Ионел Теодоряну - Меделень
...Потому что справа и слева от дороги волновались хлеба цвета солнца то ярко освещенные, то слегка затененные. И потому что местами попадалось столько маков, словно все картинки с изображением Красной Шапочки соскочили со страниц книг и украсили собой поля...
"Как идет ей черный цвет!" - подумала госпожа Деляну и тут же с суеверным ужасом поднесла руку к губам. Монике едва исполнилось десять лет, а она в третий раз надевала траурное платье, теперь уж - в последний, потому что у нее больше никого не осталось на всем белом свете... Черное платье, которое носила Моника после смерти бабушки, было сшито госпожой Деляну...
- Моника, какой цвет ты больше всего любишь?
Глаза девочки серьезно посмотрели на госпожу Деляну.
Заметив взгляд, устремленный на ее траурное платье, она опустила черные ресницы. Щеки у нее зарумянились; крупные слезы потекли по лицу... Руки судорожно ухватились за подол платья, оберегая его, словно куклу, которой грозила опасность.
- Девочка моя, я не хотела тебя огорчить!
Она привлекла к себе опечаленное личико, бормоча вполголоса слова заговора против детских страданий и разлуки любящих.
Поля звенели от смеха тоненьких голосов. Свет солнца озарял землю.
- Простите, tante Алис, я больше не буду!.. Мне нравится синий цвет, прошептала Моника, переводя взгляд с синего неба, где теперь была ее бабушка, на светлые поля, где начинались каникулы.
- А ты больше не куришь трубку, дед Георге?
- Ах ты, стрекоза, все-то она знает!.. - покачал головой старик. Покуриваю, когда есть время! Всему свой черед.
- А почему ты сейчас не куришь?
Старик пожал плечами. Где уж тут курить? Его черные, загрубелые ладони бережно обхватили белые кулачки, державшие вожжи, словно ореховые скорлупки - хрупкую сердцевину.
- А лошадьми кто будет править, барышня?
- Кто?! Я.
- Упаси Господь!
- У тебя, верно, табака нет? - спросила Ольгуца.
- Купит дедушка табак!
- Дед Георге, - сказала Ольгуца, косясь на него уголком черных глаз, похожих на головки ласточек, готовых вылететь из гнезда, - я привезла тебе пачку табаку... Видишь, я сдержала слово, дед Георге! - добавила она с некоторой укоризной.
Прошлым летом Ольгуца обещала деду пачку табаку и не забыла! Пачка была жестяной коробкой с отменным табаком, которую Ольгуца купила на собственные деньги еще прошлой осенью и целый год хранила в шкафу.
У Ольгуцы не было дедушки и бабушки...
Живое и озорное лицо старика сморщилось от нежности. Маленькие глазки сощурились и заблестели; усы зашевелились. Держа в одной руке вожжи вместе с кулачками Ольгуцы, он пошарил другой рукой в нагрудном кармане, вытащил полевую гвоздику и тихонько воткнул в темные кудри девочки красную звездочку - от сглаза.
Дэнуцу было слышно лишь цоканье копыт, которое не только находило отзвук в его собственном сердце, но и, вне всякого сомнения, доходило до самой сердцевины земли. Из-под колес дрожек убегала назад пыльная дорога... Дэнуц закрыл глаза.
"...Настала черная-черная ночь. Змей пустился вдогонку за беглецами. Летел конь Фэт-Фрумоса как ветер, а змей мчался как мысль, и Фэт-Фрумос чувствовал за спиной..."
Дэнуц открыл глаза. По спине у него бежали мурашки. Хоть и превратился он в змея, но ему было так страшно, словно он по-прежнему оставался Фэт-Фрумосом!.. К тому же, если бы Фэт-Фрумос отрубил змею голову, кто бы тогда стал преследовать Ольгуцу? И Дэнуц снова пустился в путь верхом на дрожках...
Господин Деляну держал в руках вожжи, и ему даже в голову не могло прийти, что не он правит лошадьми... Да и как он мог править! Ведь и конь, и дрожки, и вожжи, и Ион, который придерживал Дэнуца, чтобы тот не упал, - все это было Дэнуцем, превратившимся в них во всех. Стиснув зубы, закрыв глаза, наморщив лоб, Дэнуц мчался вслед за Ольгуцей вместе с колесами под легкое цоканье копыт.
Дэнуц мог превратиться в кого угодно и во что угодно; мог очутиться где угодно и когда угодно. Для этого ему достаточно было закрыть глаза... Если бы он только захотел, сколько бы зла наделал! Счастье, что он был добр! Дэнуц гордился таившимися в нем скрытыми силами и в то же время пугался их. Однажды он рассердился на мать, которая взяла его за ухо и поставила в угол. Закрыв глаза, Дэнуц умертвил ее... ужаснулся этому... и тут же воскресил, потому что, если бы мама умерла, кто бы простил его! Никто не подозревал о тайне Дэнуца, даже доктор, который знал его наизусть снаружи и изнутри. Под его веками, в самой глубине, там, где зарождается слеза, скрывалось нечто, похожее на сон со сновидениями; когда он закрывал глаза, он становился хозяином надо всеми, даже над своими родителями. Мать он превращал в царицу, отца делал генералом или главным советником, Ольгуцу - или девочкой на побегушках, или помощницей кухарки.
