Артур Шницлер - Жена мудреца (Новеллы и повести)
- Сударыня, - сказал он и последовал за Бертой, которая медленно удалялась, ведя мальчика за руку, - я сознаю свою вину, я должен был начать иначе и только в заключение хорошо построенной речи сказать то, чем я теперь, кажется, напугал вас.
Берта не смотрела на него, но сказала, как бы про себя:
- Я никогда бы не подумала, мне казалось, образованный человек...
Они подошли к кладбищенским воротам. Клингеман еще раз оглянулся, и взор его выражал сожаление, что он не мог до конца разыграть сцену у могилы, но он все шел рядом с Бертой, держа в руке соломенную шляпу, вертел пальцами тесемку, на которой она держалась, и продолжал говорить:
- Я не могу ничего с собой поделать, могу только повторить, что я люблю вас, что вы постоянно являетесь мне во сне, - одним словом, вы должны быть моей.
Берта снова остановилась, скованная ужасом.
- Вы, может быть, сочтете это предложение наглым, но посмотрим, как на самом деле складываются обстоятельства; вы, - он сделал долгую паузу, одиноки, я почти в таком же положении...
Берта посмотрела Клингеману прямо в глаза.
- Я знаю, о чем вы думаете, - сказал Клингеман. - Все это не имеет значения, все это мигом исчезнет, стоит вам только приказать. Смутное предчувствие говорит мне, что мы отлично подходим друг к другу, да, если я не обманываюсь, то в ваших жилах, сударыня, течет кровь не менее горячая, чем... - Во взоре, устремленном на него Бертой, Клингеман прочел такое него дование и отвращение, что не мог закончить фразу. Поэтому он заговорил иначе: - Ах, что за жизнь, в сущности, веду я теперь! Сколько времени прошло уже с тех пор, как меня любила такая же благородная женщина, как вы. Я понимаю вашу нерешительность или - более того - ваш отказ. Черт возьми, нужно некоторое мужество, чтобы с таким пропащим парнем, как я... хотя, может быть, я не так уж плох... Ах, если бы мне найти человеческую душу, добрую женскую душу... - Он сделал особое ударение на слове "душа". - Да, сударыня, мне, как и вам, не было на роду написано пропадать и киснуть в такой дыре... Вы не должны сердиться на меня, если я... если я... - Он не находил слов теперь, когда собирался сказать правду.
Берта взглянула на него. Он показался ей немного смешным, почти жалким и очень постаревшим, и она удивилась, что у такого человека хватает еще смелости не только остановить ее, - нет, а даже прямо добиваться ее благосклонности.
И все же, к удивлению и к стыду своему, от недостойных слов этого человека, казавшегося ей смешным, ее будто захлестнуло волной желания; ибо, когда эти слова отзвучали, она все еще слышала их в душе, но как бы из уст другого, который ждал ее в Вене, и она поняла, что тому не в силах будет сопротивляться. Клингеман продолжал говорить, он сказал, что погубил свою жизнь, но что его еще можно спасти; в его падении виновата женщина, и женщина должна ему помочь снова подняться. Еще студентом он сошелся с одной, и так начались его несчастья. Он говорил о своей неукротимой страстности, и Берта невольно улыбнулась, тут же устыдившись своей улыбки, которая, как она сама чувствовала, означала, что ей понятен смысл его слов. У двери ее дома Клингеман сказал:
- Я буду сегодня вечером прогуливаться под вашими окнами. Вы собираетесь играть на рояле?
- Не знаю.
- Я буду считать это условным знаком. - С этими словами он ушел.
