнокровнее! Откуда вы знаете, что за вами не следят? За мной-то уже давно установили слежку.
Мано дала понять, что кое-кто в Кань донес на нее как на подозрительную личность. Она добавила, что сейчас самое разумное, что они могут сделать, это расстаться и вернуться каждая к себе поодиночке. И так как автомотриса Агнессы уходила через полчаса, они решили распроститься немедленно.
- Возвращайтесь в город одна, будьте паинькой. А я еще здесь поброжу. Когда вы уедете, я поеду на вокзал и сяду в первый же поезд, идущий в направлении Ниццы.
- Вы хоть позвоните мне сегодня вечером?
- Хорошо, если вы так хотите. Расскажете мне о вашем мальчугане.
Они расцеловались, разошлись в противоположные стороны, и Мано зашагала к Булури. Два или три раза оглядывалась Агнесса на ее уменьшавшийся с каждой минутой силуэт не в силах справиться с какой-то смутной тревогой. По тому, как приняла Мано рассказ о цыгане, по ее хладнокровию и осторожности Агнесса догадалась, что ее подруге грозит куда большая опасность, чем ей самой, и, очутившись на сен-рафаэльском вокзале, она вдруг подумала, что, возможно, видела Мано сегодня в последний раз.
Напрасные страхи. В тот же вечер по телефону они болтали о самых пустяковых вещах. Жизнь шла своим чередом. Рокки, очень гордившийся тем, что собственноручно посеял рядок моркови и что сегодня днем показались первые зеленые ростки, особенно же гордившийся тем, что он таким образом принимал участие в снабжении дома продуктами питания, потребовал, перед тем как отправиться спать, чтобы мама непременно рассказала об этом важнейшем событии даме из Кань.
Положив на рычаг телефонную трубку, Агнесса осталась наедине со своими мыслями. Строй их успел перемениться. Цыган уже начал тревожить ее одиночество. А в последующие ночи смело в нем расположился. Он посещал Агнессу в ее снах, он приходил рано или поздно, почти не претерпев изменений, неизбежных для тех, кто является нам во сне, но она сразу узнавала его по какой-то неуловимой шелковистой звероватости. Он становился неотступным и дарил ей наслаждения, отзвук которых преследовал ее еще при пробуждении. Однако эти воспоминания были свободны от горьковатого привкуса пепла. Агнесса спокойно принимала все это. Она зорко всматривалась в себя и видела себя насквозь. Никогда не забыть ей этого дикаря, который при первой встрече на даче в Брегьере так ее испугал, человека иной породы, иного мира, чьи руки однажды вечером были запятнаны кровью и чьей надежной сообщницей стала она.
Ничто ее не отвлекало, не отгоняло от нее чары. Днем, поглощенная заботами о сыне, играя с ним или просто наблюдая издали за его играми на площадке или в зарослях вереска, она забывала образ цыгана. Но как только мать оставалась одна, она теряла неуязвимость. Когда наступила жара и вновь вернулась привычка проводить самые знойные часы у себя в спальне, этот второй дневной сон стал для Агнессы как бы продолжением ночного. Как-то раз после завтрака она положила Рокки с собой в постель, но сразу же началось обычное наваждение, и, проснувшись вся в поту, увидев рядом с собой невинное дитя, она отнесла мальчика в его кроватку.
