Лоренс Даррелл - Рассказы из сборника Sauve qui peut
- Терстон, - сказал я, - у вас нет выбора. Вы в шестой раз подряд напиваетесь в служебное время, и его превосходительство решил сообщить об этом в Министерство. Вы ведь догадываетесь, чем это чревато?
Терстон почесал в затылке и ковырнул ковер носком гигантского ботинка.
- Принятие окончательного решения, - продолжал я, - его превосходительство предоставил мне. Не скрою, я просил его за вас... Знаете, мне почему-то кажется, что всему виной ваша холостяцкая жизнь. Вы ведете слишком свободный и безалаберный образ жизни. Если б вы женились, я бы пересмотрел санкции против вас; ну а если б вы вдобавок женились на миссис Треднидл, мы могли бы подумать и о вашем продвижении по службе, о том, чтобы увеличить вам жалованье.
Говорить я старался как можно убедительней. Заметив, что охранник изменился в лице, я тут же добавил, что сотрудники, состоящие в законном браке, получают солидное денежное пособие и вполне приличное жилье.
- Идите и обдумайте то, что я вам сказал. Жду ответа не позднее сегодняшнего вечера.
Мой твердый и в то же время вкрадчивый голос произвел на Терстона неизгладимое впечатление. К вечеру выбор был сделан: миссис Треднидл станет миссис Терстон. Представьте себе мое облегчение. Но вот ведь что удивительно: женитьба и в самом деле оказала на Терстона действие самое благотворное. Он подписал брачный контракт - и начал новую жизнь. Когда я увольнялся, оба они пели в хоре. Нет, можете говорить все что угодно, но в религии что-то есть.
СЛУЧАЙ В ПАРИЖЕ
Не рассказывал ли я вам (сказал Антробус) о случае в Париже? Нет? Если честно, предпочитаю эту историю не ворошить - уж больно она неприятная. Но сегодня, когда я заполнял медицинскую страховку, она мне почему-то вспомнилась. Перед моим мысленным взором вновь возник О'Тул. Боже, такое и в страшном сне не приснится!
Началось все с того, что, собираясь в отпуск, я по глупости сказал Полк-Моубрею, что еду через Париж и в случае необходимости он может мной располагать. Как вы сами понимаете, сказано это было из вежливости, подсказанной дипломатическим этикетом, - надо было быть последней свиньей, чтобы воспользоваться моим предложением. Именно такой свиньей Полк-Моубрей и оказался. Устремив на меня взгляд своих водянистых глаз, он произнес приглушенным, извиняющимся голосом:
- Вы оказали бы мне неоценимую услугу, Антробус. Ваши взвешенные суждения, ваша распорядительность, ваша отеческая забота...
Что ж, все это, быть может, и соответствовало действительности.
- ...В Париже учится на медицинском факультете мой племянник О'Тул. Признаться, он у меня совершенно отбился от рук - боюсь, как бы с ним чего не приключилось. Хлопот с ним не оберешься: в первом же отзыве говорится, что он "carrement funeste", что бы там это ни значило.
Французский язык у Моубрея, прямо скажем, не первой свежести. Как, впрочем, и у меня. Мы оба, проходя через таможню, можем изречь: "Cueillez des aujourd'hui les roses de la vie", что, хоть и создает нужную атмосферу, особой пользы, как правило, не приносит.
Я собрался с духом и устремил взор навстречу судьбе.
- Будьте другом, - сказал Полк-Моубрей, - я ведь прошу только об одном: встретьтесь с ним и отправьте мне конфиденциальное донесение. Очень может быть, вы с ним и поладите. Пообщаетесь денек-другой, зайдете в посольство к Максэмону - глядишь, и поужинаете задарма. Уделите немного времени моей заблудшей овечке, прошу вас.
Когда говорится такое, отказывать жестокосердно. И я дал согласие. О горе мне, я дал согласие. Однако тревожное чувство меня не покидало. Я стоял в купе Восточного экспресса, опрыскивал свежевыбритые щеки отдающим мятой одеколоном и с неизбывной тоской взирал на свое отражение в зеркале. Так хорош собой - и так вероломно обманут.
