Уильям Шекспир - Шекспировские чтения, 1976
За нравы строгие прославленный везде...
В изображенном Шекспиром герцоге Винченцо были черты пуританина, которому свойственно религиозное лицемерие.
Анджело Пушкина - итальянец эпохи Возрождения, индивидуалист и политик, в духе тех, о которых писал Макиавелли. Сама формула "искусство властвовать" приводит на память трактат этого знаменитого флорентийского мыслителя.
Несколько иначе, чем Шекспир, характеризуя два типа правителя, Пушкин остается верен Шекспиру в главном - реалистической широте и правдивости изображения народной жизни.
Замечательная четвертая главка первой части целиком принадлежит Пушкину.
Лишь только Анджело вступил во управленье,
И все тотчас другим порядком потекло,
Пружины ржавые опять пришли в движенье,
Законы поднялись, хватая в когти зло,
На полных площадях, безмолвных от боязни,
По пятницам пошли разыгрываться казни,
И ухо стал себе почесывать народ
И говорить: "Эхе! да этот уж не тот!"
Сила этой картины не только в удивительной мощи, массивности и лаконизме стиха, но прежде всего в том, что здесь нарисован выразительный образ народа, его мудрость, его способ реагировать на то, что делают правители.
То, что дает здесь русский поэт, конгениально шекспировскому изображению народа, причем на всей этой картине лежит удивительно выраженный колорит западной жизни.
И все же концепция новеллы Пушкина существенно отличается от концепции драмы Шекспира. Пушкин так характеризует закон, от которого должен был пострадать Клавдио:
Между законами забытыми в ту пору
Жестокий был один: закон сей изрекал
Прелюбодею смерть. Такого приговору
В том городе никто не помнил, не слыхал.
Очевидно, за время правления Дука закон этот не применялся. И ничего особенно дурного от этого не произошло. Закон этот мог и вообще не существовать.
Изображая Анджело, Пушкин снимает тему легизма, тему формального применения закона (мера за меру), снимает и тему противопоставления внешнего, показного выполнения законов и внутреннего беззакония.
Его Анджело - суровый правитель времен Ренессанса и одновременно индивидуалист-итальянец. Движимый своей пылкой решительной натурой, он, влюбившись в Изабеллу, предложил ей, ценою своей чести, спасти брата.
Мысль Пушкина уточняет и третья часть его новеллы. В сжатом и лаконичном эпическом повествовании поэт дорисовывает характер герцога и завершает сюжет:
Пока народ считал его в чужих краях
И сравнивал, шутя, с бродящею кометой,
Скрывался он в толпе, все видел, наблюдал
И соглядатаем незримым посещал
Палаты, площади, монастыри, больницы,
Развратные дома, театры и темницы.
Воображение живое Дук имел;
Романы он любил и, может быть, хотел
Халифу подражать Гаруну Аль-Рашиду.
У Шекспира герцог казнит Бернардина и Луцио. У Пушкина Дук никого не казнит. Марьяна и Изабелла просят помиловать Анджело:
И Дук его простил.
Шекспир противопоставляет легизму и формализму абсолютистской законности правителя ренессансного типа.
Пушкин противопоставляет суровому ренессансному правителю сказочного Гаруна аль-Рашида, правителя, не способного быть властелином, доброго гуманиста и философа, любителя искусства.
Разочарование Пушкина в правителях и власти гораздо более последовательное и абсолютное, нежели разочарование Шекспира.
Его Дук не правитель, а гуманист и покровитель художеств.
Пушкин прошел через увлечение сильным и энергичным правителем (достаточно вспомнить увлечение его преобразовательной деятельностью Петра I).
"Анджело" отражает новый взгляд Пушкина на правителя, выдвинутого господствующим классом. За подобным разочарованием в таком правителе и его поступках скрывалась возможность поисков новых исторических путей и решений, подсказанная XIX в.
Эпоха Шекспира, как мы уже отмечали, была эпохой, когда драматическая форма находилась в зените. Пушкин жил в период расцвета лирической поэзии и начинающегося расцвета новеллы и романа. Превратив пьесу Шекспира в новеллу в стихах, он действовал в духе своего времени. Возможно, он исходил и из того, что русский театр, который он стремился реформировать, не справился бы с постановкой "Меры за меру".
Так или иначе Пушкин дал русскому читателю гениальную новеллу в стихах, написанную в шекспировском духе.
ПАСТЕРНАК И ШЕКСПИР
Лев Озеров
Это имя - Шекспир! - звучит так мощно, что за ним легче представить целую эпоху, чем одного автора. Эпоху, замахнувшуюся на несколько эпох, на вечность.
