Уильям Теккерей - Ньюкомы, жизнеописание одной весьма почтенной семьи (книга 1)
Барнс полагал, что утром был несколько невнимателен к дядюшке; возможно, он тогда подметил выражение недовольства на лице полковника. И вот он встретил дядюшку лучезарной улыбкой и стал немедленно извиняться за то, что утром не задержался с ним: они ведь в Сити так заняты, так заняты!
- А я тут как раз писал о нашем деле, - объявил он. - Составил, право же, весьма трогательное послание к леди Кью и теперь твердо надеюсь, что через день-другой мы получим от нее благоприятный ответ.
- Вы, кажется, говорили, что ее сиятельство где-то на Севере? -сухо спросил полковник.
- Да-да... на Севере, у лорда Уолсенда, у этого крупного шахтовладельца.
- И ваша сестра с ней?
- Этель всегда с ней.
- Так пошлите ей от меня привет, - говорит полковник.
- Сейчас вскрою письмо и напишу об этом в постскриптуме, - сказал Барнс.
- Проклятый лжец! - восклицал полковник, пересказывая мне потом этот эпизод. - И почему никто не вышвырнет его из окна!
Если бы мы имели доступ к личной переписке сэра Барнса Ньюкома и могли заглянуть в это письмо к бабушке, мы, наверное, прочли бы, что он виделся с полковником, каковой все хлопочет о сватовстве своего обожаемого сына; но что он, Барнс, согласно желанию леди Кью, упорно утверждал, будто графиня все еще на Севере, где наслаждается гостеприимством лорда Уолсенда; что он, разумеется, ни слова не скажет Этель без позволения леди Кью, желает бабушке приятного времяпрепровождения и остается... и прочее, и прочее.
Если бы мы вдобавок могли пойти за ним следом, то, возможно, увидели бы, как он возвращается в свой особняк в Белгрэйвии и мимоходом бросает несколько раздраженных слов жене, которая одиноко сидит в темной гостиной, уставив взгляд на тлеющие угольки в камине. Наверное, он ее спросит, отпустив при этом крепкое словцо, отчего она, черт возьми, еще не одета и неужто она вечно будет заставлять гостей дожидаться себя? А через час они уже вместе выйдут встречать прибывших гостей, она - нарядно одетая, с цветами в волосах, и оба с безмятежными улыбками. Потом начнется обед, и будут вестись разговоры, обычные за столом. Поздним вечером сэр Барнс с сигарой во рту отправится куда-нибудь из дому и вернется к себе, когда вздумает; в одиночестве утром позавтракает и отравится в Сити делать деньги. Детей своих он видит раз в две недели, и дважды за этот срок успевает наговорить жене с дюжину злых слов.
А леди Клара день ото дня становится все печальней, часами одиноко сидит у камина и не замечает ни насмешек мужа, ни болтовни детей. Иногда она плачет над колыбелью их маленького сына. Она так устала, так измучена душой! Беда в том, что человек, которому ее продали родители, не дал ей счастья, хоть она и ходит в бриллиантах, имеет целых два экипажа, ораву рослых лакеев, прекрасный загородный дом с восхитительными цветниками и оранжереями, и при всем том она несчастна, - да возможно ли это?
^TГлава LIII,^U
в которой между родственниками происходит ссора
Едва ли не самым трудным в деле, занимавшем сейчас Томаса Ньюкома, было держать сына в неведении относительно тех переговоров, которые он предпринял ради него. Если моему любезному читателю довелось изведать сердечные печали, то, к какому бы полу он ни принадлежал, он знает, что наибольшее сочувствие он встречал в этом случае у тех из друзей, которые сами пережили когда-то подобную историю, и я склонен заключить, что Томас Ньюком, должно быть, очень настрадался в юности во время событий, известных нам только понаслышке, коль скоро он принял так близко к сердцу душевные терзания сына.
Еще недавно мы описывали первый приступ болезни Клайва и его мужественную победу над ней; потом вынуждены были поведать о том, как болезнь возвратилась к юноше и как громко он стенал, мучимый новым приступом своей лихорадки. Прогнавши его прочь, красавица снова призывала его и отыскивала предлог за предлогом, чтобы видеться с ним, - так зачем же она поощряла его самым очевидным образом? Я вполне согласен с миссис Гранди и другими моралистами, что поведение мисс Ньюком в этом деле было достойно всяческого порицания; что, коли она не собиралась замуж за Клайва, ей следовало решительно порвать с ним; что добродетельная девица с твердыми устоями и прочее и прочее, вздумав отвергнуть поклонника, должна положить конец его исканиям - не подавать ему отныне ни малейшей надежды, а также не разжигать в груди несчастного угасающее пламя.
Ну а как же приветливость, страсть к кокетству, родственные чувства, явная и непоборимая склонность к отвергнутому поклоннику, - разве не должны мы принимать все это в расчет и не служит ли это оправданием ее поведению с кузеном? Менее всего, скажут иные критики, ее следует осуждать за желание видеться с Клайвом и быть с ним в дружбе; и поскольку она испытывала к нему сильную приязнь, что предосудительного было в том, что она ее выказывала? Каждый взмах крылом, который она делала, чтобы вырваться из силков, поставленных ей обществом, был вызван лишь естественной тягой к свободе. Если в чем и был ее грех, то в благоразумии, а вина - в излишнем послушании. Разве не читали мы в истории раннего христианства, как юным мученикам приходилось всечасно сопротивляться своим умудренным жизнью родителям, которые хотели, чтобы они молчали и не высказывали своих опасных мыслей; как родители запирали их, держали на хлебе и воде, били и истязали, желая добиться от них покорности, а они продолжали вещать свою правду, отрицали признанных богов и предавали себя в руки палачей или шли на растерзание львам. А разве иные из нас и по сей день не чтут языческих идолов? Разве мир не поклоняется им и не преследует тех, кто отказывается стать перед ними на колени? Многие робкие духом приносят им жертвы, а иные, посмелее, начинают роптать и с затаенной злобой неохотно склоняются перед их алтарями. Однако постойте! Я начал с того, что присоединился к мнению миссис Гранди и других моралистов, но едва мои качели поднялись в воздух, они тут же опустились на стороне Этель, ибо я склонен оправдывать как раз те ее выходки, которые справедливо отталкивают людей благомыслящих. Так признаем же, по крайней мере, что всякая юная красавица непременно мучит своего поклонника, проявляя к нему то равнодушие, то симпатию; она то приманивает его, то гонит прочь, то возвращает его из опалы; испытывает на нем свои чары, хоть и прикидывается невинной, когда ее упревают в кокетстве, - все это, несомненно, столь обычно для молодых девиц, что никто их за это не осуждает, и поскольку Этель виновна лишь в том же - уж такая ли она преступница?
Итак, Этель с ее дуэньей продолжали объезд знакомых и обретались теперь в столь великолепных чертогах и в столь изысканном кругу, что туда не решается последовать за ними скромный составитель этой биографии. Нам остается довольствоваться сведеньями о том, что герцог Такой-то и граф Такой-то с обычным своим радушием принимали, каждый у себя, своих великосветских друзей, поименованных в "Морнинг пост", и среди этих лиц значились вдовствующая графиня Кью и мисс Ньюком.
Пока они отсутствовали, Томас Ньюком мрачно дожидался исхода своих переговоров с Барнсом. Баронет показал дядюшке письмо леди Кью, или вернее постскриптум, который, возможно, писался под диктовку самого Барнса и в котором старая графиня сообщала, что она глубоко тронута великодушным предложением полковника Ньюкома; что хотя у нее, безусловно, есть свои планы в отношении внучки, той будет предоставлено самой сделать выбор. Сейчас леди К. и Этель объезжают с визитами поместья знакомых, и они еще успеют обсудить этот предмет по возвращении в Лондон к началу сезона.
А между тем, дабы зря не волновать милочку Этель обсуждением этого вопроса, а также на случай, если полковник вздумает написать ей лично, леди Кью распорядилась, чтобы все письма из Лондона пересылались на ее имя, и тщательно следила за тем, что попадало в руки Этель.
Обращаться к самой девушке с предложением о замужестве Томас Ньюком почитал недостойным.
- Они ведь мнят себя выше нас, - говорил полковник. (Господи, какие же все мы пигмеи и как, наверно, плачут ангелы над той краткосрочной властью, какою мы себя облекаем!) Ну, конечно же, мы должны сделать предложение по всей форме, и переговоры за молодых людей надобно вести их родителям. Клайв слишком честен, чтобы повернуть дело по-другому. Он бы еще мог воспользоваться очарованием своих неотразимых глаз и бежать в Гретна-Грин с какой-нибудь бесприданницей; но с богатой девицей, да еще нашей родственницей, мы должны быть на высоте, сэр. Ведь у нас в этих делах больше гордости, чем у всех Кью, вместе взятых.
Последнее время мы сознательно оставляли мистера Клайва в тени. У него до того удрученный вид, что нам не хотелось выставлять его на переднем плане в этой семейной картине. Болезнь его столь банальна, что, разумеется, нет надобности обстоятельно описывать ее плачевные симптомы. Он яростно трудится над своими картинами и помимо воли совершенствуется в мастерстве. В этот год он послал на выставку Британского института две картины - "Кавалерийская атака" и "Рыцарь Бриан Храмовник, похищающий Ревекку"; оба произведения были расхвалены не только в "Пэл-Мэл", но и в других газетах. Но его как-то не занимали похвалы в печати. Он был даже слегка удивлен, когда комиссионер купил у него Рыцаря с Ревеккой. Юноша приходил к нам исполненный меланхолии и таким же возвращался к себе. Он был признателен Лоре за ее доброту и сочувствие. И все же главным его прибежищем оставалась мастерская Джей Джея; здесь он поставил свой мольберт и, работая рядом с другом, наверное, поверял свои печали его сострадательному сердцу.
