Франсуа Ларошфуко - Мемуары
К этим помехам присоединились и некоторые другие. В интересах кардинала Реца было воспрепятствовать заключению мира, потому что, если бы мир был заключен помимо его участия и герцог Орлеанский и Принц вступили бы в близкие отношения со двором, он остался бы под Ударом и без покровительства. Кроме того, г-н де Шавиньи, по причине постигшей его неудачи с переговорами затаивший обиду на двор и на Принца, предпочитал, чтобы мир вовсе не состоялся, лишь бы не был достигнут иным путем, чем тот, который был им предуказан. Не могу сказать, совпадение ли интересов, случившееся тогда у кардинала Реца и г-на де Шавипьи, побудило их действовать сообща, чтобы помешать соглашению с Принцем, или один из них побудил действовать в том же направлении герцога Орлеанского, но позднее я узнал от лица, которому должен верить, что тогда, когда Гурвиль находился в Сен-Жермене, Месье передал кардиналу Мазарини через герцога Анвиля, чтобы он не заключал никаких соглашений с Принцем; что Месье хочет, чтобы достижение мира было поставлено двором в заслугу лишь ему одному и что он готов отправиться к королю и тем самым подать пример, которому последовал бы народ и парижский парламент. Это предложение было для Кардинала слишком выгодным, чтобы он не выслушал его с большей готовностью, нежели все другие. И менее заманчивые надежды удержали бы его от заключения мира, даже если бы он желал его искренне и не таил намерения использовать переговоры как западню, в которую должны были попасться его враги. В короткое время все настолько запуталось и так затянулось, что герцог Ларошфуко не пожелал больше содействовать переговорам, которые вели к гибели его партию. Он приказал Гурвилю, когда тот вторично отправился в Сен-Жермен, добиться от Кардинала решительного ответа и больше туда никоим образом не возвращаться.
Впрочем, помимо того, что Принц и сам в глубине души не всегда был твердо уверен, что ему следует желать мира, в нем беспрестанно сеяли колебания всевозможные ухищрения тех, кто в личных интересах хотел отвратить его от такого желания. Враги кардинала Мазарини находили, что останутся неотмщенными, если он не покинет Франции, а кардинал Роц не без основания полагал, что примирение двора с Принцем лишит его всякой влиятельности и подставит под удары врагов, тогда как затяжка войны не может не повести либо к гибели, либо к удалению Принца, и, таким образом, оставшись в единственном числе возле герцога Орлеанского, он сможет добиться влияния при дворе и извлечь из этого свои выгоды. С другой стороны, испанцы соблазняли Принца наиболее заманчивыми, на его взгляд, предложениями и пользовались любыми средствами для продления гражданской войны. Его ближайшие родичи, его друзья и даже слуги, руководясь личными интересами, споспешествовали тому же. В конце концов произошло всеобщее разделение на два стана - на тех, кто стоял за заключение мира, и тех, кто - за продолжение войны, и были пущены в ход все тонкости самой изощренной политики, чтобы заставить Принца принять одно из этих противоположных друг другу решений, как вдруг г-жа де Шатильон вложила в него стремление к миру, прибегнув к средствам более приятного свойства. Она сочла, что это столь великое благо должно быть творением ее красоты, и, примешав честолюбие к замыслу добиться новой победы, пожелала завоевать сердце Принца и одновременно использовать в своих целях то положение, которое ей создадут при дворе эти переговоры.
Это были не единственные причины, внушившие ей такого рода намерения. Тщеславие и жажда, мести внесли сюда такую же долю, как и все остальное. Частое между дамами соперничество в красоте и любовных делах стало причиной непримиримой вражды между г-жой де Лонгвиль и г-жой де Шатильон. Обе долго таили в себе свои чувства, но в конце концов они безудержно прорвались наружу, и г-жа де Шатильон, торжествуя победу, не ограничилась тем, что заставила г-на де Немура разорвать связь с г-жой де Лонгвиль: она пожелала сверх того отстранить г-жу де Лонгвиль от вмешательства в руководство делами и единолично определять, как надлежит действовать Принцу и чего ему домогаться. Герцог Немур, состоявший в весьма близких отношениях с нею, одобрил этот замысел. Он счел, что, поскольку в его возможностях устанавливать поведение г-жи де Шатильон относительно Принца, она сможет внушать ему все, что он ей подскажет, и что благодаря власти, которую он имеет над волею г-жи де Шатильон, он будет располагать и волею Принца. Герцог Ларошфуко со своей стороны пользовался тогда большим, чем кто-либо, доверием Прина и одновременно был тесно связан с герцогом Немуром и г-жою де Шатильон. Хорошо зная нерешительность Принца в вопросе о мире и опасаясь, как бы испанская партия и партия г-жи де Лонгвиль не объединили своих усилий - что впоследствии и случилось - с целью побудить Принца покинуть Париж, где ничто не мешало ему в любой день заключить помимо их участия соглашение, он решил, что вмешательство г-жи де Шатильон может снять все препятствия к миру. Исходя из этой мысли, он убедил Принца сблизиться с нею и передать ей в собственность земли Марлу. Он также склонил г-жу де Шатильон жить в ладу и с Принцем, и с г-ном де Немуром, так чтобы сохранить при себе их обоих, и он же уговорил г-на де Немура одобрительно отнестись к этой их связи, которая не должна внушать ему подозрения, поскольку г-жа де Шатильон изъявляет готовность отдавать ему в ней полный отчет и использовать се лишь для того, чтобы предоставить ему решающее участие в руководстве делами.
Этот план, проводившийся в жизнь и продуманный герцогом Ларошфуко, {30} отдал ему в почти полное распоряжение все, что им предусматривалось, и, таким образом, упомянутые четыре лица в равной мере извлекли бы из него немаловажные выгоды и в конце концов добились бы всего, что было для них желательно, если бы неприязненная судьба, наслав неотвратимые случайности разного рода, не воспротивилась этому.
Тем временем г-жа де Шатильон пожелала явиться ко двору во всем блеске, какой ей должна была сообщить недавно обретенная ею влиятельность; она отправилась туда представлять интересы Принца с настолько широкими полномочиями, что их сочли скорее плодом его стремления ей угодить и желания потешить ее тщеславие, чем свидетельством подлинного намерения прийти к соглашению. Она возвратилась в Париж с большими надеждами. Но Кардинал извлек из этих переговоров весьма существенные выгоды: он выигрывал время, усиливал недоверие к Принцу внутри его собственной партии и не выпускал его из Парижа, обманывая надеждою на соглашение в те самые дни, когда у него отнимали Гиень, когда овладевали его крепостями, когда королевская армия под командованием г-на де Тюренна и маршала Окенкура держала в своих руках окрестные сельские местности, тогда как его собственная удалилась в Этамп. Да и долго пробыть там она не смогла, не понеся значительного урона, ибо г-н де Тюренн, извещенный о том, что Мадемуазель, возвращаясь из Орлеана и проезжая через Этамп, пожелала увидеть армию на смотру, двинул свои войска {31} и подошел к предместью Этампа раньше, чем туда вернулись войска армии принцев и смогли защитить это предместье. Оно было захвачено и разграблено, после чего г-н де Тюренн и маршал Окенкур ушли на свои квартиры, перебив тысячу или тысячу двести человек из лучших боевых частей Принца и уведя с собой много пленных. {32} Этот успех усилил надежды двора и породил замысел осадить в Этампе всю запертую там армию принцев. Сколь бы трудным это дело ни представлялось, проведение его было тем не менее решено в надежде найти там поиска поверженными в смятение, военачальников - погрязшими в распрях, крепость во многих местах открытой и очень плохо обеспеченной необходимым, тогда как помощь ей могла быть оказана лишь герцогом Лотарингским, с которым двор рассчитывал договориться. {33} При этом имели в виду, надо полагать, не столько исход осады, сколько внушительность, какую в общем мнении должен был придать оружию короли столь значительный замысел. {34} И действительно, хотя переговоры и продолжали вести с прежним усердием и Принц именно тогда особенно горячо желал мира, его нельзя было с достаточным основанием ожидать до тех пор, пока успех предпринятого против Этампа не установит его условии. Приверженцы двора пользовались этим положением дел, чтобы завоевать народ и посеять рознь в Парламенте. И хотя герцог Орлеанский постарался выставить напоказ свое полное единение с Принцем, он тем не менее, что ни день, с глазу на глаз совещался с кардиналом Рецем, который главным образом занимался разубеждением Месье в целесообразности подсказанных ему Принцем решений.
