Белый конь, бледный всадник - Кэтрин Энн Портер
– Наверно, перестаралась, – сказала она. – У меня сегодня ни обоняния, ни слуха, ни зрения. Должно быть, сильная простуда.
– Не хворайте, – сказал Адам. – Мой отпуск подходит к концу, а он будет последним, самым последним.
Она шевельнула пальцами, когда он потянул за кончики перчаток, и повернула руки ладонями вверх, точно они стали теперь какими-то необычными, новыми, драгоценными, и сразу смутилась и замолчала. Он нравился ей, и даже больше чем просто нравился, но об этом и думать было нельзя, потому что он не для нее и не для какой-нибудь другой женщины, он уже за пределами всего личного, он без своего ведома отдан в распоряжение смерти. Она отняла у него свои руки.
– До свидания, – наконец сказала она. – До вечера.
Она взбежала по лестнице и на последней ступеньке оглянулась. Он все еще смотрел ей вслед и, не улыбнувшись, поднял руку. Миранде редко приходилось видеть, чтобы человек оглядывался после прощания. Самой ей иногда случалось проводить взглядом того, с кем она только что разговаривала, точно это могло смягчить слишком резкий и слишком внезапный обрыв даже самого мимолетного общения. Но люди уже спешили прочь, выражение у них сразу менялось, становилось сосредоточенным, переключаясь на следующую остановку, и мысли уже были заняты каким-нибудь следующим делом, следующей встречей. Адам стоял, точно ожидая, что она оглянется, и под его хмуро насупленными бровями темнели казавшиеся очень черными глаза.
Она сидела за своим столом, не сняв ни жакета, ни шапочки, вскрывала конверты и делала вид, будто читает письма. На столе у нее сегодня сидели только спортивный репортер Чак Раунсиваль и «О чем толкуют в нашем Горди», но их присутствие было ей приятно. При желании она тоже могла сидеть у них на столе. Горди и Чак вели между собой разговор.
– Ходят слухи, – сказала Горди, – будто эти микробы завезло к нам в Бостон немецкое судно, конечно закамуфлированное. Пришло оно не под своим флагом. Правда, нелепость?
– Может, это была подводная лодка, – сказал Чак. – Поднялась ночью со дна морского и пробралась к нам. Так и звучит-то лучше.
– Безусловно, – сказала Горди. – В деталях всегда какая-нибудь неувязка… Микробы будто бы распылили по городу – началось, как вам известно, в Бостоне, – и будто бы кто-то видел, как над бостонской гаванью поднялось странное густое, маслянистое облако и медленно разошлось над тем районом. Видела все это, кажется, какая-то старушка.
– А кто же еще может такое увидеть? – сказал Чак.
– Я вычитала это в нью-йоркской газете, – сказала Горди. – Значит, все правда.
Чак и Миранда так громко захохотали, что Билл вскочил с места и негодующе посмотрел на них.
– Горди все еще читает газеты, – пояснил Чак.
– А что тут смешного? – сказал Билл, снова сел на место и, насупив брови, уткнулся в бумаги, кучей лежавшие у него на столе.
– Это облако, наверно, видел кто-нибудь из нестроевых, – сказала Миранда.
– Разумеется, – сказала Горди.
– Может быть, член комиссии Лоска, – сказала Миранда.
– Или спаситель Монса, – сказал Чак. – А то кто-нибудь из государственных служащих.
Миранде не хотелось ни говорить, ни слушать их, ей хотелось хотя бы пять минут посидеть и подумать об Адаме, подумать о нем по-настоящему, но времени на это не было. Она увидела его впервые десять дней назад, и с тех пор они только и делали, что вместе перебегали улицы, снуя между грузовиками, автомобилями, ручными тележками и подводами, и он ждал ее в подъездах и в маленьких ресторанчиках, где пахло прогорклым маслом, и ужинали и танцевали под назойливое завыванье и грохот джаза, высиживали в театриках скучнейшие спектакли, потому что Миранде надо было писать рецензии на них. Однажды они поехали в горы и, оставив машину, поднялись вверх по каменистой тропинке, вышли на плоский выступ и сели там, глядя, как меняется освещение в долине, ландшафт которой, сказала Миранда, будто вымышлен.
– Веровать в вымыслы совершенно не обязательно, но поэтичность во всем этом несомненная, – сказала она Адаму.
Они сидели очень тихо, прислонившись друг к другу, и смотрели на долину. Два воскресенья подряд ходили в геологический музей и оба как зачарованные разглядывали обломки метеоритов, образцы горных пород, окаменелые бивни и окаменелую древесину, индейские стрелы, жильные вкрапления золота и серебра.
– Подумать только! Ведь в старину золотоискатели намывали свои богатства, сидя у ручейков и орудуя маленькими лотками! – сказал Адам. – И в недрах земли было вот все это…
И он стал рассказывать ей, что больше всего любит то, что требует кропотливого труда: любит аэропланы, и разные машины, и резьбу по дереву и камню. Специальных знаний в этих областях у него не было, но такие вещи он понимает и ценит. Признался, что ни одной книжки не может дочитать до конца, кроме учебных пособий по механике; чтение для него просто мука мученическая; жалел, что не привел сюда машину, ему и в голову не пришло, что автомобиль здесь может понадобиться; он любит водить машину, Миранда ему, наверно, не поверит, сколько миль он может проделать за день… Показывал ей свои фотографии: вот он за рулем «родстера», вот в яхте – такой вольный, весь на ветру, весь из одних углов, выбирает канаты; он пошел бы в авиацию, но стоило ему только заикнуться об этом, как мать закатывала истерику. Не понимает, что воздушный бой не так опасен, как саперные работы на земле в ночное время. Но объяснять ей это он, конечно, не стал, потому что она не представляла себе, что такое служба сапера. И вот он посиживает на плато высотой в милю, и тут негде спустить яхту на воду, и автомобиль его стоит дома, а то они получили бы массу удовольствия. Миранда понимала, что Адам рассказывает ей, какой он, когда вся его техника при нем. Но у нее было такое чувство, что она и так прекрасно его знает, и ей хотелось сказать ему, что если он думает, будто остался дома вместе со своей яхтой и своим автомобилем, то это неверно. Телефоны звонили не переставая. Билл кричал на кого-то, кто твердил: «Да вы послушайте… послушайте!» Но слушать его, конечно, Билл не собирался. Старик Гиббонс взывал в отчаянии: «Джорш! Джорш!»
– Тем не менее, – говорила Горди своим самым добродетельным, самым патриотическим голоском, – работа в бараках во Франции – это здорово придумано, и мы все должны принять в этом участие, даже если нас там и видеть не желают.
У Горди это хорошо получается. «Полюбуйтесь на нее!» – подумала Миранда, вспомнив розовый свитер и напряженное, бунтарское выражение лица Горди в раздевалке. Сейчас она была сама непосредственность, само благородство, она готова принести себя в жертву на алтарь отечества.
– В конце