Все не заладилось с самого начала. В Париж я прибыл во время одного из тех нескончаемых национальных праздников, что длятся иногда по неделе. Город был мертв, посольскую машину за мной не прислали, посольство было закрыто, а сотрудники распущены на каникулы. Даже поверенный в делах и тот отправился на охоту. Опустевшее посольство находилось в руках неграмотной прачки и охранника, от которого несло абсентом. Я-то рассчитывал на душ, сытный ужин и ночлег, который в порыве гордости, что он может оказать мне услугу, предоставит мне какой-нибудь мелкий посольский чин. Еще большую тревогу внушало мое материальное положение. Наличных денег у меня при себе почти не было - ни больших, ни малых. Я, натурально, обзавелся перед отъездом дорожными чеками, которые бы позволили ни в чем себе не отказывать в любой точке земного шара, однако обменять эти чеки в создавшейся ситуации возможным не представлялось, - а ведь мне, судя по всему, предстояло потратиться и на номер в отеле. "Как быть?" - раздумывал я, изучая информационный бюллетень на дверях посольской канцелярии. Среди сотрудников не было ни одного знакомого, ни одного внушающего доверие лица. Боже, сплошные бездари и болваны! Без всякой надежды на успех я еще раз пробежал список глазами. Масгрейв, Хопнер, Прэтт, Браун... Теперь-то все эти имена в Интерполе хорошо известны, но тогда их не знал никто. Неоперившиеся птенцы, все до одного! Да, наше посольство в Париже было, судя по всему, новопомазанным. Тогда я решил попытаться раздобыть деньжат в "Гупиле", "Крийоне", "Рице" - но знакомых портье так и не обнаружил. Вдобавок поезд мой отходил только в понедельник. Мне предстояло провести выходные в Париже, где закрыто было абсолютно все, за исключением мест типа Лувра, в котором я мог бы без устали, в поистине лошадиных дозах наслаждаться совершенно бесполезными культурными ценностями. Нет, только не это. Я ходил по городу, с интересом разглядывая многочисленные книжные развалы, где продавалась самая экзотическая продукция; будь у меня деньги, я мог бы приобрести, к примеру, брошюрку под названием "Незапланированное отцовство", прозрачный намек одиноким матерям от незапланированного отца - плод, надо думать, коллективного творчества Де Мандевилла и Давбаскета, писавших под псевдонимом. Но я располагал лишь несколькими франками и рисковать ими не мог. Я зашел в бистро, заказал порцию "Прун мэджик" и стал искать выход из положения. И тут только я вспомнил про О'Тула. А вдруг он сможет помочь? Я отыскал его адрес - он жил в десяти минутах ходьбы от бистро, где я находился. В конце концов, подумалось мне, чем я рискую? Зайду, пожму ему руку, передам привет от дяди. Дом я нашел без особого труда, но вид у него был чудовищно мрачный, к тому же перед входом в каком-то закутке сидела женщина, которая не спускала с меня глаз. Когда я назвал ей имя жильца, она вскочила и выхватила из-под фартука громадный тесак со следами запекшейся крови. Женщина попросила меня объяснить причину моего визита, однако я, увы, значения ее словам не придал, а ведь в ее голосе звучала неприкрытая угроза. Она провела большим пальцем по лезвию тесака. Я приподнял шляпу и стал взбираться по скрипучим, обветшалым ступеням. Звонок в квартире номер тринадцать не работал, и я постучал в дверь зонтом. Последовала долгая, томительная пауза, после чего все произошло мгновенно, как в кино. Дверь распахнулась, меня схватили за галстук, втащили внутрь и толкнули к стене. Входная дверь с грохотом захлопнулась, и кто-то приставил к моему горлу нож. Передо мной стоял О'Тул.
- Только пикни, - прошипел он. - Прирежу!
Но я не мог даже и пикнуть - от потрясения я потерял дар речи. О'Тул втащил меня в комнату, напоминавшую мастерскую художника, и швырнул на диван. Я упал навзничь - прямо на шляпу.
- Они послали тебя за мной шпионить, - прохрипел О'Тул. - А я ведь предупредил дядю: следующий получит сполна! А следующий - это ты!
Мои жалкие потуги на чарующую улыбку и вкрадчивый голос действия не возымели. На контакт О'Тул не шел. Он был похож на Дилана Томаса после недельного запоя: пестрый шарф, шляпа с загнутыми полями. Зверское выражение лица. Интеллигентный подход тут не годился. К тому же от него несло сливовым бренди. Он был вне себя.
- У меня и без вас забот хватает, а этот недоумок еще посылает ищеек за мной шпионить!
У него трясся подбородок. Парень явно попал в переделку. Я извлек из-под себя смятую шляпу и прочистил то, что еще оставалось от моего горла.
- Послушайте, О'Тул, - сказал я, - успокойтесь и расскажите, что случилось. Может быть, я сумею вам помочь.
- Хочешь помочь?! - рявкнул он и, двинувшись на меня, занес нож над головой. - Тогда выворачивай карманы!
"Содержимое моего бумажника вряд ли доставит ему большое удовольствие", подумал я про себя, устремив на него кристально честный взгляд неимущего, однако О'Тул был не из тех, кто доверяет взглядам: опытной рукой он вывернул все мои карманы, один за другим, и извлек из них сумму более чем скромную. Увы, это все, чем я располагал! Он мерил шагами комнату, в сердцах рассекая ножом воздух.
- Что же все-таки стряслось? - спросил я, и мой нежный, вкрадчивый голос, по-видимому, затронул в нем какую-то струну, ибо О'Тул, едва сдерживаясь, чтобы не разрыдаться, ответил:
