Дорога через хаос - Анчаров Михаил Леонидович
Пишу три рецензии на своё изобретение, несу их на подпись к трём светилам, как из пушки подписывают – моё изобретение уже на трёх ихних заводах внедрено, план секут как из пушки, каждый месяц премию. Говорят мне – сейчас не время изобретателей-одиночек, организуем авторский коллектив. Организуем. Сейчас не такое время, чтобы авторы-одиночки пользовались плодами своего изобретения. Получаем патент на всех. Люди интеллигентные. Надо оставить им пианино и разойтись по-доброму. Всё-таки кандидаты наук.
Конференция кончается. В сердце трагедия. Получаю письмо от Лили: “Безумно люблю молодого ракетчика. Уже целуемся”. Хотя обещала до суда – без физиологии. Но я понимаю – инстинкты, подкорка. Начальник цеха говорит: “Тебе надо размагнититься. Ищи бабу”. Ищу бабу. Знакомлюсь. Студентка педагогического института, Куйбышев – город студентов. Мой вкус в смысле на худеньких, а эта пышная, зовут Неля. Блондинка. Иду на танцы второй раз. Танцует только со мной. Насчёт Квазимодо ни слова. Ах так, думаю. Приглашаю в ресторан. Приводит подругу. Кладу на стол полкуска. Провожаю домой. Прощаюсь. На следующий день говорит: “Не пойдём на танцы. Ты уедешь, я скучать буду”, – говорит она. Насчёт Квазимодо ни слова. Ах так, думаю. “Нелечка, – говорю. – Люди расстаются как корабли – это трагедия”. Смотрю – плачет. Насчёт Квазимодо ни слова. Ах так, думаю. “Нелечка, вы были замужем?” – “Нет, но я не девушка”. Я ей говорю: “Нелечка, ты пойми, счастье твоё в твоих руках. Люди встречаются как корабли, ты в смысле уже не девушка, для любимой женщины я усеку любую проблему”. Она говорит: “Ко мне нельзя, у меня бабушка”. – “Ну, это другой разговор. Такси!” – “Вас куда везти?” – “За городскую черту”.
Вылезаем за городской чертой. Ночь. “Нелечка, посиди”. Сажаю её на скамейку. Ловлю бабусю. “Бабуся, мы поженились, спаси, ночевать негде. Вот пять рублей, помоги провести медовый месяц”. – “Месяц не могу, – говорит бабуся. – Что вы? Сын завтра из армии приезжает”. – “Ну, тогда на одну ночь в смысле медовый месяц. Бабуся, целую”. Постелила она нам в избе. Даже чистые простыни дала.
Ты знаешь у меня вкус, я худеньких люблю, а она пышная такая. Всё наоборот. Мы с ней восьмой год живём. Четыре года как расписались. Трёх рахитов народили, в смысле детей – Людмилу, Сашку и Виктора. Дети здоровые как из пушки, каждый день жрать просят. Работаю как зверь. Рацпредложения. Каждый месяц верный кусок. Высшего образования у меня нет. Директор, свой мужик, говорит: “Гена, был бы у тебя ромб на пиджаке, был бы ты кандидатом наук”.
– Папаша, ещё полкило коньяку. Три звёздочки. И килечек. Пряного посола.
Ну, после “Камы” мне полегчало. Пришёл домой и веселюсь.
Княгиня говорит:
– Как ты мог? Как ты мог? В какое ты положение меня поставил! Мама спрашивала, куда ты пропал, а я даже ответить не могла.
– Я не пропал, – говорю. – Я нашёлся…
А сам думаю – что делать? “Кама” не выход. Пропаду. Говорю:
– Ты бы работать пошла.
– Настоящий мужчина так бы не сказал. Когда папа был жив, мама не работала.
– Тогда давай с тобой не просто так, давай детей делать. Я их любить буду.
– Какие дети? Ты институт бросил.
А утром приходит Илларион и говорит:
– Давай от жизни отрываться.
– Опять нарежетесь? – спрашивает Княгиня.
И мы пошли в музей.
Сели в метро – и до “Кропоткинской”.
– Что за картина, Илларион?
– Не знаю. Люди смотрят, и мы поглядим.
– Ты в музее бывал, где картины?
– А ты?
– В Третьяковской галерее был до армии. Ивана Грозного смотрел.
– У меня открытка есть, – сказал Илларион.
– Ну как, Илларион, продвигается работа?
– Ещё пол-улицы сломал.
– Граждане, не сходите – не загораживайте прохода.
– Илларион, а что будет на месте старой улицы? Новые дома?
– Нет.
– Понятно. Сквер будет. Деревья и скамейки.
– Нет.
– Извини, не сообразил. Улица шире будет, проезжая часть, трасса.
– Нет.
– А что же тогда будет?
– Вид будет.
– Да отойдите вы с прохода, господи!
– Илларион, а ведь раньше тоже был вид?
– Старый.
– А теперь?
– Новый будет.
– Молодой человек, уступите женщине место… Садись, Вовик. Мама постоит.
– Илларион, значит, ты считаешь, что, если сломать старый вид, получится новый вид?
– Нет.
– А как?
– Сначала надо построить новые дома.
– Понятно. Тогда старые дома покажутся убогими.
– Да, жалкими.
– И их надо сломать?
– Я ломаю.
Ну, вышли на “Кропоткинской”.
…Если откинуть громкие слова, то многие думают, что мудрый – это усталый. Трепыхался, трепыхался, а жизнь-то крылышки и пообломала. А разве крылья для воздухоплавания? Крылья для трепыхания. Для воздухоплавания нужен пузырь как у рыбы, воздушный шар, монгольфьер, нужно, чтобы сама вода или воздух от дна отрывали и вверх выталкивали, сама среда вверх выталкивала. Нужно в верхних слоях атмосферы передвигаться как по земле ходишь – в любую сторону и не боишься свалиться. Мудрый – это который летает потому, что у него душа как у ребёнка. Только ребёнок летает во сне, а мудрый наяву.
Сначала на улице стояли в очереди, а в железные ворота партиями пускали, как в ГУМ за индийскими занавесками. Кого пустят, те бегом по дорожке к каменным ступеням – а там колонны как в храме и вход.
– Разве в храм бегают? – спросил Илларион.
Хотите верьте, хотите нет, но я этого здания ни разу в жизни не видел, хотя родился в Москве. Ни к чему было. В Третьяковке был. До армии. Это я уже говорил. А после был в Василии Блаженном, в Историческом, на Новодевичье кладбище ездил памятники смотреть знаменитых покойников, в Кремле был – шапку Мономаха видел и тарантасы золотые. А этого дома не помню с колоннами, хотя на улице этой был. В кино ходил, в клуб напротив. Темно было.
– Илларион, я опять стих написал. Хочешь, прочту?
– В стенгазету?
– Нет, из жизни.
– Валяй.
Ко сну супругу клонит.
Мамаша варит суп.
А я сижу как слоник
И водочку сосу.
А я сижу как ослик,
Ушами шевеля.
И всё, что будет после,
Известно до нуля.
– Продвигайтесь, продвигайтесь. Сейчас пускать будут…