Вечером, как это часто бывало, она сидела за столом у деверя и невестки, между Рихардом и Элли. Говорили о ее предстоящей поездке в Вену, как будто действительно дело было только в посещении кузины, примерке у портнихи и нескольких хозяйственных поручениях, которые она обещала выполнить для невестки. После ужина, когда деверь курил трубку, Рихард читал ему газету, мать вязала, а Элли, тесно прижавшись к Берте, склонила свою детскую головку к ней на грудь, Берта почувствовала себя отъявленной лгуньей. Вот сидит она, вдова достойного человека, в семейном кругу, так доверчиво принявшем ее, рядом с девочкой, которая смотрит на нее, как на старшую подругу; да и сама она до сих пор была порядочной женщиной, вела достойную жизнь, полную труда, все-цело посвятив себя сыну, - а теперь готова от всего этого отказаться, обмануть этих превосходных людей, пуститься в приключения, не предвидя, чем все это кончится. Что с нею стало в последние дни, что за мечты преследуют ее, почему она всем своим сущест вом стремится лишь к тому, чтобы снова очутиться в объятьях мужчины? Стоило ей только подумать об этом, как невыразимый трепет охватывал ее, и она, безвольная, подчинялась ему, как какой-то чуждой власти. И пока голос Рихарда монотонно звучал в ее ушах, а пальцы ее перебирали локоны Элли, она в последний раз попыталась восстать - поклялась себе, что будет тверда, что ей не нужно ничего иного, как только снова увидеть Эмиля, и что она будет принадлежать лишь тому, кто наречет ее своей женой, - как все порядочные женщины, знакомые ей, как ее давно умершая мать, как кузина в Вене, как фрау Мальман, как фрау Мартин, как ее невестка и как... да, конечно, как фрау Рупиус. Но когда она об этом подумала, ее будто озарило молнией: а что, если он сам... если Эмиль... Но она боялась атой мысли, она отгоняла ее от себя. Не с такими смелыми мечтами должна она ехать на это свидание. Он великий артист, а она - бедная вдова с ребенком. Нет, нет! Она еще раз увидится с ним, да, в музее, в зале голландцев, еще один раз, последний, она скажет ему, что ничего иного не желала, как только увидеть его снова... С довольной улыбкой представила она себе его слегка разочарованный вид и, как бы репетируя, нахмурилась, придав лицу серьезное выражение; она даже заранее знала, что скажет ему: "О нет, Эмиль, если ты думаешь об этом..." Но она не должна произносить эти слова слишком жестким тоном, чтобы не получилось, как тогда... двенадцать лет тому назад... после первой же его попытки; он должен ее попросить второй раз, он должен ее попросить третий раз, - ах, боже мой, он должен ее просить до тех пор, пока она не уступит. Ибо она чувствовала здесь, среди всех этих добрых, порядочных, благонравных людей, из числа которых ей, конечно, придется потом себя исключить, что она уступит, как только он этого потребует. Она едет в Вену лишь для того, чтобы стать его любовницей и потом, если так суждено, умереть. На другой день она уехала. Было очень жарко, солнце жгло кожаные сиденья, Берта открыла окно и задернула его желтой шторкой, которую все время трепал ветер. Берта была одна в купе. Но она почти не думала о том, куда едет, не думала о человеке, с которым хотела увидеться, о том, что ей предстоит, она думала лишь о тех странных словах, которые слышала только что, за час до отъезда. Она охотно забыла бы о них, - по крайней мере, на ближайшие дни. Почему эти несколько часов между обедом и отъездом она не могла высидеть дома? Какая тревога погнала ее в этот нестерпимо жаркий день из комнаты на улицу, на рыночную площадь и заставила пройти мимо квартиры Рупиусов? Он сидел на балконе, опустив глаза на залитую солнцем мостовую, и на коленях у него, как всегда, лежал серый плед, бахрома которого свисала между решетками балкона. Перед ним на маленьком столике стояла бутылка воды и стакан. Увидев Верту, он пристально взглянул на нее, будто просил о чем-то, и она заметила, что он легким движением головы позвал ее к себе. Почему она послушалась его? Почему не приняла этого кивка за обычный поклон, не поблагодарила и не пошла дальше своим путем? Но когда она, откликнувшись на его зов, подошла к входной двери, то заметила, как губы его тронула улыбка благодарности, и та же улыбка была у него, когда Берта, пройдя через прохладную затененную комнату, вышла к нему на балкон, пожала его протянутую руку и села за столик напротив него.
- Как вы поживаете? - спросила она.
Он сначала ничего не ответил, потом по судорогам в его лице она догадалась, что он хочет что-то сказать, но, кажется, не может произнести ни слова; наконец, он очень громко выкрикнул:
- Она хочет меня... - Затем, как будто сам испугавшись своего крика, произнес совсем тихо: - ...покинуть... Моя жена хочет меня покинуть.
Берта невольно оглянулась.
Рупиус, словно успокаивая ее, поднял руки:
- Она не слышит нас. Она у себя в комнате, спит.
Берта смутилась и прошептала:
- Откуда вы знаете?.. Этого быть не может!
- Она хочет уехать - уехать на время, как она говорит... вы понимаете меня?
- Ну да, видимо, к брату...
- Она хочет уехать... навсегда! Конечно, она не скажет мне: "Прощай, ты меня больше никогда не увидишь!" Поэтому она говорит: "Я хочу немного попутешествовать, мне нужен отдых, я хочу несколько недель пожить на берегу озера, я хотела бы поплавать, мне необходимо переменить климат". Она, конечно, наговорит мне: "Я не вынесу этого больше, я молодая, цветущая, здоровая, а ты паралитик и скоро умрешь, и мне страшно думать о твоей болезни и обо всех ужасах, которые еще предстоит пережить, пока не наступит конец". Поэтому она говорит мне: "Я хочу уехать только на несколько недель, потом я вернусь и буду с тобой".
