Джон Голсуорси - Сильнее смерти
- Простите... О, простите... Не смотрите на меня. Отойдите немного в сторону, и я... Сейчас все будет хорошо.
Он молча повиновался и, пройдя через калитку, уселся на краю обрыва спиною к ней и лицом к морю.
Джип так сильно вцепилась в дерево калитки, что у нее заболели пальцы. Она смотрела на бабочек, которые в солнечном свете летели к искрящемуся морю, постепенно превращаясь в белые пятнышки на фоне синего неба.
Она никак не могла поверить, что все это правда. Слишком сильным, сладостным, пугающим было это чувство. И она сказала:
- Позвольте мне уйти домой. До завтра!
- Конечно. Как хотите, Джип.
Он прижал ее руку к своей щеке и, сложив руки на груди, снова уставился на море. Джип не пошла домой, а долго просидела в сосновом лесу, пока не сгустились сумерки и звезды не загорелись в небе - оно было того розовато-лилового цвета, который, как утверждают спириты, есть цвет одежд добрых душ.
Поздно ночью, кончив расчесывать волосы, она открыла окно и вышла на веранду. Ни звука в спящем доме, ни дыхания ветра! Ее лицо, руки, вся она горела, как в огне. Луна гнала от нее сон. На море начался прибой, и волны то вздымались, то спадали. Песчаный обрыв казался заснеженным холмом. Все было необычным, как всегда в лунную ночь. Большая ночная бабочка задела ее лицо. Какой-то ночной зверек завозился в песке. И вдруг тень, падавшая от сосны, шевельнулась - чуть-чуть! Прислонившись к стволу, там стоял Саммерхэй, его лицо уже было заметно теперь на фоне ствола. Луна осветила его руку, которую он приложил к глазам. Потом он каким-то умоляющим жестом протянул к ней эту руку. Джип не двигалась и смотрела прямо на него. С чувством, доселе не изведанным, она увидела, что он идет к ней. Вот он остановился, глядя вверх. Его лицо выражало страсть, мольбу, изумление - она видела все это и слышала его благоговейный шепот:
- Это вы, Джип? Правда, это вы? Вы выглядите такой юной!
ГЛАВА VII
С того времени, как Джип отдалась ему, она чувствовала себя словно заколдованной - она ведь никогда не верила в любовь, никогда не думала, что может полюбить так, как любила сейчас! Дни и ночи проходили для нее как во сне. Если раньше она считала невозможным посвящать посторонних в секреты своей замужней жизни, то теперь для нее вообще не существовало никого. Только мысль об отце тяготила ее. Он вернулся в Лондон, и она знала, что обязана рассказать ему все.
Она уехала еще до конца месяца, который должна была провести у моря, приказав Бетти вернуться вместе с маленькой Джип двумя днями позже. Уинтон, побледневший за время лечения, застал ее дома, когда вернулся из клуба.
Она надела вечернее платье. Золотистые от загара лицо и шея подчеркивали белизну ее плеч. Он никогда не знал ее такой, никогда не видел, чтобы ее глаза так сияли. У него вырвался вздох удовлетворения. Она напоминала цветок, который долго не распускался и вдруг расцвел во всем великолепии. Джип отвела от него взгляд и весь вечер откладывала свою исповедь. Ей было нелегко, очень нелегко! Наконец, когда он уже закурил свою сигару "на сон грядущий", она опустилась на ковер возле его кресла и прислонилась к его колену, чтобы он не видел ее лица, - совсем так, как после ее первого бала, когда она слушала его исповедь.
- Отец, помнишь, ты говорил мне однажды, что я не понимаю чувства, которое ты и моя мать испытывали друг к другу?
Уинтон молчал, и она закончила:
- Теперь я знаю, как это бывает; скорее умрешь, чем откажешься от него.
- От кого? От Саммерхэя?
- Да. Я думала, что никогда не полюблю, но ты оказался прав.
Прав! В горестном молчании он поспешно размышлял: "Что же делать? Что я могу сделать? Добиваться для нее развода?"
То ли его смутил звук ее голоса, то ли встревожила серьезность положения, но он почему-то не почувствовал возмущения, как в те дни, когда он потерял ее из-за Фьорсена. Любовь! Такая же, как та, что застигла врасплох ее мать и его самого! Любовь к этому юноше? Приятный молодой человек, хороший наездник - ее можно понять! Вот только знать бы, как поступить! Он положил руку ей на плечо и сказал:
- Тогда, Джип, нам надо заняться разводом, а уж потом...
- Слишком поздно. Пусть тот разводится со мной, если хочет!
Слишком поздно? Неожиданно он вспомнил, что не вправе сказать ей хоть одно слово укора. И он замолчал. Джип продолжала:
- Я люблю его всем своим существом". Мне все равно, как это будет открыто или тайно. Мне все равно, что бы об этом ни подумали.
