Иоганн Гете - Новелла
- Они убили тебя, бедняга! Убили безо всякой нужды! Ручной, смирный, ты бы охотно прилег и подождал нас! Лапы у тебя болели и в когтях уже не было силы! Горячее солнце больше не укрепляло их! Ты был самым прекрасным из своей породы! Ну, кто не любовался тобою, когда ты вытягивался во сне, а теперь ты лежишь мертвый и уже никогда не поднимешься! Когда ты, просыпаясь при первом свете дня, раскрывал пасть и высовывал свой алый язык, казалось, ты улыбаешься нам, а потом ты, пусть рыча, но ведь и ласкаясь, брал пищу из рук женщины, из рук ребенка! Как долго мы сопровождали тебя в твоих странствиях! Как долго ты радовал и кормил нас! Да, да, лютые звери нас питали, могучие хищники ласкались к нам! Никогда уже этого не будет! Горе мне, горе!
Она еще продолжала причитать, когда над средней вершиной горы возле старого замка появилась кавалькада, в которой вскоре можно было узнать княжескую охоту; сам князь скакал впереди. Охотясь далеко в горах, они заметили пожар и, словно в неистовой погоне за зверем, понеслись через долы и ущелья прямиком на полыхавшее пламя. Вихрем взлетев на кремнистую прогалину, они остановились как вкопанные, заметив странную группу, которая с необычайной четкостью вырисовывалась на пустынном плоскогорье.
Первое мгновенье встречи прошло в немом молчании, затем в немногих словах объяснилось то, что было непонятно с первого взгляда. Князь стоял, пораженный странным, неслыханным происшествием; вкруг него толпились всадники и подоспевшие вслед за ними пешие охотники. Впрочем, никто не пребывал в нерешительности; князь отдавал распоряжения, приказывал. Но вот толпа вдруг раздвинулась, пропуская рослого человека в одежде, такой же пестрой и необычной, как та, что была на женщине и ребенке. Теперь уже все семейство предалось горю и отчаянию. Однако мужчина овладел собою и, стоя на почтительном: расстоянии от князя, проговорил:
- Сейчас не время сетовать! Ах, господин мой и могучий охотник, лев тоже вырвался на свободу и бродит где-то здесь, в горах! Умилосердствуйтесь, пощадите его! Не то он погибнет такой же смертью, как вот это доброе создание.
- Лев вырвался на свободу? - переспросил князь.- И ты напал на его след?
- Да, господин мой! Какой-то крестьянин там, внизу, который, спасаясь от него, вскарабкался на дерево, хотя это и незачем было делать, указал мне ту тропку налево; но я, увидав множество всадников, свернул с дороги, чтобы узнать, что здесь такое, и попросить о помощи.
- Итак,- решил князь,- охота направится в эту сторону. Зарядите ружья и осторожно приступайте к делу. Не беда, если вы загоните его глубоко в лес. Но все-таки, любезный, нам вряд ли удастся пощадить твоего зверя. Как же это вы их упустили?
- Когда вспыхнул пожар,- отвечал тот,- мы не суетились и все время были настороже. Огонь распространялся быстро, но вдали от нас; у нас было довольно воды, чтобы отстоять себя, но тут взлетел на воздух пороховой погреб, горящие головни стало перебрасывать к нам и через нас; мы слишком поторопились, и вот теперь - мы глубоко несчастные люди.
Князь еще продолжал отдавать распоряжения, как вдруг все замерли, завидев человека, торопливо сбегавшего вниз из старого замка. Вскоре в нем уже можно было узнать сторожа, того самого, что охранял мастерскую художника, жил в ней и присматривал за рабочими. Добежав и едва отдышавшись, он в немногих словах поведал следующее: наверху на самой высокой из стен, у подножия столетнего бука, на солнцепеке спокойно разлегся лев. Сторож добавил с досадой:
- И как это меня угораздило отдать в чистку свое ружье! Будь оно при мне, льву бы уже не подняться! Подумать только, что шкура досталась бы мне! Я бы всю жизнь хвалился ею...
Князь, которому его военный опыт и здесь пришел на помощь, ибо он уже не раз находился в положении, когда со всех сторон надвигаются неотвратимые беды, спросил:
- Можете ли вы поручиться, что лев, если мы его пощадим, не причинит зла моим подданным?
- Эта женщина и этот ребенок,- поспешно отвечал отец,- укротят его, и он будет смирно дожидаться, покуда я доставлю наверх железную клетку, в которой мы и свезем его обратно; так он никому не причинит вреда и сам останется невредимым.