Когда дед Георге рассказал им сказку об Иване Турбинке, Ольгуца потребовала у него такую же, что у Ивана, котомку.
- Был бы я святым Петром, непременно бы подарил, барышня!
- Добудь мне такую же, дед Георге!
- Где же я ее возьму?
- Добудь, дед Георге!
Ольгуца покраснела от досады. Дэнуц молчал, улыбаясь про себя, одними глазами... Вечером, у себя в комнате, при свете свечи, Дэнуц ощупывал свой лоб, заглядывая в таинственную глубь зеркала. Он даже погладил его, словно подарок. Там скрывалась котомка Ивана Турбинки, которая заключала в себе весь ад и всю землю. Это несказанно радовало Дэнуца, потому что ни у кого даже у Ольгуцы - не было котомки. И никто не знал, что она есть только у него, - для этого ему нужно было лишь закрыть глаза...
Внезапно Дэнуц ощутил солнце и ветер в своих волосах.
- Что случилось?
- Остановите, барин, остановитесь... у барчука упала шляпа.
Его бескозырка катилась по земле, ленточки развевались по ветру. Ион соскочил с дрожек.
- Папа, поехали! - крикнул Дэнуц в предчувствии новой остановки.
- Подержи вожжи, Ион... А ты все торопишься? Это никуда не годится! Постой, я сверну себе папиросу. Держи-ка!
И с детской улыбкой господин Деляну нахлобучил свою шляпу на голову сына, превратив его в вешалку и лишив собственной головы.
- Хоэээ! - шумно зевнул он, лениво потягиваясь.
Дэнуц приподнял шляпу и мрачно уставился на отца, который сворачивал папиросу, - так смотрят жены, не понятые своими мужьями.
- Уу! Уу-уу! Уу-уу!..
- Кто так делает, дед Георге?! - спросила Ольгуца, повторяя эти звуки.
- Кони, барышня; они много воды выпили.
- Ну да! У них в брюхе завелись лягушки.
Моника погладила руку госпожи Деляну.
- Tante Алис!
- Что, Моника?
- Ничего, tante Алис, - улыбнулась Моника и глубоко вздохнула.
- Ты мне что-нибудь хочешь сказать, Моника?
- Нет... Как красиво, tante Алис!
- Девочка моя!.. Сними шляпу, пусть солнышко подрумянит тебе щеки...
- Tante Алис, смотрите, ромашки! - узнала Моника примятые цветы во дворе школы.
Ромашки смеялись на солнышке, у них тоже были каникулы.
- А это что, tante Алис?
- Вьюнок!
- А это?
- Пастушья сумка!
- А это?
- Лютик!
- ...Вьюнок, - повторила Моника легкое, как дуновение ветра, короткое слово.
Они замолчали.
Нежно ворковали невидимые голуби... Лошади, покачивая головами, шагом поднимались по склону... Порхали голубые бабочки... Ласточки сушили в траве свои намокшие от росы одежки... Дорога шорохов и запахов шла к небу, до которого было рукой подать, увлекая за собой Монику с ее золотистыми волосами, бледными щеками, тяжелыми косами, перекинутыми на спину, сложенными на коленях руками.
Там, где дорога сходится с небесной синевой, с минуты на минуту мог появиться святой Петр в белых одеждах, с улыбкой на устах, с тяжелой связкой ключей от небесных врат - в руках.
- Я проголодалась, - заявила Ольгуца.
Давно ждал дед Георге этих слов!
- Тсс! - шепнул он на ухо Ольгуце. - У дедушки кое-что припасено!
- Покажи! - попросила Ольгуца, понизив голос.
Дед Георге вынул из кармана бумажный кулек.
- Что там?
- Сладкий горох! - сказала Ольгуца.
- Ну вот, а я об этом и не подумал, - огорчился старик.
- Что у тебя там, дед Георге? - изнывала от нетерпения Ольгуца.
- Да леденцы, - печально вздохнул дед.
- Моника! Леденцы! - закричала Ольгуца, подпрыгивая на козлах...
- Ох, дед Георге, видно, ты все деньги хочешь пожертвовать зубным врачам! - шутливо посетовала госпожа Деляну.
- Пусть их грызут, барыня... Разве я вам не давал леденцов, когда вы были маленькая!..
Госпожа Деляну улыбнулась. Так оно и было. И она тоже... Много воды утекло с тех пор.
- А сейчас угостишь, дед Георге?
- Да ведь, барыня! Как скажет барышня!
Ольгуца ломала длинные, матовые палочки леденцов... Начался пир: Ольгуца, сидя на козлах, ломала, грызла, сосала и глотала, снова ломала и так без конца; Моника, в коляске, тихонько грызла леденцы. Госпожа Деляну неумело сосала ванильный лед и думала о прежних каникулах... Дед Георге дергал себя за усы и улыбался. Ольгуца и о нем не забыла: подсунула ему в рот леденец; дед Георге бережно спрятал его в карман, словно драгоценный дар.