Она повернулась к нему. Такой он никогда еще не видал Джип! Вся пылающая, почти задыхающаяся, с настороженным взглядом, каким смотрит кошка или львица, когда что-то угрожает ее детенышам. Он вспомнил, какое у нее бывало напряженное лицо, когда еще девочкой она брала на лошади слишком высокие для нее препятствия. Наконец, он нарушил молчание:
- Жалею, что ты не сказала мне этого раньше.
- Я не могла. Я сама еще не знала. О, отец, я всегда огорчаю тебя! Прости меня.
Она приложила его руку к своей горящей щеке. И он подумал: "Простить? Разумеется, я прощу. Дело не в этом, а дело в том..."
Перед ним встала картина: о его любимой Джип начинают поговаривать, о ней идет молва из уст в уста? ей, как и ему, приходится скрываться от всех, встречаться украдкой, урывками, оберегать эту тайну даже от собственной маленькой дочери. Ах, только не это! И все-таки даже это лучше, чем злые языки, любопытствующие глаза, люди, которые подмигивают или смотрят на тебя с благородным негодованием! Саммерхэй принадлежал примерно к тому кругу, в котором вращался он сам; в замкнутом мирке всегда особенно пышно расцветают сплетни, их можно уподобить ползучим паразитическим растениям. Его мозг стал поспешно, но уже хладнокровно искать какого-то выхода. На лице у него снова было выражение охотника, заметившего лису, выбегающую из чащи.
- Никто этого не знает, Джип?
- Никто.
Это уже кое-что! С раздражением, которое поднималось из самой глубины его души, он пробормотал:
- Я не вынесу, если тебе придется страдать, а этот тип Фьорсен выйдет сухим из воды. Можешь ты отказаться от встреч с Саммерхэем, пока мы не добудем для тебя развода? Это необходимо уладить, пока никто ничего не знает. Я думаю, ты можешь пойти на это ради меня, Джип?
Джип поднялась и долго стояла у окна, не отвечая. Уинтон пристально следил за ее лицом. Наконец она сказала:
- Нет, не могу. Мы можем отказаться от встреч, дело не в этом. А дело в том, что я перестала бы себя уважать. Ах, отец, разве ты не понимаешь, что Фьорсен на свой лад действительно любил меня? Как могу я притворяться? Создавать для себя юридическое оправдание, рассказывать о Дафне Уинг, о его пьянстве, о ребенке; делать вид, будто я хотела, чтобы он меня любил, в то время как я ненавидела его, и мне было безразлично, верен он мне или нет. И пойти на это, зная, чувствуя каждую минуту, что для этого, другого, я - все! Лучше уж рассказать все Фьорсену и попросить его, чтобы он развелся со мной.
- А если он не захочет?
- Тогда моя совесть будет по крайней мере чиста; и мы будем жить так, как сможем.
- А маленькая Джип?
Глядя прямо перед собой, словно желая проникнуть в будущее, Джип медленно проговорила:
- Когда-нибудь и она поймет. А возможно, все это кончится, прежде чем она узнает. Разве счастье бывает долговечным?
Она наклонилась к нему, поцеловала в лоб и вышла. Осталось тепло ее губ, ее аромат, словно пахнувшие на Уинтона откуда-то из далекого прошлого.
Значит, ничего нельзя сделать? Люди его склада обычно не слишком глубоко вникают в переживания даже своих близких; теперь он вдруг яснее, чем> когда-либо раньше, постиг натуру дочери. Бесцельно принуждать Джил действовать наперекор ее собственным чувствам! И все же сидеть и просто наблюдать все это - видеть, как его собственная страсть с ее испепеляющей силой теперь возродилась в ней, и, возможно, на многие годы! Старая народная пословица промелькнула в его голове: "Яблоко от яблони недалеко падает". Она теперь отдала всю себя, и будет отдавать полными пригоршнями - без меры, без оглядки! Как он сам, как ее мать!.. Пусть так! Джип все-таки выпала лучшая доля, чем той, покойной. Не надо заранее напрашиваться на неприятности. А слезами горю не поможешь!
ГЛАВА VIII
Джип лежала без сна. Мозг ее сверлила мысль, что надо все рассказать Фьорсену. Захочет он развестись с ней, если она об этом попросит? Презрение к тому, что он называл "этой буржуазной моралью", его безволие, грубость, наконец, уязвленное самолюбие - все это, конечно, помешает ему быть уступчивым. Нет, он не даст ей развода! Она в этом уверена - разве что случайно, если ему самому понадобится узаконить свою свободу; но это маловероятно.
Что она выиграет от развода? Успокоит свою совесть? Но вправе ли она думать о собственной совести, если это может причинить боль любимому? И не смешно ли говорить о совести но отношению к человеку, который менее чем через год после женитьбы взял себе любовницу, не постеснялся даже встречаться с ней в доме, который содержит и оплачивает его жена?