Об этом думалось, эта мысль проходила через сердце, главенствуя в нем, когда я слушал стремительные и неожиданные монологи Бориса Леонидовича Пастернака, посвященные Шекспиру. Иногда это были диалоги, подчас - общие беседы (необязательно только о Шекспире).
Долговременная работа Пастернака над переводами не была лишь увлеченностью или одержимостью ("одной лишь думы власть" - по Лермонтову). Это была целая полоса в зрелые годы художника. Шекспир был одним из тех мощных стимулов, которые способствовали этой зрелости, были добрыми и незаменимыми спутниками ее.
Можно было видеть Пастернака, появлявшегося с томом Шекспира, с которым он не хотел расставаться и каждую минуту мог заглянуть в текст этого тома. Это был либо - предпочтительно - сам Шекспир, либо его комментаторы, либо работа Виктора Гюго о Шекспире, о чем пишет в своих воспоминаниях А. К. Гладков.
Начавшиеся до войны занятия Шекспиром продолжались и во время войны и после нее.
Помню, как сизые хлопья пепла медленно кружились в воздухе и нехотя падали на землю. Это знойным летом начала войны редакции и издательства жгли свои архивы. Однажды в бумажных ворохах я неожиданно увидал листки, исписанные очень характерным - открытым и свободным - почерком, похожим на острые, стремительно летящие с ветром язычки огня. Почерк Бориса Пастернака, его рука! Так писал он один. Я поднял эти листки и сохранил их. В дальнейшем к ним добавились и другие страницы - стихотворные и критические, подаренные мне автором, Н. Н. Асеевым, Ю. Б. Мирской и другими.
Обращаю внимание читателя на четыре заметки Бориса Пастернака: "О Шекспире", "Вместо предисловия", "Общая цель переводов" и "Гамлет, принц датский (от переводчика)", опубликованные мною в сборнике "Мастерство перевода" (VI. М., 1968).
Текст первых двух заметок воспроизведен по рукописям, относящимся к военным годам и хранящимся в моем архиве. Третья - "Общая цель переводов" является ранней редакцией первой главки "Заметок к переводам шекспировских драм" (август 1946 г.). Эта заметка почти ничего общего не имеет с окончательным текстом первой главки статьи, которая в свое время была помещена в сборнике "Литературная Москва" (1956). Рукопись этой заметки и всей статьи хранится в доме поэта в Переделкине. Четвертая - "Гамлет, принц датский" - была напечатана в журнале "Молодая гвардия" (1940, э 5-6). Хотя по времени написания она должна была бы открывать цикл заметок в подборке сборника "Мастерство перевода", она здесь завершает их, являясь напоминанием о строках, затерявшихся в комплектах довоенного журнала и ставших библиографической редкостью. Все четыре заметки образуют сводный критический цикл, который, с прибавлением упомянутых "Заметок к переводам шекспировских драм", послужит ценным подспорьем к познанию пастернаковского Шекспира.
В разные годы я встречал Бориса Леонидовича Пастернака на улицах Москвы, у него дома в Лаврушинском и на даче в Переделкине, на вечерах во Всероссийском театральном обществе, в Московском университете, в Центральном доме литераторов. С глазу на глаз, в обществе друзей и знакомых, он, все более и более воодушевляясь, сияя и усиливая действие речи ему одному присущей юношески непосредственной и всегда неожиданной жестикуляцией, много и охотно говорил о жизни и о Шекспире, о Шекспире, вошедшем в его жизнь.
Можно сказать так: он был обуреваем Шекспиром, как бывал обуреваем музыкой, философией, грозой, любовью. Перед Пастернаком был не автор, который восхищал и звал к переводческому верстаку. Нет, это была одна из стихий мира, это было второе имя творческого начала жизни.
Шекспир! Это тема у Пастернака не исчерпывается только его переводами пьес и лирики. Тема Шекспира у Пастернака гораздо шире. Она находится в непосредственной и тесной связи с выработкой новой поэтики Пастернака, его творчеством писателя и мыслителя. Она прослеживается от раннего стихотворения "Шекспир" (1919) до позднего - "Гамлет" (1946-1952). От "Марбурга" (1915) со знаменитой строфой ("В тот день всю тебя, от гребенок до ног, Как трагик в провинции драму Шекспирову, Носил я с собою и знал назубок, Шатался по городу и репетировал") до незавершенной, писавшейся незадлого до смерти драмы в прозе "Слепая красавица", опирающейся на изучение отечественной истории и шекспировские хроники.
