Рассказ судебного следователя - Александр Андреевич Шкляревский
– Зинаида Александровна Можаровская?! – вскричал он, глядя на меня вопросительно.
Я кивнул головою.
– Каким образом у вас ее карточка?
– Долго рассказывать, – лениво ответил я.
– Она ваша знакомая?
– Да… после своей смерти. Потрудитесь посмотреть следующую ее же карточку.
– Она умерла? Быть не может! Боже! – проговорил он, увидя вторую карточку Можаровской. И, отбросив альбом, Михайловский поспешно встал и быстро зашагал по комнате, печально подперши рукою голову. Выражение горести на лице моего друга и его порывистые восклицания заинтересовали меня. Михайловский был красивый и стройный брюнет, лет двадцати восьми или девяти. Я понял, что покойная Зинаида Александровна Можаровская не была для него простою знакомою.
– Скажите мне, ради Бога, – обратился он ко мне, – все, что вы знаете о смерти Зинаиды Александровны!
– Она померла скоропостижно в Петербурге, и я производил об этом следствие.
– Скоропостижно?! – спросил с величайшим изумлением Михайловский. – Нет, это ложь! – вскричал он вдруг. – Она отравлена, и я торжественно готов заявить это.
Я смотрел на него с недоумением. Бледное лицо Михайловского выражало энергическую уверенность.
– Почему же это вам известно? – спросил я его. – Вы говорите слишком утвердительно.
– Почему? Хорошо, – отвечал он, – я объясню вам все, но прежде, прошу вас, расскажите мне до мельчайших подробностей, при каких именно обстоятельствах произошла смерть Можаровской? Тогда вы узнаете те данные, по которым я предполагаю, что она непременно отравлена. Знаете ли, что к ее смерти я даже причастен?
Слова Михайловского все более и более меня удивляли, я просил его успокоиться и дать мне возможность обстоятельно рассказать ему известное происшествие. Он выпил стакан холодной воды и сел, намереваясь слушать меня хладнокровно. Я начал, но лишь только упомянул имя Авдотьи Никаноровны Крюковской, как Михайловский вскочил, и ему стоило больших усилий над собою, чтобы не прерывать моего рассказа.
– Что же нашли врачи? – спросил он, когда я кончил рассказ.
– Что Можаровская умерла от паралича всей нервной системы.
– Это, должно быть, были седовласые старцы?
– Положим, и не старцы, но пожилые люди.
– Отчего вы не пригласили известного профессора?
– Имел в мыслях, но поделикатничал. Притом не было подозрений.
– Все-таки чем же они мотивировали явление у ней паралича?
– Они указали на много причин. На порчу крови и тому подобное… Я медицины не знаю.
Михайловский задумался.
– От большой Театральной площади до «Бельгийской гостиницы», я полагаю, – спросил он, – будет не более десяти минут?
– Мне кажется, еще менее, – заметил я.
– Ну, положим, десять. Можаровская была совершенно здорова?
– Нет, она немного жаловалась своей подруге на головную боль и на боль под ложечкой.
– О, этой ядовитой змее нельзя верить! Я соображаю только о том, каким путем яд введен в организм Можаровской: внутрь или наружу. Мне кажется последнее, потому что в первом случае смерть ее не была бы так мгновенна, и притом вы присутствовали при наружном осмотре трупа? Не заметили ли вы на теле какой-нибудь, хотя бы самой ничтожной, царапины?
– Да, заметил.
– А!
– Она находилась на подбородке усопшей и была легка и не глубока. Нет никакого сомнения, что царапина эта произошла от укола булавкою, и ее сделала, вероятно, сама же Можаровская, зашпиливая платок, которым была накрыта ее шляпка.
– Вот откуда проникнул яд! – сказал утвердительно Михайловский. – Теперь я, с полным убеждением, могу сказать вам, что Можаровская отравлена, и именно индейским стрельным ядом, известным в медицине под именем кураре.
– Я все-таки недоумеваю, – возразил я ему, – где те источники, из которых вы черпаете ваши предположения и убеждения в отраве?
– А о кураре вы имеете хотя какое-нибудь понятие?
– Никакого.
– Но вы слышали и знаете, что, например, дикие индейцы намазывают свои стрелы ядом. Он известен очень давно. Стрельный яд действует на организм слабый сильнее, смотря по странам, из которых он привезен. Показываемый нам в академии сорт яда был привезен из Парижа. Он состоит из твердых кусков темно-буроватого цвета и легко растворяется в перегонной воде, оставляя черный осадок, состоящий только из растительных частей. Ядовитое начало курарина содержится в растворе.
Главное действие кураре – полный паралич двигательных нервов, наступающий через несколько минут после отравления. Смерть происходит оттого, что параличом поражаются и те нервы, которые заведывают дыхательными движениями (то есть подыманием и опусканием груди). Поэтому если тотчас по отравлении производить, по известным правилам, искусственное дыхание, то можно оживить отравленного; но если прошло уже несколько минут, то смерть неизбежна, ибо дыхание не может безнаказанно прекратиться на срок больший 10–15 минут. Первые признаки отравления являются в продолжение 2–10 минут; рефлексы прекращаются через 10–50 минут и доза 1/40 миллиграмма достаточна для полного развития паралича. Смерть при отравлении наступает без всяких дурных явлений, и сильный прием производит отравление почти мгновенно. Самый обыкновенный способ отравления – введение курарина (раствора) в кровь; это делается посредством укола или царапины каким-либо острым орудием и проч.; принятый в желудок, курарин тоже отравляет верно, но действует гораздо медленнее. У нас, в России, в судебно-медицинской практике, кажется, не был еще оглашен ни один случай отравления кураре, но это не убеждает меня, что их вовсе не было. Во-первых, потому, что яд этот неизвестен большинству наших врачей, а во-вторых, что он почти не оставляет после себя следов. Если в стакан с чаем бросить известную дозу кураре (где он быстро растворяется) и смешать, а затем дать выпить, то весь раствор, всплывающий наверх, будет проглочен, и в остатке чая в стакане курарина может и не быть, а химическое исследование осадка не дает никакого заключения, потому что, как я сказал уже вам, это будет просто осадок растительных частиц, похожих на осадок
