Кейт Бернхаймер - Мать извела меня, папа сожрал меня. Сказки на новый лад

Эта история стара как мир. От нее я и танцевала. В сердце Андерсеновой поразительно меланхоличной истории — борьба за уравновешивание смертных желаний и поиска бессмертия, вечности — как бы мы это ни называли. Во мне есть глубинное сострадание — оно есть у всех нас — сущностной дилемме желания, чтобы страсть, любовь и дружба с одним человеком росли, а не отмирали лишь потому, что время прошло. Много чего можно сказать и о борьбе с потребностью отделять человеческую любовь от того, что мы склонны звать святым.

Все встало на свои места. Я быстро написала этот текст — после визита в торговый центр, где женщины опрыскивали меня духами и тянулись ко мне своими трепещущими пальцами, похожими на полипы, которые видела Русалочка, придя к Морской ведьме признаваться, что хочет обрести новую жизнь. Этот образ вызвал к жизни все остальные.

— К. В.

Кэрен Бреннан

СНЕЖНАЯ КОРОЛЕВА

Дания. «Снежная королева» Ханса Кристиана Андерсена

Я только-только вернулась в город, проведя вдали от него долгое время, которое потратила на завершение довольно большой работы — о качестве ее судить не мне, — и теперь жила в квартире друга, с которым столкнулась в книжном магазине «Границы» после двух недель злосчастных скитаний по городу. Шел снег, впрочем, в те дни снег шел здесь всегда, — а если не шел, то каждому казалось: вот-вот пойдет или только что перестал, — и потому я замерзла. Из теплой одежды у меня только и была, что хилая красная ветровка, то есть, можно сказать, я все равно что в купальнике разгуливала. Полагаю, когда друг спросил, где я живу или где ночую, он сделал это из жалости. Наверное, мой вид — человека всеми брошенного — и подтолкнул его к тому, чтобы сказать, знаешь, у меня есть свободная софа, и подмигнуть; я считаю, что друг мой проявил очень большую доброту, большую сердечность, хотя, сколько я помню, ни добротой, ни сердечностью он никогда не славился.

Мы с ним бродили по отделу психологии, он держал в руке книгу, посвященную пограничным состояниям личности, я — примерно такую же о нарциссизме. Maladies de jour,[10] пошутил мой друг, — если не считать наркомании. О да, наркомания, туманно ответила я. Я не была уверена, что мне так уж хочется обсуждать с ним проблему наркомании. Я знала многих наркоманов, все были невыносимо грустны, отчего я и затруднялась говорить о них неуважительно. Одним из них был мой сын, жалкий человек, то попадавший в какую-нибудь клинику, то выходивший из нее, то жульнически заставлявший меня покупать фальшивые рецепты. Мне хотелось забыть о сыне, выбросить его из головы, однако чем больше усилий я к этому прилагала, тем явственнее видела его совсем рядом, как будто мне показывали кино: вот он — серьезный карапуз в комбинезончике, вот ласковый полненький мальчик с прямыми каштановыми волосами, спадающими на один глаз.

«Не судите да не судимы будете»,[11] — предостерегает нас Библия, да и то сказать, я сама была в то время бездомной, только-только вернувшейся из своего рода отпуска, во время которого произвела на свет горы материала (бог весть, насколько хорош был хоть какой-то из них). И все-таки, судачить о сыне я не хотела.

Потом мы с другом перебрались в раздел беллетристики и занялись полкой «А» — Аполлинер, все Андерсоны, Апдайк, Акутагава и прочие — мало ли их на «А», каждый из нас выбирал тех, кто нам больше по вкусу. Мы снимали книгу с полки, пролистывали ее и возвращали на место, предварительно улыбнувшись названию или фотографии автора, вы и сами так делаете.

Я не спала уже неделю, я уезжала, а вернувшись в этот город, обнаружила, что все в нем переменилось. Например, какая-нибудь улица, которую я помнила идущей в одном направлении, к столице штата, теперь шла в другом. Бульвар с трехполосным движением сдавили с двух сторон бездушные высокие здания. На месте двухгодичного колледжа, где я когда-то преподавала первокурсникам литературную композицию, вырос магазин, торгующий мелкими бытовыми приборами, а на всех автомобилях появились новые безвкусные номерные знаки. Мне что-то не помнится, чтобы девиз штата выглядел, как _______; не исключаю, впрочем, что на девиз штата я никогда внимания не обращала. Стоял, как я уже говорила, сильный холод, шел снег или вроде того, а я же помню, что раньше климат был очень умеренный, отдавал предпочтение морским благовонным бризам, синеве. Теперь и моря-то видно не было (я специально искала, пока не сбилась с ног), и странный запашок пронизывал воздух, холодный, но не сказать, чтобы свежий, похожий на запах старого снега — он появился так недавно, что в памяти не отложился: попал скорее всего, в скоротечный зазор между ностальгией и страхом, да и застыл, обрел долговечность.

