Секрет долголетия - Григорий Исаакович Полянкер
Вдруг слышим над головой странный гул. Смотрим, в небе немецкий аэроплан появился. В последнее время мы наслушались разных историй об этих аэропланах, только еще не приходилось познакомиться с ними поближе. Нельзя сказать, чтобы мы за ними очень скучали, но что поделаешь, если уж прилетел непрошеный гость и кружит над головой. И вот уже летит на нас одна бомба, другая, третья. Вся земля вокруг вздыбилась. Стреляем мы по божьей птичке, а ей хоть бы что! Попробуй достань! Гудит и гудит, нечистая сила. Глядим, а наш Жегалин встает во весь рост. Сдурел человек! Мы его за полы, а он вырывается и бежит к старому дубу, что торчит перед нашими окопами. Вскарабкался на него и смотрит в небо. Мы ему кричим, чтобы слез с дуба, а он и ухом не ведет, прицеливается. Аэроплан спустился ниже. Жегалин расстрелял всю обойму и сбил проклятого. Упала машина рядом с нашей позицией. Наши шутники даже говорили, что Жегалин не стрелял, а просто треснул его прикладом по хвосту… Так нам рост его пригодился…
Вот вам, люди добрые, и тихоня! Вот вам и длиннющая «каланча»…
А шум какой поднялся! Нацепили человеку медаль «За храбрость» и тут же лычки ефрейторские пришили… Чин не ахти какой, но все же почетный солдатский чин. Честно заработанный, своим трудом. Ведь иному барину легче стать на войне генералом, чем простому смертному ефрейтором…
Шмая-разбойник ловко скрутил цигарку и стал высекать из Кремня огонь. Он хотел продолжать свой рассказ, но тут, словно из-под земли, вырос балагула Хацкель, широкоплечий, коренастый человек с багровым конопатым лицом. Его глаза метали молнии. Рыжие волосы были всклокочены, будто он их целую вечность не причесывал; длинная черная рубаха расстегнута, зеленые кутасы кушака путались у него в ногах. Не иначе, как человек только что вернулся из далекой поездки и в дороге, может быть, ось треснула или, чего доброго, лошадь ногу сломала. Он остановился в нескольких шагах от Шмаи и окинул презрительным взглядом толпу солдаток, окруживших кровельщика. Заикаясь сильнее обычного, он обрушил на мастерового ругательства и проклятия, накопленные, казалось, за все те годы, которые балагула просидел на облучке.
— Ну, соседи, как вам нравится этот, с позволения сказать, мастер? — воскликнул Хацкель, буравя кровельщика злыми глазами. — Такой человек не то что на кашу, на воду для каши и то не заработает… Скоро неделя, почитай, собирается ко мне человек крышу чинить и никак до меня не доберется… Остановится где-нибудь на полпути и давай басни рассказывать… Уж я сегодня полсвета успел объездить, и в Жашкове, и в Охримове побывал, а он… Получил у меня задаток, и теперь ему хоть трава не расти… Сегодня вон как парит, не иначе, скоро дождь хлынет как из ведра, и поплыву я вместе со своей хибаркой и бебехами… Ах ты, Шмая-разбойник, нет погибели на твоего батьку!..
Тут уж бабы не выдержали. Они так напустились на Хацкеля, что чуть было не разорвали. Как он смел влезать в разговор? Кто ему позволил оскорблять доброго человека?
Балагула понял, что попал впросак, — с солдатками шутки плохи, — и, не промолвив больше ни слова, отошел в сторонку. Неровен час, набросится такая орава, забудешь, как тебя зовут.
Шмая-разбойник не без удовольствия посмотрел на притихшего балагулу и, подойдя к нему, негромко сказал:
— Ты, Хацкель, можешь ругаться, сколько душе твоей угодно — что с такого возьмешь, — только батьку моего не трогай. Отец мой никому здесь ничего плохого не сделал, честно прожил свои годы, чинил крыши людям, чтобы им тепло было, а когда призвали на фронт родину защищать, он, как многие, пошел и где-то в Порт-Артуре сложил свою голову… Пусть он спокойно лежит в своей могиле… Грешно о нем плохо говорить… Сам видишь, подошли люди, хотят услышать новости. Жалко тебе или я к тебе в рабство попал за гроши, которые ты мне платишь?
Шмая-разбойник старался сохранить спокойствие, однако чувствовалось, что он оскорблен до глубины души. Будь у него в кармане деньги, он при всем честном народе швырнул бы их в лицо Хацкелю: «Вот тебе, грубиян, гори ты вместе со своим задатком!», но старая пословица гласит: «Коль пальцев нет, фиги не покажешь», а в эту минуту наш кровельщик лишен был возможности так поступить.
Несколько приунывший кровельщик больше не произнес ни слова, взял ведро с инструментом и медленно направился к тупику, где под горой у глубокого яра прилепился «дворец» балагулы.
Подойдя к домику, такому низенькому, что козы, спускаясь с кургана, легко перепрыгивали через него, Шмая-разбойник без лестницы взобрался на ветхую крышу, помотал головой, почесал затылок: с чего тут начать, когда все давно сгнило? — но все же ударил деревянным молотком по сорванным листам жести. Пусть успокоится сердитый заказчик, работа, мол, началась.
— Взялся на мою голову этот балагула!.. Чтоб его волчихи съели!.. — улыбаясь, сказал Шмая после долгой паузы. — Видали человека? Слова не дает сказать… И откуда берутся такие?..
Кровельщик огляделся вокруг. Ого, солдатки и сюда пришли! Ему казалось, что он сегодня уже отдохнет от них, что они оставят его в покое. Но куда там! Пристраиваются на завалинках, на камнях, разбросанных по захламленному дворику балагулы, ждут новых историй. А где набрать их? Хоть беги от своих слушательниц на край света! Но, должно быть, и там живут солдатки!
Он их хорошо знает: им рассказывай или какую-нибудь страшную историю, от которой можно всласть повздыхать и даже поплакать, или смешную, про веселые приключения, чтобы можно было вдоволь посмеяться, забыть хоть на короткое время свои горести… Но, как назло, в эту минуту Шмае не приходят в голову ни печальные, ни смешные истории. Тем не менее он не теряется, напрягает память и, ловко прикрепляя ржавые клочья жести к стропилам, продолжает:
— Да, дорогие мои соседки, все, что я вам до сих пор рассказывал, бледнеет перед тем, что случилось со мной в Карпатах. Может быть, слыхали про Карпаты? Ну как вам объяснить? Эх, жаль, что вы не видали Карпат… Гора на горе, а на горе горка. Посмотришь налево — леса, посмотришь направо — леса, назад посмотришь — долина, вперед глянешь — ущелья. Вскинешь голову, а она закружится — такая вокруг красота! Хороши они, эти Карпаты, да только для буржуев и панов, что