Осада Этампа все еще продолжалась, и, хотя успехи королевской армии были не слишком значительны, распространившиеся в королевстве слухи были для нее весьма выгодны, и Париж ждал герцога Лотарингского как своего спасителя. После ряда откладываний {35} и подав множество поводов к подозрениям о наличии между ним и королем тайного сговора, он наконец прибыл; его прибытие на время пресекло эти толки, и его встретили с исключительной радостью. Его войска стали лагерем близ Парижа, и творимые ими бесчинства сносили безропотно. Сначала в отношениях между ним и Принцем отмечалась известная холодность, порожденная допросом о старшинстве, но, видя, что Принц непреклонен, он отступился от своих притязаний с тем большей легкостью, что измыслил трудности этого рода только затем, чтобы выиграть время для заключения с двором тайного соглашения о снятии с Этампа осады без каких-либо боевых действий с его стороны. Однако, поскольку нет ничего легче, чем попасться впросак в то самое время, когда чрезмерно погружен и мысли о том, как обмануть другого, герцог Лотарингский, рассчитывавший добыть для себя выгоды и вместе с тем обеспечить себе полнейшую безопасность посредством затеянных им бесконечных переговоров с двором, которые он вел с крайней недобросовестностью как в отношении двора, так и партии принцев, неожиданно для себя вдруг увидел, что на него идет королевская армия, и был захвачен врасплох, получив от г-на де Тюренна уведомление, что тот атакует его, если он не снимет своего лагеря и не удалится во Фландрию. Войска герцога Лотарингского были не слабее войск короля, и человек, который пекся бы о споем добром имени, мог бы, не проявив безрассудства, отважиться на сражение. Но, каковы бы ни были соображения герцога Лотарингского, они побудили сто предпочесть этому решение удалиться с позором и покорно снести ярмо, которое пожелал наложить на него г-н де Тюренн. Об этом герцог Лотарингский не послал никаких сообщений ни герцогу Орлеанскому, ни Принцу, и из первых полученных ими известий о происшедшем они в самых общих чертах узнали, что их войска ушли из Этампа, что от него удалилась и королевская армия и что герцог Лотарингский возвращается во Фландрию, {36} притязая на то, что полностью выполнил приказание испанцев и данное им герцогу Орлеанскому слово снять осаду с Этампа. Это известие поразило всех и заставило Принца отправиться к своим войскам, ибо он опасался, как бы королевская армия не напала на них в пути. Он выехал из Парижа с двенадцатью или пятнадцатью кавалеристами, подвергая себя, таким образом, опасности наткнуться на неприятельские разъезды. Найдя свою армию в Лина, он привел ее для размещения к Вильжюифу. Позднее она перешла в Сен-Клу, где простояла долгое время, в течение которого не только погибли не сжатые на полях хлеба, но, сверх того, были сожжены или разграблены почти все загородные усадьбы, что начало возмущать парижан, {37} и Принц был уже накануне того, чтобы получить горестные подтверждения этого в день святого Антония, о чем мы поведем рассказ ниже.
