Уильям Фолкнер - Звук и ярость
– Что? – говорю я. Он посмотрел на свои часы. Потом пошел к двери и посмотрел на часы над судом. – Вам бы обзавестись часами за доллар, – говорю я. – Дешевле выйдет всякий раз думать, что они врут.
– Что? – говорит он.
– Ничего, – говорю я. – Надеюсь, я не доставил вам лишних хлопот.
– Покупателей было мало, – говорит он. – Все отправились в цирк. Так что ладно.
– Если не ладно, – говорю я, – так вы знаете, что вы можете сделать.
– Я сказал, что ладно, – говорит он.
– Я слышал, – говорю я. – А если не ладно, так вы знаете, что вы можете сделать.
– Ты что, хочешь совсем уйти? – говорит он.
– Это не мой магазин, – говорю я. – Мои желания значения не имеют. Только не воображайте, будто делаете мне одолжение, если я у вас служу.
– Ты был бы хорошим дельцом, Джейсон, если бы сам себе не мешал, – говорит он.
– Во всяком случае, я умею заниматься собственными делами, а в чужие не лезть, – говорю я.
– Не понимаю, зачем ты добиваешься, чтобы я тебя уволил, – говорит он. – Ты знаешь, что можешь уйти, когда захочешь, и мы расстанемся по-хорошему.
– Может, поэтому я и не ухожу, – говорю я. – Я делаю свою работу, вы мне за нее платите, и все тут. – Я пошел в контору, выпил воды и вышел во двор. Джоб наконец-то покончил с культиваторами. Тут было тихо, и скоро голове стало легче. Я слышал, как они поют, а потом и оркестр. Ну и пусть они увезут из графства все четвертаки и десятицентовики до единого, мне-то что. Я сделал что мог. Только дурак, прожив с мое, не поймет, когда надо бросить. Особенно раз это не мое дело. Будь она моя дочь, все было бы по-другому, потому что у нее времени бы не было; она бы работала, чтобы прокормить всяких больных, и идиотов, и черномазых, только у меня духу не хватило бы привести в этот дом кого-нибудь. Уважение не позволило бы. Я мужчина, я могу это выдержать, это моя собственная плоть и кровь, и хотел бы я посмотреть на человека, который посмел бы говорить неуважительно о женщине, которую я считаю своим другом, это только порядочные женщины себе позволяют, а хотел бы я увидеть порядочную благочестивую женщину, которая хоть вполовину была бы такой надежной, как Лорейн, шлюха она там или не шлюха. Я ж говорю если бы я женился ты бы взвилась что твой воздушный шар а она говорит я хочу чтобы ты был счастлив имел бы собственную семью а не надрывался всю жизнь ради нас. Но меня скоро не станет и тогда ты сможешь жениться только ты никогда не найдешь жены достойной тебя а я говорю как бы не так. Ты ж выпрыгнешь из могилы ты сама знаешь. Я говорю спасибо с меня хватает женщин о ком заботиться а если я женюсь так она наверняка окажется наркоманкой. Нам же в семье только этого и не хватает, говорю я.
Солнце уже спустилось за методистскую церковь, и вокруг колокольни кружили голуби, а когда оркестр перестал, я услышал, как они воркуют. С Рождества едва четыре месяца прошло, а их опять полным-полно. Небось преподобный Уотхол теперь сыт по горло. Вы б подумали, что мы в людей стреляем, такие он речи произносил и даже за чье-то ружье ухватился, когда они подлетали. Тут тебе и мир на земле, и во человецех благоволение, и малая птица не упадет на землю. Да ему-то что, сколько бы их не расплодилось – делать ему нечего, вот и за временем следить не нужно. Налогов он не платит, и не его денежки каждый год выбрасываются на чистку башенных часов, чтоб они хоть как-нибудь ходили. За их чистку сорок пять долларов платят. Я тогда сосчитал на земле сотню с лишним недовылупленных птенцов. Уж вроде могло бы у них хватить здравого смысла убраться из города. Хорошо хоть, что семейных уз у меня не больше, чем у голубя, что так, то так.
Оркестр опять играл, быстро и громко, словно им было пора расходиться. Ну, теперь они должны быть довольны. Может, им хватит музыки на все пятнадцать миль до дому, и пока они будут распрягать в темноте, задавать корм скотине и доить. Насвистят скотине эти мотивчики, перескажут шутки, и вроде бы можно подсчитывать, сколько они заработали, не взяв в цирк и скотину. Прямо-таки получается, что человек с пятью детьми и семью мулами выгадал чистых двадцать пять центов, когда повел в цирк свое семейство. Вот так. Эрл вошел в контору с двумя свертками.
– Надо бы их доставить, – говорит он. – Где дядюшка Джоб?
– В цирк ушел, я думаю, – говорю я. – За ними нужен глаз да глаз.
– Он не имеет привычки сбегать, – говорит он. – На него я могу положиться.
– На меня намекаете, – говорю я.
Он подошел к двери, выглянул наружу и прислушался.
– Хороший оркестр, – говорит он. – Представлению пора бы уже кончиться.
