Земля - Перл С. Бак
– В том, который называют Домом цветов?
– В каком же другом? – возразил Ван Лун.
Она раздумывала некоторое время, пощипывая пальцами пухлую нижнюю губу, и наконец сказала:
– Я никого там не знаю. Придется искать путей. А кто сводня при этой женщине?
И когда он ответил, что это Кукушка, которая была прежде рабыней в большом доме, она засмеялась и воскликнула:
– Ах эта! Так вот чем она занялась после того, как старый господин умер ночью у нее в постели! Что же, это как раз по ней. – Она снова засмеялась надтреснутым смехом и сказала спокойно: – Эта! Ну, тогда это дело нетрудно будет уладить. Все теперь ясно. Она всегда была готова на все что угодно, хоть гору сдвинуть с места, как только ей сунут в руку серебро.
У Ван Луна сразу пересохло во рту, когда он это услышал, и голос упал до шепота:
– Плати ей серебром! Серебром и золотом! Чего бы это ни стоило, хотя бы пришлось отдать всю мою землю!
После этого – так странна и противоречива любовная лихорадка – Ван Лун не захотел ходить больше в чайный дом, пока дело не будет улажено. Он говорил себе: «А если она не захочет идти в мой дом и быть только моей, я лучше перережу себе горло, но больше ходить к ней не стану».
Но при мысли, что «она не захочет», сердце у него замирало от страха, и он постоянно бегал к жене дяди и говорил:
– От лишних трат мы не обеднеем. Сказала ты Кукушке, что у меня золота и серебра сколько угодно? – И прибавил: – Скажи ей, что в моем доме ей не придется делать никакой работы и что она будет носить только шелковую одежду и есть акульи плавники хоть каждый день, если захочет.
Наконец толстуха вышла из себя и закричала, вращая белками:
– Довольно, довольно! Разве я дура, или мне в первый раз сводить мужчину с девушкой? Все это я уже не раз ей говорила!
Тогда ему ничего не оставалось делать, разве только грызть себе ногти и осматривать дом, как будет его осматривать Лотос. И он то и дело торопил О Лан то мести, то мыть, то передвигать столы и стулья, и бедная женщина все больше и больше приходила в ужас, потому что теперь она хорошо знала, что ее ожидает, хотя он ничего не сказал ей.
Ван Лун не мог больше спать с О Лан и говорил себе, что когда в доме будут две женщины, то понадобятся еще комнаты и еще двор, понадобится место, куда он мог бы удалиться вместе со своей возлюбленной и побыть с ней наедине. И, не дожидаясь, пока жена дяди доведет дело до конца, он позвал своих батраков и приказал им пристроить еще двор к его дому позади средней комнаты, а кругом двора три комнаты: одну большую и две маленькие по бокам. И батраки в изумлении смотрели на него, но не смели возражать. Они накопали глины в поле, сложили стены и утрамбовали их, и Ван Лун послал в город за черепицей для крыши.
Потом, когда комнаты были готовы и земляной пол сглажен и утрамбован, он послал за кирпичами, и работники сложили их плотно, кирпич к кирпичу, и скрепили их цементом, и вышел хороший кирпичный пол в трех комнатах Лотоса. И Ван Лун купил красной материи на занавеси к дверям, и новый стол, и два резных стула, чтобы поставить их по обе стороны стола, и две картины, изображающие холмы и воду, чтобы повесить их над столом. Он купил красное лакированное круглое блюдо с крышкой для сладостей и разложил на нем кунжутное печенье на свином сале и конфеты, и поставил блюдо на стол. Потом купил широкую и низкую резную кровать, такую большую, что она заняла почти всю маленькую комнату, и к ней занавеси с цветами. Но ему стыдно было просить помощи О Лан в этом деле, и по вечерам приходила жена дяди, повесила занавеси к кровати и сделала все то, на что у мужчины не хватает ловкости.
Все было готово, и больше нечего было делать. Прошел уже целый месяц, а дело все еще не было улажено. И Ван Лун проводил время один на маленьком дворе, который он приготовил для Лотоса, он придумал, как устроить маленький пруд в центре двора, и позвал работника, и тот выкопал бассейн в три квадратных фута и выложил его черепицей. И Ван Лун пошел в город и купил для него пять золотых рыбок. Больше он ничего не мог придумать и ждал, как в лихорадке, конца переговоров.
За все это время он ни с кем не говорил, разве только бранил детей, если у них были нечистые носы, или кричал на О Лан, если она не причесывала волос больше трех дней сряду, так что в одно утро у О Лан брызнули слезы и она заплакала навзрыд. Он никогда не видывал, чтобы она так плакала прежде, даже когда они голодали. Поэтому он сказал сердито:
– Ну, жена, в чем дело? Неужели мне нельзя сказать, чтобы ты чесала свой конский хвост, без того, чтобы ты не расплакалась?
Но она ничего не ответила и только повторяла со стоном:
– Я родила тебе сыновей…
И он сразу замолчал и, почувствовав себя неловко, пробормотал что-то и оставил ее в покое, потому что он стыдился ее. Правда, перед законом ему не на что было жаловаться: жена родила ему трех здоровых сыновей, и они все были живы; и брать вторую жену ему не было никакого оправдания, кроме своей страсти.
Так продолжалось, пока не пришла жена дяди и не сказала:
– Дело улажено. Женщина, которая служит сводней для хозяина чайного дома, сделает это за сто серебряных монет. Их нужно сразу отсчитать ей на ладонь. А девушка согласна идти к тебе за нефритовые серьги, и за нефритовое кольцо, и за кольцо золотое, и за два атласных халата, и за двенадцать пар башмаков, и за два шелковых одеяла.
Из всего этого Ван Лун услышал только одно: «Дело улажено» – и закричал: «Я согласен, я согласен!»
И побежал в среднюю комнату, достал серебро и высыпал его ей в руки, но потихоньку, потому что он не хотел, чтобы кто-нибудь видел, как добрые урожаи стольких лет уходят таким путем. А жене дяди он сказал:
– А себе ты возьмешь десять серебряных монет.
Тогда жена дяди сделала вид, что отказывается, пожимая толстыми плечами и покачивая головой, она говорила громким шепотом:
– Нет, нет, я не возьму! Мы из одной семьи, и ты мой сын, а я твоя мать, и это я делаю для тебя не из-за денег.
Но Ван Лун видел, что, отказываясь, она все же протягивает руку, и он всыпал в нее серебро и считал, что оно истрачено не зря.
Потом он купил свинины, говядины, рыбы, молодого бамбука, каштанов, сухих птичьих гнезд с Юга, чтобы варить из них суп, и сухих акульих плавников, и всяких редкостных лакомств, какие только знал, и стал ждать, – если только жгучее, тревожное нетерпение можно было назвать ожиданием.
В один из знойных дней восьмого месяца года, которым кончается лето, она вошла в его дом.
Ван Лун издалека увидел ее приближение. Она сидела в закрытых бамбуковых носилках, которые несли на плечах носильщики, и он видел, как покачиваются носилки, двигаясь по узкой тропинке, идущей по краю поля, и за ними следом шла Кукушка.
На одно мгновение он испытал страх и сказал самому себе:
