Преследователь (Записки Даниэля Бренделя) - Гюнтер Вайзенборн
— Итак, вот что я вам еще скажу… — начал адвокат, положил сигару в пепельницу и посмотрел на меня.
— Прощайте, — сказал я и ушел из пивнушки.
На следующий вечер я поехал в «Аскону» — поставил машину в соседнем переулке, внимательно оглядев ее стальной нос. Я колебался, не сесть ли мне в нее и не уехать ли отсюда. Я чувствовал, что плохо владею своими нервами. И все-таки я решил пойти в бар.
Еще из вестибюля услышал я его игру, знакомую мне слащавую мягкость удара и злоупотребление педалью.
Бар был относительно большой и состоял из двух зал, расположенных под прямым углом; рояль стоял на стыке между ними. Я увидел Риделя в третий раз после войны, и он сразу же меня узнал. Он сидел за роялем и играл пьесу в медленном темпе. Valse triste[5]. Играл он с прежним мастерством. Я заметил, как он, зажав сигарету в углу рта, украдкой покосился на меня.
Прошло не меньше получаса, пока рояль замолчал и сменился магнитофоном. Пауль решительно встал и не спеша направился к моему столику. В его взгляде чувствовалась скрытая угроза.
Подойдя к столику, он настороженно огляделся по сторонам, улыбнулся и сел напротив меня.
— Посижу с тобой минутку, не возражаешь?
Я кивнул.
— Значит, ты меня помнишь?
Он помолчал в ответ и закурил сигарету. Его набрякшие веки нависали над глазами. Склонив голову набок и теребя свои белокурые усики, он не спускал с меня глаз.
— Ты взялся меня преследовать? — небрежно бросил он.
Я внимательно оглядел упитанное лицо с круглым, как вздувшийся пузырь, лбом и ответил, помедлив:
— Есть люди, которым всегда дело до других. До всех.
Он посмотрел на меня в упор. В его лице ничто не привлекало внимания, разве что угроза во взгляде.
— Ты вздумал мне грозить?
— Чего же еще ты можешь от меня ждать?
— Ничего, кроме неприятностей.
— Ты думал уйти от последствий?
Он облокотился о стол и посмотрел на меня с какой-то издевкой. Дрожа от ненависти, сидели мы друг против друга, два смертельных врага, скованных друг с другом одинаковой судьбой.
— Вот как! Последствия! Какие? Последствия чего?
— Вальтер был казнен. Ты этого не знаешь?
— Разумеется, знаю, — не меняя тона, небрежно, с вызовом бросил он. — Ты никак не можешь подвести черту под прошедшим. Оказывается, ты из числа непримиримых.
— Как и мертвецы, — ответил я.
— Ты в этом уверен? Не знаю, что бы они сказали, если бы сидели с нами за столом.
— Тогда, на суде, я увидел, каким взглядом посмотрел на тебя Вальтер за то, что ты предал нас.
— Э! И ты подал на меня в суд?
— А ты ждал от меня чего-то другого?
— О нет, нет. Но, может статься, что не найдется доказательств и свидетелей. Возможно, кроме нас с тобой, никто ничего не знает о тех временах. Но у каждого из нас своя версия…
— Почему же ты удрал от меня недавно на улице? Ты испугался!
— Эх, бедняга! Неужели ты до сих пор не понял, что мне нечего пугаться? Никто меня не посмеет тронуть, в том числе и ты!
— Я знаю одно: ты выдал «Серебряную шестерку» и остался безнаказанным.
Он выпрямился.
— Ах, так! Скажите пожалуйста! А где ты возьмешь свидетелей, чтобы подтвердить эту подлую клевету? Берегись, приятель! Если ты посмеешь это повторить, я привлеку тебя к ответу за оскорбление. Я работаю, играю на рояле, и не испугаюсь, как бы ты ни старался испепелить меня взглядом. И тебе советую забыть прошлое. Времена меняются. Тем, кто держится прежних убеждений, прямая дорога в сумасшедший дом. А кто вздумает навлечь на меня подозрения, того привлекут за клевету, понятно?
Он смотрел на меня с лютой злобой. Оба мы не шевелились.
Потом он поднялся с явной угрозой. Судя по его лицу, я ждал, что он сию минуту накинется на меня, закричит, что я его оскорбил, — словом, воспользуется большим количеством свидетелей, чтобы вызвать скандал. Но вдруг взгляд его потускнел, он сделал рукой жест, как бы отмахиваясь от докучного насекомого, и удалился.
Вскоре я тоже вышел из бара и внимательно огляделся по сторонам. Мне было неясно, как он поведет себя дальше. Во всяком случае, не мешало быть настороже. Этот субъект — опытный охотник за людьми. Увидев свою машину, я твердо понял, что надо делать. В эту ночь я окончательно приговорил его к смерти. Нет, Еве не понадобится выступать на суде. Пауль Ридель не отделается мягким приговором. А не нарочно ли я потерял адрес Евы? Сидя за столом в своей меблированной комнате, я учинил себе следующий допрос:
«Ответь, чего ты добиваешься: справедливости?» «Да, и ничего больше».
«Ты добиваешься справедливости правовым путем?» «В данном случае это равнозначно оправданию убийцы. Я добиваюсь подлинной справедливости».
«Ты должен во всеуслышание ратовать за правду и вскрыть погрешности нынешнего судопроизводства».
«Я пытался. Существует другое исконное правосудие, гласящее: око за око».
«Ты хочешь пользоваться орудием врага?»
«Что ж, придется взять на себя этот грех».
«Может быть, он раскаялся?»
«Нет, взгляд у него тусклый и наглый».
«А как же Ева?»
«Ева хочет забыть о вине и смерти. Того же хотят и виновные. Этот спор будет решен между мною и охотником за людьми».
«Без суда?»
«Честные судьи есть, но нет правосудия».
«Но кто же ты?»
«Преследователь».
«И каков твой приговор?»
И я, Даниэль Брендель, выслушав оба внутренних голоса, встал и сказал: — Смерть…
Это было вчера. А сегодня пробил урочный час. Я сижу в машине. Мотор выключен. Асфальт поблескивает под моросящим дождем. Если я сегодня дождусь его, он расплатится с такси, получит из автомата пачку сигарет, а затем перейдет через дорогу.
Бьют часы на колокольне. Я поднимаю взгляд. Церковь все еще подсвечена, но мутно-зеленый предутренний свет стремительно заполняет небо. И вот мне представляется на миг, что небо — прозрачный шатер, нет, вернее, гигантский амфитеатр, на его ярусах расположилось все человечество и, затаив дыхание, следит за двумя ничтожными козявками, двумя недругами — тем, что караулит, и тем, что приближается, — словно исход их борьбы чем-то важен для человечества и словно повторяется это изо дня в день.
Густо-зеленый небосвод медленно затягивается розовато-серыми, отливающими перламутром кучевыми облаками. Неоновые контуры окрашивают колокольни и сигнальные мачты большого города в серо-лиловые тона. Скрежет последнего трамвая будит вдали первый птичий крик.
Ночь медленно подходит к
