Исаак Зингер - Враги, История любви
"Тамара, извини меня" - сказал он."Это Герман".
"Да, Герман. Что случилось?"
"Я ухожу от Ядвиги. Я уезжаю с Машей".
Некоторое время Тамара молчала. "Ты понимаешь, что ты делаешь?", спросила она наконец.
"Понимаю и делаю".
"Женщина, которая требует такую жертву, не заслуживает ее. Я никогда бы не подумала, что ты настолько можешь потерять голову".
"Но это факт".
"А что с магазином?"
"Все в твоих руках. Рабби, на которого я работал, хочет что-нибудь сделать для Ядвиги. Я дам тебе его адрес и номер телефона. Позвони ему".
"Подожди, я возьму чем записать".
Пока он держал трубку и ждал, стало тихо. Ядвига перестала храпеть.
"Сколько сейчас времени?", - подумал Герман. Обычно он точно чувствовал время. Он мог сказать, который час, с точностью до минуты; но сейчас эта способность исчезла в нем. Он молил Бога, перед которым был грешен, чтобы Ядвига не проснулась. Тамара вернулась к телефону. "Говори номер".
Герман назвал ей фамилию рабби Ламперта и номер телефона.
"Ты не мог бы по крайней мере подождать, пока она родит?"
"Я не могу ждать".
"Герман, у тебя ключи от магазина. Ты не мог бы отпереть рано утром? Я в десять буду там".
"Хорошо, я приеду к десяти".
"Ну, эту кашу ты заварил сам, и сям будешь ее расхлебывать", - сказала Тамара и положила трубку.
Он стоял в темноте и прислушивался к своему внутреннему голосу. Потом он пошел в кухню взглянуть на часы. Он был потрясен, увидев, что сейчас только четверть второго. Он спал не больше часа, хотя ему казалось, что он проспал всю ночь. Он огляделся, ища чемодан, в который хотел упаковать белье и рубашку. Он осторожно выдвинул ящик и взял несколько рубашек, нижнее белье и пижаму. Он чувствовал, что Ядвига не спит, а только делает вид, что свит. Кто знает? Возможно ли, что она хочет избавиться от него? Может, ей все это надоело? А может, она выжидает, чтобы в последний момент устроить скандал. Запихивая вещи в чемодан, он подумал о рукописи для рабби? Где она? Он услышал, как Ядвига встает.
"Что случилось?", - закричала она.
"Мне надо кой-куда сходить".
"Куда еще? Ах, это все равно". Ядвига снова легла. Он слышал, как застонала кровать.
Он одевался в темноте, потея, хотя ему было холодно. Мелочь посыпалась у него из карманов брюк. Он все время налетал на мебель.
Телефон зазвонил, и он побежал к нему. Это снова была Маша. "Ты идешь или ты не идешь?"
"Я иду. Ты же на оставляешь мне выбора".
3.
Герман боялся, что Ядвига передумает и попытается силой задержать его, но она лежала спокойно. Все время, что он собирался, она не спала. Почему она молчала? Впервые за все время, что он знал ее ,она вела себя не так, как он ожидал. Казалось, она участвует в заговоре против него, знает что-то, что от него сокрыто. Или она дошла до последней стадии отчаяния? Эта загадка вселяла в него неуверенность. Не исключено, что в последнюю минуту она набросится на него с ножом. Прежде чем покинуть квартиру, он прошел в спальню и сказал: "Ядвига, я ухожу".
Она не ответила.
Он хотел без шума закрыть дверь, но она захлопнулась с грохотом. Он тихо пошел вниз по лестнице, стараясь не разбудить соседей. Он пересек Мермейд-авеню и зашагал вниз до Серф-авеню. Каким тихим и темным был Кони Айленд ранним утром! Увеселительные заведения были закрыты и фонари потушены. Улица тянулась перед ним пустая, как загородная дорога. Он слышал шум волн за полосой пляжа. Пахло рыбой и иными морскими созданиями. На небе Герман видел несколько звезд. Он заметил такси и остановил его.
Все, что у него было - это десять долларов. Он опустил стекло, чтобы выпустить сигаретный дым. В кабину ворвался ветер, но лоб его оставался влажным. Он глубоко вздохнул. Не смотря на ночную прохладу, день обещал быть теплым. Он внезапно понял, что так должен чувствовать себя убийца по пути к своей жертве. "Она мой враг! Мой враг!", - бормотал он, имея в виду Машу. У него было тревожное ощущение того, что все это он уже переживал однажды. Но когда? Или это снилось ему? Ему хотелось пить; или это он хотел Машу?
Такси остановилось у отеля. Герман боялся, что шофер не сможет разменять десять долларов, но он молча отсчитал сдачу. В холле отеля было тихо. Ночной портье дремал за стойкой перед ящичком с ключами. Герман был уверен, что человек у лифта спросит его, куда он направляется в столь поздний час, но тот без единого слова отвез его на нужный этаж. Герман быстро нашел номер. Он постучал, и Маша сразу открыла. Она била в халате и в тапочках. В комнату падал свет от уличных фонарей, другого света не было. Они бросились друг другу в объятья и переплелись без слов, в жутком молчании прижимаясь друг к другу. Солнце взошло, а Герман едва заметил это. Маша высвободилась из его рук и встала, чтобы опустить жалюзи.
