Уильям Теккерей - Ньюкомы, жизнеописание одной весьма почтенной семьи (книга 2)
Последнее время мы сознательно оставляли мистера Клайва в тени. У него до того удрученный вид, что нам не хотелось выставлять его на переднем плане в этой семейной картине. Болезнь его столь банальна, что, разумеется, нет надобности обстоятельно описывать ее плачевные симптомы. Он яростно трудится над своими картинами и помимо воли совершенствуется в мастерстве. В этот год он послал на выставку Британского института две картины - "Кавалерийская атака" и "Рыцарь Бриан Храмовник, похищающий Ревекку"; оба произведения были расхвалены не только в "Пэл-Мэл", но и в других газетах. Но его как-то не занимали похвалы в печати. Он был даже слегка удивлен, когда комиссионер купил у него Рыцаря с Ревеккой. Юноша приходил к нам исполненный меланхолии и таким же возвращался к себе. Он был признателен Лоре за ее доброту и сочувствие. И все же главным его прибежищем оставалась мастерская Джей Джея; здесь он поставил свой мольберт и, работая рядом с другом, наверное, поверял свои печали его сострадательному сердцу.
Семейство сэра Барнса Ньюкома покинуло на зиму Лондон. Его матушка, братья, сестры и супруга е обоими детьми отправились на Рождество в Ньюком. Недель через шесть после свидания с дядюшкой Этель прислала ему веселое и ласковое письмо. Они играли спектакли в имении, где гостят с леди Кьго. Капитан Крэкторн великолепно исполнил Джеремию Диддлера в "Чужом кармане", а лорд Фаринтош самым жалким образом провалился в роли Фусбоса в "Bombastes Furioso". Сама же мисс Этель весьма отличилась в обеих этих смешных комедиях. "Вот если бы Клайв нарисовал меня в образе мисс Пленуэйз! - писала она. - Я выпустила пудреные букли, разрисовала все лицо морщинками, всячески подражала старой леди Гриффон и выглядела, по крайней мере, на шестьдесят".
В ответ на милое послание своей очаровательной племянницы Томас Ньюком тоже послал ей письмо. Клайв, писал он, почел бы за счастье рисовать ее, одну ее всю жизнь до самой смерти. И еще он ручается, что сын будет так же восхищаться ею в шестьдесят, как сейчас, когда ей на сорок лет меньше. Однако, решив не изменять принятой линии поведения, полковник отдал письмо сэру Барнсу, прося, чтобы тот передал его сестре. Сэр Барнс взял письмо и обещал отправить его. Свидания баронета с дядей были весьма краткими и прохладными с той поры, как он позволил себе небольшую ложь касательно пребывания старой леди Кью в Лондоне, о чем сразу же позабыл, однако наш добрый полковник никак не мог простить ее племяннику. Раз или два Барнс приглашал дядюшку к обеду, но Томас Ньюком был всегда занят. Барнс не задумывался о причине этих отказов. У лондонского жителя, банкира и члена парламента, тысяча всяких забот и слишком мало времени, чтобы ломать себе голову над тем, почему кто-то вдруг отказался с ним пообедать. Барнс продолжал самым приветливым образом улыбаться при встрече с полковником, жать ему руку, поздравлять его с последними вестями из Индии, не подозревая о том, с каким презрением и недоверием относится к нему дядюшка. "Старик тревожится по поводу сердечных дел своего юнца, наверно, - говорил себе баронет. - Ничего, пройдет время, и мы успокоим его на этот счет". Барнс, без сомнения, полагал, что ведет дело весьма хитро и тактично.
Как раз в то время я услышал от доблестного Крэкторпа кое-какие новости, которые немало встревожили меня, поскольку я желал счастья моему юному другу.
- Наш приятель, маляр, ходит к нам в Найтсбриджские казармы (благородная Зеленая лейб-гвардия стояла тогда в этом предместье) - и всякий раз принимается расспрашивать меня про свою belle cousine {Прекрасную кузину (франц.).}. А мне не хочется выкладывать ему все начистоту, ну ей-богу, не хочется. Только, по-моему, ему больше не на что надеяться. Эти спектакли в Фоллоуфилд совсем доканали Фаринтоша. Он только и говорил про мисс Ньюком, когда мы с ним возвращались с охоты. Он назвал лжецом Фрэнка Подпивалла за то, что тот рассказал одну историю, слышанную им от своего слуги - а слуга слышал ее от горничной мисс Ньюком - про... какую-то совместную поездку кузенов в Брайтон. - Здесь мистер Крэкторп весело ухмыльнулся. - Фаринтош пообещал отколотить Подпивалла и сказал, что не пощадит нашего друга Клайва, - дескать, укокошит его, когда возвратится в Лондон. Под" пивалл был в отчаянии. Ведь он существует на счет маркиза, и прогневается ли Фаринтош или женится - ему все равно крышка: он ведь у него и живет и провиант его потребляет.