Друг мой был слеп на один глаз, и хоть уверял меня, что всегда был слепым на один глаз: свалился в десять лет с санок, — я не помню, чтобы он и раньше был слеп на один глаз. Должно быть, ты умело это скрывал, заметила я. Мой друг ощетинился. Такое не скроешь, отрезал он. Он держал издание сказок X. К. Андерсена в бумажной обложке, держал так далеко от лица, как позволяла вытянутая рука, потому что — мало ему было слепоты на один глаз, он еще и нуждался в новых очках для чтения, — и упорно желал поделиться со мной выдержкой из «Снежной королевы», истории про ужасное существо, Снежную Королеву, которая похищает мальчика по имени Кай. Не хотелось быть грубой, однако сказки меня не так уж и интересуют, каким бы талантливым и почитаемым ни был их сочинитель. По правде сказать, «Снежная Королева» содержала особенно опасную для меня ассоциацию, поскольку она — холодная, прекрасная женщина — приводила мне на ум мою мать, от которой я когда-то слышала эту сказку. И потому, когда мой друг принялся декламировать — «…это была высокая, стройная, ослепительно белая…»[12] — я позволила моим мыслям блуждать, где им захочется.

Две недели я искала море и спала, где придется, под любым навесом или выступом, какой удавалось найти — мосты, которых в прежние дни было многое множество, исчезли, не оставив следа, уцелели только их быки, — под новыми горгульями, уродливыми, обремененными снегом, под крошечными балкончиками, бывшими когда-то такими ароматными, засаженными цветами, а теперь на них курили люди, бросавшие вниз еще тлевшие окурки, и те летели, точно ракеты, и несколько раз едва не спалили меня дотла.

Не хотелось мне расспрашивать моего друга — да, собственно, и никого другого — о море, потому что я более чем могла забыть, просто-напросто, где жила прежде. Пока он читал Андерсенову «Снежную Королеву» — взволнованно, театрально возвышая голос, как всегда и читают люди, которым страх как хочется, чтобы ты разделила их восторг, — мысли мои блуждали по улицам точно так же, как проблуждало последний месяц тело. А моря все-таки не увидело.

Мой друг не славился ни сердечностью, ни добротой и все же пригласил меня к себе в квартиру, где, по его словам, стояла пустая софа с моим именем. Должно быть, он знал, что я смертельно устала, ведь я то и дело зевала и наматывала на палец прядь волос, потом разматывала — такая привычка посещает меня, когда я совсем устану.

Мой друг сказал: Об одном прошу — не забывай заправлять занавеску душа в ванну. Иначе вода протечет в нижнюю квартиру и тамошнюю сучку хватит удар.

Это не сложно, ответила я. Мы еще и до квартиры его не дошли, а он уже сообщил мне правило насчет воды и душа. Интересно, подумала я, будут ли и другие правила, выполнять которые окажется труднее, поскольку меня, как и любого другого человека, беспокоит мое бессознательное поведение, управлять которым я не могу, — да и слишком стара я, чтобы меняться.

Вижу я плоховато, ни к селу ни к городу сообщил мой друг. Мы шли по какой-то авеню — вернее сказать, скользили по какой-то авеню, потому что недавно прошел, разумеется, снег, проезжую часть покрыли следы лыж и саней, цепей и зимних покрышек, — здесь, собственно, и видеть-то особо нечего, хотелось мне сказать моему другу, белым-бело, а небо, улица, все то, что можно увидеть в бесснежный день, завалено снегом, в особенности — ряды машин, их замело настолько, что я не сказала бы наверняка, машины ли это. Откуда мне знать, может быть там, под сугробами, спят огромные, нескладные морские чудовища, лишившиеся, как и все мы, моря.

Тем не менее руку моему другу я подала, и он вцепился в мою красную ветровку, которая, пожалуй, не столько согревала меня, сколько холодила, сшитая из странной, холодной ткани, и вот таким манером мы со временем добрались до его жилья.

В новом моем жилище я устроилась очень удобно, оно по всем статьям побивало бездомные блуждания по ледяным улицам, где я нарывалась на банды грабителей и наркоманов, хорошо хоть сына моего среди тех, кто мне там встречался, не было. Я не знаю, что сделала бы, увидев моего жалкого сына. Сердце мое больше не обливается кровью при мысли о нем, хоть и были времена, когда сын разбивал его вдребезги. Но довольно об этом. Всякий раз, как я пытаюсь изгнать его из памяти, он с его серыми глазами домиком появляется снова, но кто бы ни встретился мне в последний месяц во время блужданий, сын бросался в глаза своим отсутствием среди них.