Они заснули, так и не поговорив. Он спал крепко и проснулся, оттого, что снова хотел Машу и испытывал страх, оставшийся в нем от забытого уже сна. Все, о чем он мог вспомнить, было - беспорядок, крики и какие-то насмешки. Но вскоре и это спутанное воспоминание поблекло. Маша открыла глаза. "Сколько времени?", - спросила она и снова заснула.
Он разбудил ее, чтобы объяснить ей, что в десять он должен быть в книжном магазине. Они пошли в ванную, чтобы помыть друг друга. Маша начала говорить. "Первым делом нам надо в мою квартиру, я должна взять там кое-какие вещим и запереть дверь. Моя мама туда никогда больше не вернется".
"Это может затянуться на несколько дней".
"Нет, всего несколько часов. Здесь мы больше оставаться не можем".
Хотя он только что насытился ее телом, он никак не мог понять, как выдержав такую долгую разлуку с ней. Она несколько пополнела за эти надели; и помолодела.
"Она устроила сцену, твоя крестьянка?"
"Нет, не сказала ни слова".
Они быстро оделись, и Маша заплатила за номер. Они пошли к станции метро на Шипхедс-бей. Залив был залит солнечным светом и полон лодок, многие из которых, на рассвете уйдя в открытое море, возвращались теперь. Рыба, еще несколько часов назад плававшая в воде, лежала на палубах с остекленевшими глазами, разорванными ртами и заляпанной кровью чешуей. Рыбаки, богатые спортсмены-удильщики, взвешивали рыб и хвастались уловом. Всякий раз, когда Герман видел, как убивают животных, у него появлялась одна и та же мысль: в своем поведении относительно тварей Божьих все люди - нацисты. Самодовольство, которым человек отличался от других живых существ, влекло за собой самые дикие расистские теории и порождало принцип: сила рождает право. Снова и снова Герман решал быть вегетарианцем, но Ядвига и слышать не хотела об этом. В деревне и потом в лагере они достаточно наголодались. Они приехали в изобилие Америки не для того, чтобы снова голодать. Соседки научили ее, что кашрут[9] - это корни иудаизма. Для курицы только почетно, если ее тащат к мяснику, который, прежде чем перерезать ей горло, произносит благословение.
Герман и Маша зашли в кафетерий позавтракать. Он снова сказал, что не может ехать вместе с ней в Бронкс, потому что сначала должен встретиться с Тамарой и отдать ей ключ от магазина. Маша недоверчиво слушала его.
"Она отговорит тебя".
"Тогда пойдем со мной. Я отдам ей ключ, и мы поедем домой".
"У меня больше нет сил. Время, что я провела в санатории - это был сплошной ад. Каждый день мама надоедала мне там, что хочет вернуться в Бронкс, хотя у нее была удобная комната, медсестры, врач, и все, что только может пожелать больной человек. Там была и синагога, где они молились. Каждый раз, когда рабби навещал ее, он приносил ей подарок. На небесах ей не было бы лучше. Но она все время упрекала меня за то, что я засунула ее в дом престарелых. Другие старики скоро поняли, что ее невозможно сделать счастливой. Там был сад, где все они сидели и читали газеты или играли в карты - но она заточила себя в своей комнате. Я жалела стариков. То, что я рассказывала тебе о рабби, правда: он готов был ради меня оставить свою жену. Одного моего слова было бы достаточно".
В метро Маша сделалась молчаливой. Она сидела с закрытыми глазами. Когда Герман что-то говорил ей, она вздрагивала, как будто ее вырвали из сна. Ее лицо, этим утром бывшее круглым и молодым, снова стало худым. Герман заметил у нее седой волос. Наконец-то Маша довела свою драму до кульминации. Все ее истории всегда кончались путаницей, чепухой, театральщиной. Герман посматривал на свои часы. Он договорился с Тамарой на десять, но было уже двадцать минут одиннадцатого, а поезд был еще далеко от нужной ему станции. Наконец, поезд остановился на Кэнал-стрит, Герман выскочил. Он обещал Маше позвонить ей и приехать в Бронкс как можно быстрее. Шагая через ступеньку, он взбежал по лестнице и поспешил к магазину, но Тамары там не было. Она, должно быть, уехала домой. Он закрыл дверь и вышел, чтобы позвонить Тамаре и сказать ей, что он тут. Он набрал номер, но никто не ответил.
Герман подумал, что Маша, наверное, уже дома, и позвонил ей. Он выждал множество гудков, но и там никто не брал трубку. Он набрал еще раз и уже хотел дать отбой, как вдруг услышал Машин голос. Она ругалась и плакала, и он никак не мог понять, что она говорит. Потом он услышал, как она жалуется: "Меня ограбили! Все взяли, ничего нам не оставили, одни голые стены!"
