Амели Нотомб - Влюбленный саботаж
Даже если бы меня поддержал знаменитый югославский режиссер, вряд ли мне удалось бы убедить других в верности моей теории о вентиляторах. Но это совершенно не важно. Неужели на свете еще остались простаки, которые думают, что теории нужны, чтобы в них верить? Они нужны, чтобы раздражать обывателей, кружить головы эстетам и смешить всех остальных.
Самые поразительные истины не поддаются анализу. Виалату принадлежат замечательные слова: "Июль месяц - самый месячный месяц". Было ли сказано когда-либо что-нибудь более удивительное об июле?
Я давно уже не живу в Пекине, и у меня больше нет коня. Пекин я заменила листом белой бумаги, а коня - чернилами. Мое геройство глубоко затаилось.
Я всегда знала, что быть взрослым - немногого стоит. Половое созревание это эпилог жизни.
В Пекине моя жизнь имела огромное значение. Человечество нуждалось во мне.
Впрочем, я ведь была разведчиком, и тогда шла война.
Наша армия придумала новый способ борьбы с врагом.
Каждое утро по распоряжению китайских властей обитателям гетто доставляли натуральные йогурты. Перед дверями квартир ставили ящики со стеклянными баночками, накрытыми простым листом бумаги. Белый йогурт был сверху покрыт слоем желтоватой сыворотки.
На рассвете отряд мальчишек отправлялся к квартирам восточных немцев. Они приподнимали крышку, выпивали сыворотку и заменяли ее тем же количеством жидкости из собственного организма. Затем они клали крышку на место и незаметно удирали.
Мы никогда не узнали, съедали наши жертвы свои йогурты или нет. Похоже, что да, потому что ни одной жалобы не поступило. Эти китайские йогурты были такие кислые, что странному вкусу вполне могли не придать значения.
Мы были в полном восторге от собственной подлости и называли самих себя грязными подонками. Это было здорово.
Восточные немцы были крепкими, храбрыми и сильными. Они считали, что достаточно просто отколотить нас. Но по сравнению с нашими пакостями это были игрушки.
Мы-то вели себя как настоящие мерзавцы. Мы были гораздо слабее неприятеля, хоть их и было меньше, но мы превосходили их в жестокости.
Когда кто-то из наших попадал в плен к немцам, он возвращался оттуда через час в синяках и шишках.
Когда мы брали языка, то тоже не оставались в долгу.
Начать с того, что мы обрабатывали пленника гораздо дольше. Маленького немца мучили полдня, а то и больше.
Сначала в присутствии жертвы мы с вожделением обсуждали ее дальнейшую судьбу. Говорили мы по-французски, и немец ничего не понимал, а потому еще больше боялся. Такое жестокое ликование было в наших голосах и на лицах, что все было понятно без слов.
Мы не любили мелочиться:
- Отрежем ему..., - было классическим вступлением нашей устной пытки.
(Среди восточных немцев не было ни одной девочки. Для меня это было загадкой. Возможно, родители оставляли их дома в Германии с тренером по плаванию или метанию ядра.)
Ножом господина Чанга.
Нет! Бритвой господина Зиглера.
И заставим его их сожрать, - выносил приговор прагматик, чуждый мелких подробностей.
С приправой из его собственного...
Очень медленно, - добавлял любитель наречий.
Да! Пусть прожует хорошенько, - говорил комментатор.
А потом пусть блюет этим, - изрекал богохульник.
Ну, вот еще! Так ему будет только лучше! Надо, чтобы оно осталось у него в животе, - кричал хранитель святынь.
Надо заткнуть ему..., чтобы оно никогда не вышло наружу, преувеличивал наш дальновидный собрат.
Да, - соглашался последователь святого Матфея.
Ничего не выйдет, - говорил обыватель, но его никто не слушал.
Замажем его цементом. И рот заткнем, чтобы он не мог позвать на помощь.
Закупорим ему все дырки! - восклицал мистик.
Китайский цемент это же дерьмо, - делал замечание эксперт.
Тем лучше! Значит, замажем его дерьмом! - снова отзывался мистик в трансе.
Но он же так умрет! - лепетал трус, принимавший себя за Женевскую Конвенцию.
Нет, - отвечал последователь святого Матфея.
Он у нас так легко не отделается.
Надо, чтоб он мучился до конца!
До какого конца? - волновался Женевская Конвенция.
Ну, до обычного конца. Когда мы отпустим его, и он побежит жаловаться мамочке.
Представляю его мамашу, когда она увидит, как мы отделали ее сынка!
Будет знать, как рожать немецких детей!
