Бедные дворяне - Алексей Антипович Потехин
Все захохотали, иные обиделись, а Паленов надулся и журавлиными шагами, с выпученной вперед грудью, красный как рак, с неудовольствием отошел от Рыбинского. Через несколько минут он подозвал к себе Никешу.
– Пока этот негодяй будет предводителем, – сказал он ему, – не жди ничего для твоего семейства: он нисколько не заботится о дворянстве, которое сдуру избрало его своим представителем. Это оттого, что он сам пария, сам случайно разбогатевший нищий. Но я и один помогу тебе: привози ко мне своего сына, я дам ему образование на свой собственный счет… А чтобы ты был уверен, что это не одни только слова, что я сказал это не на ветер и не для того только, чтобы похвастаться или потешить тебя, ты теперь же можешь рассказать об этом всякому. Я покажу этому выскочке, этой вороне в павлиньих перьях, как должен держать себя дворянин со своими меньшими братьями.
Осташков бросился было целовать руку Паленова, но тот не допустил и строго заметил, что какие бы чувства ни волновали душу дворянина, но он не должен позволять себе никакого движения, которое могло бы унизить его в глазах прочих. Этого тебе, может быть, не сказал бы хозяин здешнего дома: он был бы даже очень рад унижению своего собрата перед собою, но то он, а это говорю я. Надеюсь, ты сам знаешь, кто из нас имеет более прав на уважение и доверие.
Между тем подали сытный завтрак, на котором так много было разных водок и вин, что любители имели полную возможность привести себя в желанное состояние.
После завтрака Рыбинский пригласил всех на простонародный праздник. На большом господском дворе собралось несколько сот крестьян. Все мужики Рыбинского были в красных рубашках: у кого не было своей, тому была выдана от господина. Бабы также были наряжены в однообразные кокошники. Среди двора возвышалось несколько гладко выстроганных и намазанных салом столбов разной вышины, на вершине которых висели кафтаны, шляпы, сапоги и т. п., предназначенные для искусных, сумеющих влезть на столб и снять их оттуда. Несколько качелей, гора для катанья помещались по сторонам. Среди двора красовалось на возвышении несколько бочек вина и пива с разными закусками – самый любопытный предмет в глазах собравшегося многолюдья.
Народ давно уже и с нетерпением толпился около бочек, столбов, качелей, ожидая, когда выйдет барин и даст приказание начинать.
– А что, Ванюха, станешь ли пить водку-то? – слышалось в толпе.
– Как, паря, не пить, как поднесут.
– Да, станут ли, парень, водкой-то поить.
– Ну, вота! Так не станут, что ли?
– А ну, может…
– А что?
– Так… Может, и не станут.
– Ну, так и так уйдем.
– Да нет, парень, чай, поднесут…
– Ну, как не поднести: на что же и выставлять, коли подносить не станут…
– Знамо дело: на что и выставлять…
– Долго барин-то не выходит…
– Долго-то, долго…
– А что, Петруха, – слышалось в другой стороне, – что ты полезешь на столб али нет?
– А что?
– Да так: мол, полезешь али нет?
– Полезу…
– Ведь, чай, не достанешь ничего.
– А может…
– Да нет, не ссяжешь… Тебе не ссягчи… Разе уж как…
– А может, и ссягу?!.
– Да знамо: оно годится, не купленное.
– А что, матка, будем ли на качелях-то качаться?
– Знамо, будем… И на качелях этих, и на горе вон… Вон ребятишки поехали: не утерпели, пострелята… Вишь, вишь…
– Да что больно барин-то долго не выходит… Покатался бы, девка… Чай, ведь страшно.
– Да чего бояться-то: только сиди знай, да крепче держись… Долго барин-то нейдет…
– Долго и есть, девка.
Наконец на террасе дома, выходившей на двор, вместе с гостями показался и Рыбинский. При виде его, вся толпа заревела ура! Именинник поклонился и махнул в воздухе шляпою. В то же мгновение сзади народа взлетела ракета: белой, едва заметной полосой прокатилась она среди дневного света, потом опрокинулась, устремилась вниз, и вдруг, не долетая до земли несколько сажен, лопнула с треском над головами зрителей. Это был сигнал для открытия праздника. Несколько человек виночерпиев явилось у бочек с вином, и народ снова огласил воздух радостными криками. В необыкновенно короткое время весь народ уже был навеселе. Начались хороводы, пение. Образовались отдельные толпы около качелей, горы, столбов. Некоторые из гостей сошли с террасы и подошли, чтобы смотреть поближе на одного смельчака, влезавшего на самый высокий столб за плисовой поддевкой и сапогами. Несколько раз уже он обрывался и скользил вниз, возбуждая насмешки зрителей, но не терял присутствия духа и лез снова, поднимаясь с каждым разом все выше и выше.
– Петруха, опять в Нижний поедешь скоро! – кричали смельчаку из толпы.
– Эй, Петряй, смотри, морду облупишь…
– Столб-от, столб-от раздавишь…
– Ребята, сало лижет, сало лижет… У-у, поехал! – кричал народ, сопровождая смехом новое падение Петра. Но тот, опустившись вниз, только оглянулся сердито, да отер пот с разгоревшегося лица и пошаркал руками землю.
– Не все вам смеяться, – бормотал он, – вот как все сало-то оботру со столба брюхом-то, так и кафтан мой будет: тогда и смейтесь…
И он снова полез и еще с большею быстротою и ловкостью, чем сначала. Народ сначала смеялся над новым его покушением, но когда Петр поднялся до такой высоты, что оставалось сделать еще последних два-три движения и он был бы у цели, а между тем он, видимо, ослабел и как бы в отчаянии прильнул к столбу, крепко охвативши его руками, народ вдруг изменился: сначала затих, потом стал посылать ему ободрительные приветствия. Долго висел Петр в таком положении, потом вдруг быстро рванулся вверх, сделал смелое движение в сторону и схватился руками за крестообразный переклад, лежавший на вершине столба. Но при этом ноги его оборвались и он повис на одних руках в вышине семи сажен над землею. Весь народ застонал в испуге, на террасе поднялся визг и писк, с кем-то из дам хотело сделаться дурно. Но Петр уже был вне опасности: покачавшись несколько секунд на воздухе, он быстро
