Сонная Лощина - Вашингтон Ирвинг
Врата Дьявола в детстве моем внушали мне ужас и были ареною моих рискованных предприятий; будучи мореплавателем этих мелких морей, я не раз во время воскресных скитаний, которые обожал, как и все голландские пострелы-мальчишки, подвергался опасности потерпеть кораблекрушение и утонуть. И впрямь, отчасти из-за названия, отчасти по причине различных связанных с этим местом необыкновенных событий и обстоятельств, в моих глазах и в глазах моих вечно праздных приятелей Врата Дьявола были неизмеримо страшнее, чем Сцилла и Харибда[45] для моряков древности.
Посредине этой стремнины, рядом с группою скал, называемых «Курица и цыплята», виднелся остов разбитого судна, попавшего в водоворот и во время шторма выброшенного на камни. Передавали, что это пиратский корабль, и еще какую-то историю о страшном убийстве – что именно, я не помню, – заставлявшую нас смотреть на разбитый корпус с паническим страхом и объезжать его по возможности дальше. И действительно, унылый вид разрушающегося корабельного остова и место, в котором он гнил в одиночестве, были сами по себе достаточным основанием, чтобы породить причудливые образы и представления. Ряд почерневших от времени, едва выступавших над поверхностью судовых ребер – вот все, что мы видели при высокой воде; но когда начинался отлив, обнажалась довольно значительная часть корабельного корпуса, и его могучие ребра, или шпангоуты, с нависшими на них водорослями, проглядывавшие сквозь отпавшую местами обшивку, казались огромным костяком какого-то морского чудовища. Над водою высился даже обрубок мачты с болтавшимися вокруг него концами канатов и блоками, которые скрипели при ветре, и над меланхоличным корпусом корабля описывала круги и пронзительно кричала прилетевшая с моря чайка. Я смутно припоминаю рассказы о матросах-призраках, которых иногда видели ночью на корабле; у них были голые черепа, в их пустых глазных впадинах горели синие огоньки, но я успел запамятовать подробности.
Эти места были для меня областью сказки и вымысла, чем-то вроде Пролива Чудовищ у древних. Берега рукава, от Манхеттена и до самой стремнины, весьма живописны; они изрезаны крошечными скалистыми бухточками, над которыми простирают свои ветви деревья, придающие им дикий и романтический вид. В дни моего детства с этими потаенными уголками связывалось бесчисленное множество легенд и преданий, повествовавших о пиратах, духах, контрабандистах и зарытых сокровищах; эти предания пленяли мое воображение и воображение моих юных спутников. Достигнув зрелого возраста, я произвел тщательное расследование, поставив себе целью выяснить, есть ли в этих преданиях хоть чуточку правды; я всегда с живым интересом изучал эту драгоценную, но темную область истории моего края. Впрочем, добиваясь достоверных известий, я встретился с бесконечными трудностями. Прежде чем мне удавалось докопаться до какого-нибудь давно забытого факта, я натыкался на невероятное количество басен и сказок. Я не стану распространяться о «Чертовом переходе», по которому сатана, как по мосту, ретировался через пролив из Коннектикута на Лонг-Айленд, ибо эта тема, кажется, уже разрабатывается одним моим ученейшим и достопочтеннейшим другом-историком, которого я снабдил некоторыми подробностями по этому поводу[46]. Равным образом я умолчу также и о черном призраке в треуголке, которого не раз замечали в непогоду у Врат Дьявола на корме утлой шлюпки, который известен под именем Пират-привидение и которого, как носилась молва, губернатор Стюйвезент застрелил когда-то серебряной пулею, ибо мне так и не пришлось встретить кого-либо, заслуживающего доверия, кто подтвердил бы, что видел этого черного человека, за исключением разве вдовы Мануса Конклина, кузнеца из Фрогснека; но бедная женщина была немного подслеповата и могла впасть в ошибку, хотя утверждают, будто в темноте она видела много лучше, чем кто бы то ни было.
Все это, впрочем, вещи второстепенные по сравнению с рассказами о пиратах и зарытых ими сокровищах, которые больше всего возбуждали мое любопытство. Нижеследующее – вот все, что мне удалось собрать за весьма продолжительный срок и что имеет подобие достоверности.
Пират Кидд
Вскоре после того как Новые Нидерланды были отняты королем Карлом II у их светлостей, господ Генеральных Штатов Голландии, эта провинция, в которой все еще не восстановились спокойствие и порядок, сделалась пристанищем всякого рода авантюристов, бродяг и вообще любителей легкой наживы, живущих своим умом и ненавидящих старомодные стеснения со стороны Евангелия и закона. Среди них первое место принадлежало буканьерам[47]. Эти морские грабители получили, быть может, воспитание на каперских кораблях, являвшихся отличною школой пиратства, и, вкусив единожды от прелести грабежа, продолжали тянуться к нему всей душою. Ведь от капера[48] до пирата всего-навсего один шаг: и тот и другой сражаются из любви к грабежу; последний, впрочем, должен обладать большей отвагою, ибо он бросает вызов не только врагу, но и виселице.
Но в какой бы школе они ни прошли обучение, буканьеры, державшиеся вблизи берегов английских колоний, были ребята дерзкие и отважные; несмотря на мирные времена, они вершили свое черное дело, нападая на испанские поселения и испанских купцов. Легкий доступ в гавань Манхеттена, обилие в его водах укромных местечек и слабость недавно установившейся власти привели к тому, что этот город сделался сборным пунктом пиратов; здесь они могли спокойно распорядиться добычею и не спеша, на досуге, готовиться к новым набегам. Возвращаясь сюда с богатыми и чрезвычайно разнообразными грузами, роскошными произведениями тропической природы и награбленной в испанских владениях драгоценной добычей, распоряжаясь всем этим с вошедшей в поговорку корсарской беспечностью, они были желанными гостями для корыстных купцов Манхеттена. Толпы этих десперадо[49], уроженцев любого государства и любой части света, среди бела дня, расталкивая локтями мирных и невозмутимых мингеров, шумели и буянили на сонных улицах городка; сбывали ловким и жадным купцам свой богатый заморский товар за половину или даже за четверть цены и затем