Хороший немец - это немец, замазанный китайским цементом.
Этот лозунг вызвал бурю восторга.
Ладно. Но сначала надо вырвать ему волосы, брови и ресницы.
И ногти!
Вырвем ему все! - восклицал мистик.
И смешаем с цементом, чтобы было прочнее.
Будет знать!
Такая патетика быстро истощала наш лексикон. А поскольку у нас часто бывали пленники, приходилось проявлять чудеса воображения, чтобы придумать новые, не менее эффектные угрозы.
Нам не хватало частей тела, с таким остервенением мы эксплуатировали свой словарный запас. Лексикографам было чему у нас поучиться.
По-научному это еще называется тестикулы.
Или гонады.
Гонады! Это как гранаты!
Взорвем ему гонады!
Сделаем из них гонадинчики!
Я говорила меньше всех на этом словесном турнире, где слова передавались по эстафете. Я слушала, покоренная красноречием и злой отвагой. Слова летали от одного к другому, как жонглерские шарики, пока какой-нибудь растяпа не запнется. Я предпочитала следить со стороны за словесным калейдоскопом. Сама-то я отваживалась говорить только в одиночестве, когда можно было поиграть словом, подбрасывая его, как тюлень мячик.
Бедный немчик успевал наложить в штаны, пока мы переходили от слов к делу. Он слышал угрожающий смех и словесную перепалку, и зачастую, к нашей великой радости, заливался слезами, когда палачи приближались к нему.
Слабак!
Дряблая гонада!
Увы, к сожалению, дальше слов дело не шло, и пытки мало отличались друг от друга.
В основном, все кончалось маканием в секретное оружие.
Секретным оружием была вся наша моча, которую мы могли собрать, кроме той, что предназначалась для немецких йогуртов. Мы тщательно собирали драгоценную жидкость, стараясь отлить не где попало, а в большой общественный бак. Он стоял на вершине пожарной лестницы самого высокого здания гетто. Охраняли его самые трусливые среди нас.
(Долгое время взрослые не могли понять, зачем это дети так часто бегают к пожарной лестнице и почему они так спешат).
К моче, которая быстро теряла свою свежесть, добавлялось изрядное количество китайских чернил (китайских вдвойне).
Таким образом, из довольно простой смеси получался некий зеленоватый эликсир с запахом аммиака.
Немчика брали за руки и за ноги и опускали в чан.
Затем мы избавлялись от секретного оружия под предлогом, что жертва осквернила его, и опять собирали мочу до следующего пленника.
Если бы в то время я прочла Витгенштейна, то не согласилась бы с ним.
Он предлагал семь непонятных способов познания мира, а ведь нужен был всего один, и какой простой.
Здесь и размышлять было не о чем. Не нужно было придумывать ему название, достаточно было просто жить. Я была уверена в этой истине, ведь каждое утро она рождалась вместе со мной:
"Вселенная существует ради меня".
Мои родители, коммунизм, ситцевые платья, сказки "Тысячи и одной ночи", натуральные йогурты, дипломатический корпус, враги, запах вареного кирпича, прямой угол, коньки, Чжоу Эньлай, орфография и бульвар Обитаемого Уродства: здесь не было ничего лишнего, ведь все это было частью моей жизни.
Мир начинался и оканчивался мною.
Китай грешил излишней скромностью. Срединная империя? Само название говорило об ограниченности. Китай может быть серединой планеты при условии, что он будет знать свое место.
Я же могла отправляться куда захочу, центр тяжести следовал за мной по пятам.
Благородство - это еще и умение признать очевидное. Нечего скрывать, что мир миллиарды лет готовился к моему появлению на свет.
Что будет после меня не важно. Наверняка, понадобятся еще миллиарды лет, чтобы завершить летопись моей жизни. Но эти мелочи меня не занимали, слишком много у меня было дел. Все эти досужие домыслы я оставляла моим летописцам и летописцам моих летописцев.
Витгенштейн был вне игры.
Он серьезно провинился, потому что писал. И за это его следовало предать забвению.
Пока китайские императоры ничего не писали, Китай процветал. Упадок его начался в ту минуту, когда император взялся за перо.
Я ничего не писала. Когда надо поражать гигантские вентиляторы и гнать коня галопом, когда нужно просвещать армию, сражаться плечом к плечу и унижать врагов, ты шествуешь с гордо поднятой головой и тебе не до писанины.
И, однако, именно там, в городе Вентиляторов, начался закат моей славы.
Это случилось в ту минуту, когда я поняла, что центром вселенной была вовсе не я.
Это началось в тот миг, когда я, очарованная, узнала, кто был центром вселенной.