Я не счел нужным пересказывать Клайву эти новости или объяснять ему, почему лорд Фаринтош, повстречав нас однажды на Пэл-Мэл, где мы прогуливались с Клайвом, яростно взглянул на молодого живописца и прошел мимо, притворившись, будто не узнает его. Если бы милорду вздумалось искать ссоры, юный Клайв ни за что не спасовал бы, а в нынешнем своем состоянии он мог бы оказаться весьма опасным противником.
Семилетняя малышка из бедной лондонской семьи уже умеет сходить на рынок, сбегать за пивом, отнести в заклад отцовский сюртук, выбрать самую большую жареную рыбу и самую лучшую кость, уцелевшую от окорока, понянчить трехлетнюю Мэри Джейн, - словом, сделать столько разных дел по дому и в лавках, сколько обитательнице Белгрэйвии не освоить, быть может, до старости лет. Бедность да необходимость всему до срока обучат. Иные дети уже ловко лгут и таскают с прилавков, как только научаются ходить и разговаривать. Я склонен предположить, что и маленькие принцы, едва осчастливив мир своим появлением, преотлично знают, какого обхождения с ними требует этикет и каких они вправе ждать почестей. Каждый из нас встречал в своем кругу подобных принцев и принцесс, коим взрослые льстят и поклоняются, и чьи крохотные туфельки лобзают чуть ли не с самого того дня, как малютки начнут ходить.
Прямо диву даешься, сколь вынослив человек от природы; если вспомнить, какой постоянной лестью окружены с колыбели иные люди, в пору только удивляться, почему они не стали эгоистичней и хуже, чем есть. Вышеупомянутую девочку из бедной семьи поят "эликсиром Даффи", а она все-таки каким-то образом остается в живых. У титулованных малюток няньки, мамки, гувернантки, разные сотоварищи, наперсники, однокашники, воспитатели, наставники, камердинеры, лакеи, целая свита приживалов и бесчисленных приживалок, которые потчуют их безмерной лестью и воздают им всяческий почет. Купцы, которые с вами и со мной не более чем вежливы, гнутся в три погибели перед каким-нибудь юным обладателем титула. Пассажиры на железнодорожных станциях шепчут своим близким: "Это маркиз Фаринтош", - и не сводят с него глаз, когда он проходит мимо. Владельцы гостиниц восклицают: "Пожалуйте сюда, милорд! Вот комната вашей светлости!" Считается, будто в учебном заведении титулованное дитя постигает прелести равенства и, поскольку его тоже поколачивают, приучается некоторым образом к подчинению. Как бы не так! Титулованного малыша уже там окружают подхалимы. Ведь респектабельные родители специально посылают своих детей в ту самую школу, где он учится; и сотоварищи эти переходят вслед за ним в колледж и потом всю жизнь лебезят перед ним и угодничают.
Что же до женщин, друзья мои, собратья по юдоли слез, вряд ли вы видели когда-нибудь зрелище удивительней, курьезней, чудовищней, нежели то, как вьются дамы вкруг титулованного юнца, когда он достигает брачного возраста, и как навязывают ему своих дочек. Жил, помнится, некогда один британский дворянин, который привел королю Мерсии своих трех дочерей с тем, чтобы его величество по должном рассмотрении выбрал себе ту, что ему по вкусу. Мерсия была всего-навсего незначительной провинцией, а король ее, стало быть, чем-то вроде нашего лорда. Обычай сей уцелел с тех незапамятных и достославных времен не только в Мерсии, но и в прочих всех областях, населенных англами, и дворянских дочек выставляют напоказ перед княжескими отпрысками.
За всю свою жизнь наш юный знакомец маркиз Фаринтош не припомнил бы дня, когда бы ему не льстили, или общества, где бы его не обхаживали. В его памяти запечатлелось, что в частной школе жена директора гладила его по курчавой головке и потихоньку пичкала леденцами; в колледже ему улыбался и кланялся воспитатель, когда он с надменным видом шагал по газону; в клубах ему уступали дорогу и угождали старики - не какие-нибудь блюдолизы и нищие прихлебатели, а вполне респектабельные льстецы, почтенные отцы семейств, джентльмены с положением, которые уважали в лице этого юноши одно из старейших британских установлений и безмерно восхищались мудростью нации, доверившей подобному человеку диктовать нам законы. Когда лорд Фаринтош прогуливался ночью по улицам, он чувствовал себя Гаруном-аль-Рашидом (вернее, мог бы чувствовать, если бы слышал когда-нибудь об этом арабском властителе), - словом, он казался себе неким переодетым монархом, милостиво изучающим жизнь своего города. И, конечно, при этом юном калифе находился какой-нибудь Мезрур, чтобы стучать в двери и исполнять его поручения. Разумеется, маркиз встречал в жизни десятки людей, которые не льстили и не потакали ему; но таких он недолюбливал и, по правде говоря, не переносил над собой шуток; он попросту предпочитал низкопоклонников.