– Если только они не собрались заночевать там, – говорю я. Ласточки начали кружить, и я слышал, как воробьи собираются на деревьях во дворе суда. То и дело они стайками взлетали над крышей и сразу скрывались из вида. На мой взгляд, мороки от них не меньше, чем от голубей. Из-за них во дворе суда нельзя даже посидеть спокойно. Не успеешь оглянуться, как блям! Прямо тебе на шляпу. Но стреляют по ним пусть миллионеры, пять-то центов за выстрел. Взяли бы да насыпали на площади отравы, так в один день от них избавились бы, потому что если торговец не может справиться со своим товаром и он у него по площади бегает, то пусть торгует не курами, а чем-нибудь, что не ест, – плугами там или луком. А если человек собаку удержать не может, так либо она ему не нужна, либо такому и заводить собак нечего. Я так говорю: если все дела в городе вести по-деревенски, так и выйдет не город, а черт-те что.
– Даже если они и кончили, нам от этого проку не будет, – говорю я. – Пока запрягут да выедут, им все равно раньше полуночи домой не добраться.
– Ну что же, – говорит он. – Зато повеселились. Почему бы им и не поразвлечься время от времени? Фермеры на холмах трудятся с утра до ночи и получают с этого самую малость.
– А кто ж их заставляет заводить фермы на холмах, – говорю я. – Да и в других местах тоже.
– А что было бы с тобой и со мной, если бы не фермеры? – говорит он.
– Я бы сейчас был дома, – говорю я. – Лежал бы со льдом на голове.
– Что-то часто у тебя голова болит, – говорит он. – Почему бы тебе не заняться зубами всерьез? Он утром их все проверил?
– Кто он? – говорю я.
– Ты же говорил, что утром ходил к зубному врачу.
– Вас что, не устраивает, что у меня голова болит в рабочее время? – говорю я. – Так, что ли?
Они заполнили весь проулок, возвращаясь из цирка.
– Вон они идут, – говорит он. – Вернусь-ка я в магазин.
Он ушел. Странная вещь: что бы с тобой ни было, мужчина всегда даст тебе совет проверить зубы, а женщина – жениться. И давать тебе советы, как вести дела, обязательно будет человек, который сам ни в чем никакого толку не добился. Вроде того, как всякие там университетские профессора, у которых за душой и пары крепких носков не найдется, дают тебе советы, каким способом заработать миллион за десять лет, а женщина, не сумевшая даже мужа подцепить, всегда готова дать совет по части семейной жизни.
Старик Джоб подъехал с фургоном. И пяти минут не прошло, как он кончил заматывать вожжи вокруг скобы для кнута.
– Ну, – говорю я, – хорошее было представление?
– Я еще не видел, – говорит он. – А вот вечером пусть меня полиция в шатре ищет.
– Не видел, как бы не так, – говорю я. – Тебя же с трех часов тут не было. Мистер Эрл только что сюда приходил, спрашивал тебя.
– Я делал свое дело, – говорит он. – Мистер Эрл знает, где я был.
– Надувай его, если хочешь, – говорю я. – Я про тебя не расскажу.
– А кого же другого мне и надувать, как не его, – говорит он. – Чего мне зря время тратить, чтобы надувать человека, коли мне все едино, увижу я его вечером в субботу или нет? Вас надувать я и пробовать не стану, – говорит он. – Вы для меня больно ловки. Да уж, – говорит он и с деловым таким видом кладет в фургон не то пять, не то шесть малюсеньких сверточков. – Вы для меня больно ловки. Другого такого ловкача в городе не сыщешь. Вот вы-то запросто надуваете человека, который уж до того ловок, что сам за собой не угонится, – говорит он, забираясь на козлы и разматывая вожжи.
– Кого же это? – говорю я.
– А мистера Джейсона Компсона, – говорит он. – Но-о, Дэн, пошел.
Одно колесо держалось на честном слове. Я смотрел ему вслед, проверяя, успеет он выехать из проулка или оно раньше соскочит. Черномазый, он на чем хочешь поедет, только дай ему. Я говорю, на эту колымагу смотреть противно, а все-таки ты держишь ее в каретнике уже сто лет, чтобы он мог раз в неделю прокатиться на кладбище. Я говорю, не он первый, кому приходится делать то, чего он не хочет. У меня бы он в машине ездил как миленький или сидел бы дома. Да что он, понимает, что ли, куда едет, на чем едет, а мы держим коляску и лошадь, чтобы он мог кататься по воскресеньям.
Ведь Джобу плевать, соскочит колесо или нет, только бы ему недалеко было возвращаться пешком. Я так говорю: единственное место для них – это поле, где б они работали с зари до заката. Ведь им ничего нет хуже зажиточности или легкой работы. Дайте-ка кому-нибудь из них потереться возле белых, и он уже гроша ломаного не стоит. До того навостряется, что бездельничает прямо у вас на глазах, вот как Роскус, а он всего только одну промашку и сделал: в один прекрасный день недоглядел да и помер. Увиливают, крадут, дерзят вам все больше и больше, пока в конце концов не пристукнешь их бруском или еще чем-нибудь. Ну, это уж пусть Эрл беспокоится. Только я бы никогда не позволил, чтобы мой магазин рекламировал по всему городу старикашка негр с фургоном, который вот-вот развалится на первом же углу.
