Джон Голсуорси - Последняя глава (Книга 2)
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Уилфрид Дезерт по-прежнему снимал квартиру на Корк-стрит. За нее платил лорд Маллион и пользовался ею в тех редких случаях, когда покидал свою сельскую обитель. Нелюдимый аристократ все же меньше тяготился своим младшим сыном, чем старшим, который заседал в парламенте. Он не испытывал к Уилфриду такой болезненной неприязни; однако, как правило, в квартире жил один Стак, бывший вестовой Уилфрида, питавший к хозяину ту загадочную и безмолвную привязанность, которая сохраняется дольше, нежели открытое благоговение. Когда бы Уилфрид ни приехал, даже без всякого предупреждения, квартира его имела такой же вид, в каком он ее оставил: и пыли было ничуть не больше, и воздух почти такой же спертый, и те же костюмы висели на тех же вешалках, и подавали ему тот же вкусный бифштекс с грибе ми, чтобы заморить червячка с дороги. Наследный "мусор" вперемежку с восточными безделушками, привезенными на память о какой-нибудь мимолетной прихоти, придавали большой гостиной дворцовый вид, словно она была частью каких-то суверенных владений. А диван перед пылающим камином принимал Уилфрида так, словно он с него и не вставал. Он лежал там наутро после встречи с Динни, раздумывая, почему один только Стак умеет варить настоящий кофе. Казалось бы, родина кофе - Восток, но турецкий кофе - обряд, забава и, как все обряды и забавы, только щекочет воображение. Он в Лондоне уже третий день после трехлетней отлучки; за последние два года ему пришлось пережить такое, что лучше не вспоминать, не говоря уже о той истории, которая внесла глубокий разлад в его душу, как ни старайся он от нее отмахнуться. Да, он вернулся, пряча от любопытных глаз постыдную тайну. Привез он и стихи, которых хватит на четвертый по счету тоненький сборник. Лежа на диване, Уилфрид раздумывал, не увеличить ли объем этой книжки, включив туда самую длинную и как будто бы самую лучшую из его поэм - отголосок той самой истории; как жаль, что ее нельзя напечатать... Недаром его не раз подмывало разорвать эти стихи, уничтожить бесследно, стереть всякую память о том, что произошло... Но ведь в поэме он пытается оправдаться в том, чего, как он надеется, никто не узнает. Разорвать стихи значит лишить себя защиты, ведь без них он не сможет восстановить в памяти, что он чувствовал, когда перед ним встал выбор. У него не будет лекарства от угрызений совести, единственного оружия против призраков прошлого. Ему часто казалось, что, если он не заявит во всеуслышание о том, что с ним случилось, он никогда больше не почувствует себя хозяином своей души.
Перечитывая стихи, он думал: "Это куда лучше и глубже, чем та проклятая поэма Лайелла" {Лайелл Альфред (1835-1911) - государственный деятель, поэт и автор ряда книг об Индии. Имеется в виду поэма "Богословие под страхом смерти", в которой герою под страхом смерти предлагают перейти в мусульманскую веру.}. И без всякой видимой связи вспомнил девушку, которую встретил вчера. Как странно, что он запомнил ее; тогда, на свадьбе Майкла, она показалась ему юной и светящейся, как Венера Боттичелли или какая-нибудь из его мадонн и ангелов - все они похожи друг на друга. Тогда она была прелестной девушкой. А теперь стала прелестной молодой женщиной, такой цельной, чуткой, с чувством юмора... Динни Черрел! Вот ей он мог бы показать свои стихи: она их поймет.
Потому ли, что он слишком много о ней думал, или потому, что ехал в такси, но Уилфрид опоздал и встретил Динни на пороге "Дюмурье", - она уже собиралась уйти.
Пожалуй, лучший способ испытать женщину - это заставить ее ждать вас на глазах у посторонних. Динни встретила его улыбкой.
- А я уже подумала, что вы про меня забыли.
- На улицах ужасная сутолока. И как не стыдно философам болтать, будто время - это пространство, а пространство-это время? Для того, чтобы их опровергнуть, надо просто пригласить кого-нибудь обедать. Я рассчитал, что мне хватит десяти минут - ведь от Коркстрит надо проехать меньше мили, - и вот на десять минут опоздал! Простите, бога ради!
- По словам отца, теперь, когда вместо извозчиков ездят на такси, времени уходит по крайней мере на десять процентов больше. Вы помните, как выглядели извозчики?
- Еще бы!
- А вот я в их времена ни разу не бывала в Лондоне.
- Если вам знаком этот ресторан, ведите меня. Мне о нем говорили, но я тут еще не был.
- Надо спуститься в подвал. Кухня здесь французская.
Сняв пальто, они уселись за столик в самом конца зала.
- Мне что-нибудь легкое, - сказала Динни. - Ну, скажем, холодного цыпленка, салат и кофе.
- Вы нездоровы?
- Нет, это природный аскетизм.
- Понятно. У меня тоже. Вина пить не будете?
- Нет, спасибо. А когда мало едят, это хорошо? Как по-вашему?
- Нет, если это делают из принципа.
- А вы не любите, когда что-нибудь делают из принципа?
- Я принципиальным людям не верю, уж больно они кичатся своей добродетелью.
- Не надо так обобщать. У вас вообще есть к этому склонность, правда?
- Я подразумевал людей, которые не едят, чтобы не ублажать свою плоть. Вы, надеюсь, не из таких?
- Что вы! - воскликнула Динни. - Я просто не люблю наедаться. А мне для этого немного надо. Я еще не очень хорошо знаю, как ублажают плоть, но это, наверно, приятно.
- Пожалуй, только это и приятно на свете!
- Поэтому вы пишете стихи?
Дезерт расхохотался.
- По-моему, и вы могли бы писать стихи.
- Не стихи, а вирши.
- Лучшее место для поэзии - пустыня. Вы бывали в пустыне?
- Нет. Но мне очень хочется. - И, сказав это, Динни сама удивилась, вспомнив, как ее раздражал американский профессор и его "бескрайние просторы прерий". Впрочем, трудно было себе представить людей более несхожих, чем Халлорсен и этот смуглый мятущийся человек, который сидел напротив, уставившись на нее своими странными глазами, так что по спине у нее снова побежали мурашки. Разломив булочку, она сказала:
- Вчера я ужинала с Майклом и Флер.
- Да! - Губы его скривились. - Когда-то я вел себя из-за Флер как последний дурак. Она великолепна - в своем роде, правда?
- Да. - Но взгляд ее предостерегал: - "Не вздумайте говорить о ней гадости!"
- Изумительная оснастка и самообладание.
- Думаю, что вы ее плохо знаете, - сказала Динни. - А я не знаю совсем.
Он наклонился к ней поближе:
- Верная душа! Где вы этому научились?
- Девиз моего рода: "Верность", - правда, это могло бы меня от нее отвратить.
- Боюсь, я не понимаю, что такое верность, - произнес он отрывисто. Верность - чему? кому? Все так зыбко на этом свете, так относительно. Верность - это свойство косного ума либо попросту предрассудок и уж, во всяком случае, - отказ от всякой любознательности.
- Но ведь чему-то на свете стоит соблюдать верность? Ну хотя бы кофе или религии...
Он поглядел на нее так странно, что Динни даже испугалась.
- Религии? А вы верите в бога?
- В общем, кажется, да.
- Как? Неужели для вас приемлемы догмы какой-нибудь веры? Или вы считаете, что одна легенда заслуживает большего доверия, чем другая? Вам кажется, что именно это представление о Непознаваемом более основательно, чем все остальные? Религия! У вас же есть чувство юмора. Неужели его не хватает, когда дело доходит до религии?
- Хватает, но религия, по-моему, просто ощущение какого-то всеобъемлющего духа и вера в моральные устои, которые лучше всего служат этому духу.
- Гм... это довольно далеко от обычных представлений, но почем вы знаете, что лучше всего служит вашему всеобъемлющему духу?
- Это я беру на веру.
- Ну, вот тут мы и не сошлись. Послушайте! - сказал он, и ей почудилось, что в голосе его зазвучало волнение. - К чему тогда наш рассудок, наши умственные способности? Каждая проблема, которая возникает передо мной, существует для меня сама по себе, но потом я их складываю, получаю результат, а потом - действую. Я действую в соответствии с осознанным представлением о том, как мне лучше поступить.
- Лучше для кого?
- Для себя и для всего мира в целом.
- А что важнее?
- Это одно и то же.
- Всегда? Сомневаюсь. Но, во всяком случае, вам каждый раз приходится складывать такой длинный столбец цифр, что у вас не остается времени действовать. А так как нравственные правила и есть результат бесчисленных решений тех же проблем, принятых людьми в прошлом, почему же не брать их на веру?
- Ни одно из этих решений не было принято человеком моего склада или в таких же точно обстоятельствах.
- Да, это правда. Значит, вы пользуетесь тем, что принято звать "обычным правом". Вот тут вы типичный англичанин!
- Простите! - вдруг прервал ее Дезерт. - Вам, наверно, скучно. Вы будете есть сладкое?
Динни облокотилась на стол и, подперев руками подбородок, внимательно на него посмотрела.
- Нет, мне совсем не скучно. Наоборот, вы меня ужасно интересуете. Мне только кажется, что женщины в своих поступках куда меньше рассуждают; они редко считают себя исключением из общего правила, как мужчины, и охотнее доверяют своей интуиции, которая выработалась опытом, накопленным поколениями.