Мальчик во время этого разговора потихоньку пробовал свой инструмент, в былые времена называвшийся сладкозвучной нежной свирелью. Это была короткая флейта, из которой всякий, кто умел с нею обращаться, мог извлекать прелестнейшие звуки. Князь между тем расспрашивал сторожа, каким образом лев пробрался наверх. Тот отвечал:
- Через подземелье. Долгое время замурованное с обеих сторон, оно в старину было единственным ходом в замок, единственным останется и впредь. Те две тропинки, которые вели наверх, мы так перерыли, что отныне никто уже не сможет проникнуть сюда иначе, как через этот узенький ход к заколдованному замку, ибо в таковой было угодно превратить его принцу Фридриху.
Князь ненадолго задумался, поглядывая на мальчика, по-прежнему тихонько наигрывавшего на флейте, и затем обратился к Гонорио:
- Ты сегодня немало совершил, доведи же начатое до конца. Вы займете узкую тропинку и будете держать ружья наизготовке, но помните; стрелять лишь тогда, когда не будет другой возможности отогнать зверя. На всякий случай разведите огонь, чтобы отпугнуть его, если ему вздумается отправиться вниз. За остальное отвечают эти люди.
Гонорио поспешно отправился выполнять приказ.
Мальчик продолжал наигрывать свою мелодию. Собственно, это свободное чередование звуков даже нельзя было назвать мелодией; потому-то оно, вероятно, так и трогало сердце. Все стояли, зачарованные ритмом этих странных звуков, когда отец вдруг заговорил со сдержанным одушевлением:
- Господь даровал князю мудрость и познание, что все твари божии умудрены на свой лад. Посмотрите на скалу: она стоит крепкая, неподвижная, упорно сопротивляясь и непогоде, и палящему солнцу, столетние деревья венчают ее вершину, и в этой короне она озирает дали. Но если часть ее отколется, скала уже не будет тем, чем была. Она разобьется, и множество кусков усеют собою этот склон. Но и там не останутся обломки, они мигом скатятся вниз, ручей подхватит их и понесет к реке. Не ослушливые, не упрямо угловатые, нет, гладкие и круглые, они быстро пройдут свои путь из реки в реку и наконец попадут в океан, на поверхности которого бродят полчища великанов, а в глубинах копошатся карлики. Но кто осмелится воздать хвалу господину, если звезды славят его из века в век? И зачем всматриваться в дали? Взгляните сюда, на пчелу. Уже поздняя осень, а она ретиво собирает мед и строит свой дом по всем правилам, как опытный зодчий. Взгляните на муравья. Оп знает свой путь и не собьется с него; он мастерит себе жилье из былинок, из крохотных комочков земли и сосновых игл, высоко возводит его вверх в перекрывает сводом. Но он трудился напрасно, конь ударил копытом и в прах разнес все строение. Смотрите! Он топчет балки муравьиного дома, разбрасывает доски, нетерпеливо фыркает, не зная устали; ибо господь сделал коня товарищем ветра и спутником бури затем, чтобы мужа он мчал, куда стремит его воля, а женщину - куда ее влечет желание. Но в пальмовой роще главенствует лев! Величавой поступью шествует он по пустыне. Там он царит над всем зверьем, и ничто не противится ему. Только человек знает, как укротить льва: самая грозная из всех тварей благоговейно склоняется пред образом и подобием божьим, по которому сотворены и ангелы, что служат господу и его слугам. Ибо и в львиной яме не устрашился Даниил: в твердости, в уповании пребывал он, и львиный рык не мешал его благочестивым напевам.
Эту речь, произнесенную с неподдельным одушевлением, мальчик время от времени сопровождал прелестными звуками; когда же отец умолк, он стал напевать чистым, звонким голосом с необычайной выразительностью; отец взял флейту у него из рук и заиграл ему в унисон, мальчик пел:
Из пещеры в этой яме
Слышен мне пророка глас;
Сходят ангелы с дарами,
Страшно ль добрым в этот час?
Лев и львица снова, снова
Жмутся, льнут к нему тепло
Пенье узника святого
Их в тенета завлекло.
Отец все сопровождал пение звуками флейты; мать время от времени вступала, вторя сыну.
Но особенно хватало за сердце то, что мальчик переставлял и варьировал стихи этой строфы, не сообщая им какого-либо нового смысла, но повышая их выразительность тем чувством, которое он в них вкладывал.
Ангел сходит снова, снова...
О, как сладки песни веры,
Как отраден горний глас!
Среди ям, среди пещеры
Страшно ль детям в этот час?
Звуки пения святого
Далеко отгонят зло;
Сходит ангел снова, снова,
Избавленье с ним пришло.
Тут все трое с силою и воодушевлением начали:
Над землей творца десница,
И его над морем взор
Агнцем стали лев и львица,
И отхлынул волн напор.
Меч застыл, сверкая, в битве
Верь, надейся вновь и вновь
